Александр Говоров - Византийская тьма
С посланием «наверх» было проще, чем с Вороненком. Проще, но не легче. Письменных материалов, по существу, в Византии было немного. Береста, керамика, пальмовый лист, другие экзотические материалы отпадали. Оставался пергамен — бумага веков.
Пергамен, кожа вола или ягненка, вымоченная в растворах, выскобленная ножом, был дорогая штучка. Но только пергамен мог преодолеть восемьсот лет, будучи положенным под землю. Что касается денег, они привезли их достаточно, опрокинув с Маврозумом для начала генуэзского капитана Амадея.
Итак, надо было купить или заказать пергамен. Когда Сула в очередной раз заскочила, чтобы предложить гостям моченых груш или пирожков с гусятиной, Денис спросил, где можно купить пергамен.
— Зачем тебе? — опечалилась Сула. — Ой, генера-ал, опять ты что-нибудь затеял!
У нее появилось занятие — трепетать за своего постояльца, а заодно и за его компаньона. Как будто жизнь не есть беспрерывное исчезновение, как будто век можно прожить вот так вчетвером, на уютной виллочке, под ветвями раскидистой шелковицы.
Однако ответила обстоятельно. Тавроскифу нет нужды обегать город в поисках коросты. (Она так и сказала — «коросты», то есть ненормальной, шелудивой кожи.) Короста имеется и у них. В монастыре Пантепоптон находится знаменитая и очень прибыльная мастерская книг.
Недавно в далекий путь за море отправили роскошный молитвенник для французской королевы. Мы и кожу выделываем, эту самую коросту…
— Но для этого, генерал, тебя надо познакомить с отцом ключарем. Евматий его зовут…
— Евматий?
— Да, да, отец ключарь. Ученый, кстати, человек!
— Уж не тот ли, который Макремволит?
— То есть «С Большого рынка»? Он, он!
— Как же не знать Макремволита! Он у царя Андроника был нотарием.
— Те, генерал! В нынешней Римской империи лучше не обнаруживать, если был знаком с узурпатором Андроником!
— Уж не думаешь ли, что этот Макремволит донесет?
— О, что ты! Он хулит то и дело правительство рыжего Исаака!
Сула никогда дел не откладывала в долгий ящик и тотчас отвела Дениса в библиотеку, где мог повстречаться отец ключарь. Своды уютного зала были покрыты стеллажами из множества деревянных ячеек, и в каждой лежали свиток или книга. Золотое вечернее солнце ярко светило в потолочное окно, из-за чего вся библиотека странно напоминала собою подводную лодку или космический корабль.
«Позаниматься бы здесь к какому-нибудь семинару», — непроизвольно подумал Денис и по своей привычке усмехнулся.
А вот и Евматий, сильно располневший. От его былой миниатюрности не осталось и следа. Похож на большую грузную пчелу, в черном клобуке, опущенном на жидкую косицу. Он тотчас узнал Дениса и даже поахал: прошли времена, ах, времена! Но что за времена и какие были имена, в разговоре они не называли.
Вопрос с пергаменом решился быстро.
— Зачем вам кожу наново заказывать? Это долго и дорого. Вы покупайте полимпсест.
— Палимпсест? — задумался Денис.
Палимпсест это книжка, тетрадь или грамота на коже, прежний текст которой выскоблен или стерт, вычищен и отполирован пемзой, доведен до такого состояния, что удобно писать новый. В любой книгописной мастерской или лавке увидишь раба, который скоблит палимпсест.
Они прошли в мастерскую столь же медового цвета.
Там писцы и писицы в смиренных рясах (клирики), а иные в разномастных гиматиях (вольнонаемные люди), стоя за аналоями, занимались перепиской книг. Кроткий Евматий, видимо, почитался здесь за сурового начальника. Завидев вошедших, писцы подтянулись, перестали чесать в макушках, перья дружно заскрипели.
Одной девушке в монашеской ряске из-за ее малого роста был подставлен под ноги перевернутый ящик. Заглянув ей через плечо, Денис увидел в рукописи четкий унциал (устав), почерк квадратного типа. Как забыть — у них на факультете красовалась учебная таблица «Комниновский греческий устав XII века», изданная еще до революции.
Для заглавных букв писцы оставляли пустые места, их потом зарисует миниатюрист. В углу библиотеки книжному иллюстратору была устроена целая кафедра. А цветом буквы и строчки — сочные, фиолетовые, отливающие ржавчиной. Истинно — чернила богов!
«Промежутков между словами не делают, — отметил про себя Денис. — До этого они еще не дошли. Лет через сто дойдут и до точек, до запятых».
Девушка-монахиня, почувствовав, что мирянин смотрит из-за плеча, обернулась и, встретив дружелюбное лицо Дениса с красивыми усиками, ответила улыбкой.
А Денис вздрогнул от ужаса. Нежное лицо девушки было обезображено, пересечено шрамом, во впалом рту не уцелело ни одного зуба… Милая, за что же тебя так?
Переписчица знала, какое впечатление она производит, и взор ее погас, она отвернулась к своему аналою. Денис же не переставал содрогаться, думал: обычная жертва какого-нибудь феодального бесчинства. Несчастную находят сердобольные монахи, врачуют, утешают, обучают какому-нибудь делу — и вот она уже сама пополняет ряды христолюбивого братства.
На прилавке были выложены к продаже пергамены, штук пять. Денис перебрал их, ощупал, словно привередливый знаток. Но листы были либо обтрепаны, либо пергамен перекис, потерял форму. Некоторые листы взяты с закраин шкуры, ровного ряда листов не получается.
— Не подходят они вам? — Евматий заметил, что ни одна из предлагаемых книг не понравилась. Он швырнул их под прилавок, одну за другой, объявляя шутливо: — Подите вы прочь! И ты, восьмушка, не подошла, а ты, четвертка, вообще корявая!
Он же был поэт, этот Евматий, говорят, даже сочинял басни.
— А что вы собираетесь написать? — осведомился он. Денис был готов к такому вопросу.
— Множество впечатлений! — постарался он упростить проблему. — Пусть мои современники, к которым я едва ли вернусь, узнают, что не все здесь так, как предполагает наша наука… Как говорил один мой здешний знакомый, душа сама выплескивается на страницы хроники!
— Это какой же здесь ваш знакомый? — насторожился отец ключарь. — Уж не Никита ли Акоминат, братец афинского митрополита? Знаю, он там какую-то хронику валяет, даже часть ее пускал в продажу. Воображаю, что он там кукарекает! Какие там перлы низкопоклонства или черной ненависти!
Вражда Евматия и Никиты, двух действительно выдающихся людей тогдашней Византии, отнюдь не утихомирилась. Денис хотел вступиться за Никиту, но Макремволит его остановил:
— Молодой человек! — хотя и сам Евматий был ненамного старше своего собеседника. — Получили вы у нас образование и ступайте с миром к себе на родину. — Евматий явно считал, что Денис один из тех христианизированных варваров, которые получают в столице столиц веру и благословение и возвращаются к своим племенам, чтобы стать иерархами и вождями. — И нечего указывать пальцем на наши многочисленные недуги, расковыривать наши язвы. Сами знаем, насколько мы неорганизованны, противоречивы, бесталанны и вообще слабы духом!
Впрочем, он быстро успокоился, подоткнул за пояс полы ряски и спустился куда-то под прилавок. Там он долго копался и наконец извлек книжку в деревянном переплете, обрезанную в четверть листа — довольно крупный формат. Что-то знакомое было в этой квадратной книжице.
— Узнаете? — улыбнулся отец ключарь, сдувая пылинки.
Денис пожал плечами. Пергамен здесь был хорош, но размер крупноватый для его непосредственной задачи.
— Это бывшее Евангелие Апракос, помните, в Энейоне, гм-гм, мы присягу приносили.
— Да разве можно святое Евангелие, — изумился Денис, — обращать в палимпсест?
— Оно написано еретической рукой, — объявил Евматий. — Рука без благодати его писала, поэтому оно не может считаться святым. Конечно, можно его вычитать хорошенечко и зловредные места, коли найдутся, вычистить, поправить. Но нашему грешному брату, удрученному леностью и недомыслием, легче выскоблить все подряд…
— Да разве можно, разве можно… — В Денисе проснулся археолог, любитель древностей. — Да и шрифт был там редкий, я помню, четвертого века, эпохи самого Константина!
— Дело в том, — принялся пояснять, как бы оправдываться, отец-ключарь. — Дело в том, что ее испортил своими примечаниями и надписями к святому тексту некто Иоанн Итал, богохульник, не слыхали? Иоанн этот был сожжен по приговору владычьего суда у Варлаама Страстотерпца, и было тогда же указано все книги его изъять и уничтожить, в том числе и сами по себе добрые, но испорченные его хульными примечаниями. Данная же книга сохранилась только по мановению царя Андроника… (Евматий с тревогой огляделся, но писцы и писицы, склонив головы, корпели над своими рукописями.) Господь ему судия.
— Иоанн Итал… — уже с трудом что-либо воспринимал сквозь теологическую завесу наш Денис и думал:
«Это же ведь знаменитый философ, неоплатоник, которого и в России запрещали». А вслух сказал: — Так ведь какой пергамен у нее ровный, розовый!
