Сергей Максимов - Год на севере
Образуясь близ самого города Устюга из двух значительных по величине рек — Сухоны и Юга — Двина уже в самом начале течения своего является со всеми задатками на право быть судоходною. Пробираясь лесами и болотными низменностями в начале, Двина берет из них весь водяной запас из ключей, маленьких речонок, озер и речек, так что уже у Красноборска она является рекою значительной ширины и глубины. Далее на пути своем по покатостям к северу, набираясь водною массою из значительных притоков своих, каковы Вага, Емца, Сия, Пинега и другие, Двина поразительно ширится, размывая рыхлые, тундристые берега свои. Но, в то же время, встречая на пути плотные глинистые хрящи, река часто разбивается на множество рукавов, на виски, оставляя всегда один из них широким, глубоким и главным. Особенно чаще начинают завязываться рукава эти по соединении Двины с Пинегою, когда Двина, под городом Холмогорами, имеет уже до восьми рукавов... Далее, за Архангельском, она уже разбивается на новые рукава и четырьмя (не считая побочных) главными устьями вливается в залив Белого моря, названный ее именем.
Триста верст кротко, тихо, величаво течет Северная Двина по Архангельской губернии. Обставленная с самого начала своего высокими крутыми, глинистого свойства, берегами, которые подчас засыпаны вековым красным лесом, она за рекою Сиею (верстах в 150 от устья) ведет с собою уже, по обыкновению всех русских рек, два различных берега; левый луговой и потому низменный, правый продолжает быть гористым во все время до последнего конца течения реки. Скупая на картинные виды в начале, она окончательно тяготит однообразием своих берегов на половине протяжения своего к северу. Глинистые берега ее прорезаны оврагами и щельями, которые страшны своею мрачной бесцельностью и неизвестностью; рябит в главах однообразие цветов и томит безлюдье береговых окраин.
Чаще попадаются селения в верховьях и постепенно начинают пропадать они по мере того, как река бливится к устью. Здесь, в одном месте, как будто судорожно спешит сосредоточиться вся жизнь и все живое, чтобы потом набросить на всю окрестность мрак и тяжесть безлюдья. И это место — Архангельск.
До Архангельска с Двиною еще можно отчасти примириться, зная, что участь безлюдья — участь общая всему северному краю, но зато трудно приладиться и предугадать все капризы, все нечаянности, какими богаты в весеннюю пору берега двинские. От них подчас (и нередко), без всякого предупреждающего шуму, отрывается огромная земляная глыба, подмытая водою, просочившеюся из окрестных болот. С шумом и брызгами валится она в воду, засоряя прибрежья, обездоливая стреж речной, и долго потом ходит на том месте вода в круги, отшибая длинными и крутыми волнами, и неизбежно гибнет в этом водовороте неосторожный и недогадливый карбас. Вот, может быть, отчего Двина не воспевается ни в одной из народных песен, не получила никакого ласкательного, хвалебного эпитета, какие любил придавать русский народ своим любимым рекам, каковы: Дунай, Дон, Днепр, Буг и Волга. Между тем Двине принадлежала почтенная и завидная роль в истории нашего Севера.
Обращаюсь прямо к устьям реки, предоставляя себе право следить за прочим значением Северной Двины и историческими судьбами ее потом.
Самое северное устье Двины — Березовский рукав, — шире других, глубже и потому возможен для плавания больших кораблей. Он имеет между спопутными островами (свыше десяти) ширину от З верст до 250 сажен и два желоба, или стрежа, которые ведут к двум мелководным грядам. Гряды эти на туземном языке называются ба́рами, хотя бы песчаные из них и можно, было бы назвать застругами, применяясь к туземному говору, а каменные из них переборами. Старый бар (100—400 сажен шириною) с 1776 года служит корабельным фарватером и на ¼ фута мельче Нового, собственно Березовского бара, или проще — Ляги. От Березовского устья идет к северу широкий, мелководный плес — Сухое море, образованное наносными песками рек Ката и Мудьюги и впадающее в море узким проливом, под именем Железных ворот. С северной стороны их лежит узкая песчаная коса Никольская: на ней башня. На острову Мудьюгском одиноко стоит с 1842 года маяк, при котором живут сторожевые лоцмана. На берегу его створные мачты показывают направление фарватера; в воде плавают бакены для означения пределов его через мелководье и вколочены шесты с голиками, на расстоянии меньше версты, на крайне опасных мелях.
Влево от Березовского (под городом Архангельском) отделяется Мурманский рукав Двины (от 170 до 500 сажен шириною), пропускающий только мелкие суда и промысловые лодки за крайним своим мелководьем (от 6 до 40 футов) Сопровождаемый множеством отмелей, Мурманский рукав выпускает из себя, в свою очередь, обширный мелководный плес, метко прозванный Поганым устьем, глубина которого доходит по местам только до 5 футов.
Третий рукав, или устье Двины — Пудожемский — идет от города на протяжении 45 верст, в ширине от 300 до 600 сажен, а на самом северном конце разливается до 4½ верст. Рукав этот пригоден только для самых мелких судов (глубина 17 футов) и опасен ложным фарватером — заманихой — и дальним мелководьем, доходящим только до 2 футов: пообещает проход, заманит, суда зайдут по неведению, — и обманет: надо судам повертываться назад, в обратную. Собственно, все двинские устья опасны, сверх всего, правильными приливами во время разлива реки, называемого манихой. Маниха случается за 3½ часа до полной воды и продолжается не долее ¼ часа. При отливе она не приметна; период возвышения воды продолжается несколькими минутами долее чем понижение. У Соломбальского адмиралтейства возвышение прилива до 2¾ фута, без пособия ветра. Неправильность такого морского прилива сказывается тем, что следом за ним вода либо возвышается едва заметно, либо вовсе не поднимается, а иногда даже вершка на три понижается. Вода дрогнула на убыль, — значит «маниха па́лая», затем «идет большица» — прибылая вода, которая правильно возвышается до окончания прилива. Эта маниха «прибылая».
Последнее, четвертое, самое южное устье Никольское — отделяется от Пудожемского рукава и идет на запад между шестью островами, и течет висками (мелкими рукавами — то же, что на Волге воложки, на Печоре шары, по Двине и Вычегде поло́и), которые соединяют его и реку Малокурью с устьем Пудожемским. Никольским устьем проходят крупные морские суда (глубина Никольского рукава доходит до 30 футов, и на баре, у острова Ягры, до 8 футов в малую воду).
Таков географический вид устьев Северной Двины. Предоставляя дальнейшие скудные подробности их описания специалистам, спешу обратиться к берегам этих устьев и поискать на них жизни, которою вообще не похвалится ни одно из устьев больших русских рек, всегда засыпанных песками, обездоленных растительностью и всеми признаками и задатками для живой, сосредоточенной и упорной деятельности. Не похвалятся и двинские устья жизненной деятельностью прибрежного человека и многолюдством заселения, и едва ли не меньше всех они имеют на то право. Недаром народное присловье выделило мудрожанина, как человека совсем не хорошего, от которого нельзя ждать ничего доброго: скудное житье в забытом богом месте выучило их изворотливости в делах, а на беду и рядом с этим резко сказывающейся плутоватостью. Песчаными отмелями, косами, как бы временно выплывшими из моря, чтобы вскоре затопиться снова водой, глядят все острова двинских устьев, в частях их, ближних к морю. На некоторых нет вовсе никакой растительности, на иных она вся выяснилась бедно и тускло в тщедушном ивняке и как бы затем, чтобы далее вовсе перейти в мертвенную бесплодность неоглядного Белого моря.
Насколько развита здесь населенность для этого обращаюсь к последнему из устьев, к Никольскому.
В 4½ верстах от Никольского бара и в 34 верстах от Архангельска, у Никольского устья реки двины одиноко белеются стены бедного полуопустелого третьеклассного монастыря Никольско-Карельского, достопамятного тем, что сюда в 1553 году пристал англичанин Ченслер, отыскивавший путь в Индию и нашедший у царя Ивана Грозного гостеприимство и ласку и получивший потом право на торговлю с Россией. Это был первый шаг к основанию заграничной торговли-России морским путем, чрез Белое море. Здесь-то, подле монастырских стен, и существовала корабельная пристань иностранных судов. И вот почему англичане долгое время и новый порт свой, город Архангельск, называли портом святого Николая. С 1584 года обезлюдело место под монастырем, со времени заведения нового, хотя и дальнего порта. Безлюдьем глядит оно и теперь, и тоскливосмотрится на дальнее, беспредельное море, на пустынный берег монастырский и на туманность противоположного, и, наконец, на бревенчатые, старые стены монастыря Никольского. Веет от них дальнею древностью. Каменное строение монастырских церквей относится ко временам царя Алексея Михайловича (между 1664—1673 годами). Носятся в воспоминаниях грустные картины при одном представлении о причинах основания стен этих и самого монастыря.
