Юрий Звягин - Загадки поля Куликова
Приведем кроме Краткой редакции еще два варианта сообщений о Куликовской битве, вполне самостоятельных. Первый содержится в Новгородской первой летописи. Источнике, как известно, достаточно самобытном, периодически излагающем историю не так, как принято в остальном летописании.
«В лето 6888… В то же лето, месяца августа, приидоша вести от Орды к великому князю Дмитрию и брату его князю Володимеру, якоже въздвизается на крестияны измаилетескыи род поганыи. Некоему убо у них худу цесарюющу, а все деющю у них князю Мамаю, и люте гневающюся ему на великого князя и на всю Рускую землю. Се же слышавъ князь великыи Дмитрии Иванович, яко грядеть на нь сила велика татарьская, и собравъ многы вои, и поиде противу безбожных Татаръ, а уповая на милосердие божие и на пречистую его матерь божию богородицю, на приснодевицю Марью, призывая на помощь честныи крестъ; и въниде бо в землю их за Донъ, и бе ту поле чисто на усть рекы Непрядвы, и ту исъполцишася — погании Измаилятяне противу крестиянъ. Москвици же мнози небывалци, видевши множество рати татарьскои, устрашишася и живота отцаявшеся, а инеи на беги обратишася, не помянувше реченаго пророкомъ, како единъ пожнеть1000, а два двигнета тму, аще не богъ предасть ихь. Князь же великыи Дмитрии, с братомъ своимъ с Володимеромъ, изрядивъ полкы противу поганых Половець и възревъ на небо умилныма очима, въздохнувъ из глубины сердца, рекоста слово псаломъское: „братие, богъ намъ прибежище и сила“. И абие съступишася полкы обои; и бысть брань на долгъ час зело, и устрашить богъ невидемою силою сыны Агаряны, и обратиша плещи на язвы, и погнани быша от крестиянъ и ови же от оружиа падоша, а инии в реце истопошася, бещисленое их множество. А на съступи убиенъ бысть тогда князь Федоръ Белозерьскыи и сынъ его князь Иванъ; а иныи князи и воеводы погнашяся по иноплеменницех; от страха божиа и от оружиа кристияньскаго падаху безбожнии Татарове, и възнесеть богъ десницю князя великаго Дмитриа Ивановича и брата его князя Володимера Андреевича на победу иноплеменникъ. Се же бысть грех ради наших: въоружаются на них иноплеменьници, да быхом ся отступиле своих неправдъ, от братоненавидениа и от сребролюбиа и в неправды судящих и от насилья; нь милосердъ бо есть богъ человеколюбець, не до конца прогневается на ны, ни в векы враждуеть. Сиа же сдеяся победа князю великому месяца септября въ 8, на Рожество святеи богородици, в суботу. Князь же великыи Дмитрии съ братомъ своимъ съ княземъ Володимеромъ, ставъ на костех татарьскых, н многыя князи рускыя и воеводы прехвалными похвалами прославиша пречистую матерь божию богородицю, крепько брашася съ иноплеменници за святыя божиа церкви, за правоверную веру, за всю Рускую землю; а самъ приихалъ богомь храним въ столныи и великыи град Москву, въ отчину свою, съ своимъ братомъ Володимеромъ»{61}.
Дмитрий Донской на Куликовом поле. Художник О. А. КипренскийМы видим, что тексты новгородского и тверского (раннего московского?) летописцев очень близки. Однако новгородец добавляет кое-что от себя. К примеру, о том, что некоторые московские новобранцы испугались и побежали с поля боя («Москвици же мнози небывалци, видевши множество рати татарьскои, устрашишася и живота отцаявшеся, а инеи на беги обратишася»). Указывает он и то, что Мамай не был «царем» («некоему убо у них худу цесарюющу, а все деющю у них князю Мамаю»). Зато у него ничего нет про союзников Мамая. Вообще-то вполне можно предположитть, что оба текста имели один и тот же первоисточник, который потом каждый летописец немного редактировал. При этом новгородец мог написать что-то неприятное про Москву, а вот автор текста, использованного в Рогожском летописце, — уже нет. Ну да Троицкая летопись и считается историками примером раннего московского летописания. Скажем так: когда великие князья московские еще не могли себе позволить очень-то уж произвольно перекраивать историю.
Наконец, самым маленьким по объему является упоминание битвы в Псковских летописях. Так, в Псковской первой летописи сказано: «В лето 6886. Бысть похваленъ поганых Тотаръ на землю Роускую: бысть побоище велико, бишася на Рождество святыя богородица, въ день въ соуботныи до вечера, омерькше биючися; и пособе богъ великомоу князю Дмитрею, биша и на 30 верстъ гонячися. Того же лета во озере Чюдскомъ истопли четыри лодии»{62}. Вот и все, что мог сказать о сражении псковский летописец середины XVI в. Нет, может, он и пользовался более ранними документами, когда писал свой вариант (по крайней мере, А. Н. Насонов, готовивший второе издание, считал датой написания ранних списков середину — конец XV в.). Но как бы то ни было, даже после присоединения Пскова к Москве в 1510 г., похоже, в этом городе о великом значении Куликовской битвы еще не знали. И приравнивали ее к гибели четырех лодей на Чудском озере. Правда, в Псковской второй и третей летописях говорится не о 4-х, а о 24 лодьях. Если так, то конечено! Зато, кстати, о битве там говорится и того меньше. В Псковской второй так и вообще написали просто: «Князь велики Дмитрии и вси князи рускыя бишася с Тотары за Доном»{63}.
Кстати, заметили, под каким годом стоит запись о битве? Под 6886-м. А это же год битвы на Воже. Той самой, заголовок для которой автор Рогожского летописца почему-то вписал перед статьей о битве на Дону. Случайно? Или пскович вообще эти два сражения не различал? А может, и не только пскович? Может, и в Твери знали только одно сражение, на Воже? А потому писец, вставляя заголовки статей, и ошибся? Вопросы, вопросы…
Пространная летописная повесть
Наиболее полные тексты Пространной летописной повести содержатся в Новгородской IV и Софийской I летописях. Тексты в остальных летописях являются сокращенными или переработанными редакциями. Анализ их проведен М. А. Салминой в работе «„Летописная повесть о Куликовской битве“ и „Задонщина“», вышедшей еще в середине 60-х гг. прошлого века. Исследователь доказывала, что Пространная летописная повесть является именно распространением Краткой. Причем, делалось это не за счет новой информации, а за счет риторических вставок. При этом «насыщенная религиозной риторикой, резко осудительными эпитетами врагов, особенно Олега Рязанского, в конце эта повесть сбивается со своего тона и, подчиняясь изложению рассказа о великом побоище „иже на Дону“, теряет эти признаки своего идейно-художественного строя», — пишет М. А. Салмина{64}.
Чтобы можно было оценить выводы уважаемой исследовательницы, приведем текст Пространной повести по Новгородской Карамзинской летописи с исправлениями по голицинскому списку первой редакции Новгородской четвертой летописи.
О побоищи иже на Дону и о томь, что князь великий бился съ ордою
Прииде ордынский князь Мамай съ единомысленики своими, и съ всеми прочими князьми ордынскими, и съ всею силою татарскою и половецкою, еще же к тому рати понаимовав бесермены, армени, фрязи, черкасы, и ясы, и буртасы.
Такоже с Мамаемь вкупе, въ единой мысли и въ единой думе, и литовский князь Ягайло Олгердович съ всею силою литовскою, с ляцкою, и с ними же въ единачестве Олегъ Иванович, князь рязанский. Съ всеми сими съветникы поиде на великого князя Дмитриа Ивановича и на брата его князя Володимера Андреевича. Но хотя человеколюбивый Богъ спасти и свободити род христианский молитвами пречистыа его Матере от работы измалтьскиа, от поганаго Мамая, и от сонма нечестивого Ягайла, и от велеречиваго и худаго Олга Рязанскаго, не снабдившему своего христианства. И придет ему день великий Господень в суд, аду и ехидну!
Окаанный же Мамай разгордевся, мневъ себе аки царя, нача злый съветъ творити, темныа своа князи поганыя звати, и рече имъ: «Пойдемь на рускаго князя и на всю землю Рускую, якоже при Батыи было. Христианство потеряем, а церкви Божиа попалимь и кровь христианскую прольемь, а законы их погубимь». И сего ради нечестивый люте гневашеся о своих друзех и любовницехь, о князех, избиеных на реце на Вожи. И нача сверепо и напрасно силы своя сбирати, съ яростию подвижася и силою многою, хотя пленити христианъ. И тогда двигнушася вся колена татарскаа.
И нача посылати к Литве, к поганому Ягайлу, и лстивому сътонщику, диаволю съветнику, отлученому Сына Божиа, помраченому тмою греховною и не въсхоте разумети — Олгу Рязанскому, поборнику бесерменскому, лукавому сыну, якоже рече Христос: «От нас изыдоша и на ны быша». И учини собе старый злодей Мамай съветъ нечестивый с поганою Литвою и съ душегубивымъ Олгомъ: стати имъ у Оки у реки на Семень день на благовернаго князя.
Душегубивый же Олегъ начал зло к злу прикладати: посылаше к Мамаю и къ Ягайлу своего боярина единомысленаго, антихристова предтечю, именемь Епифана Кореева, веля им быти на тотъ же срок, и тъже съветъ свеща — стати ему у Оки с треглавными зверми сыроядци, а кровь прольати. Враже изменниче Олже, лихоимъства открывавши образы, а не веси, яко меч Божий острится на тя, якоже пророкъ рече: «Оружие извлекоша грешници и напрягоша лукъ стреляти въ мракъ правыа сердцемь. И оружиа их внидут въ сердца их, и луци их съкрушатся».
