Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва
Учение поразительное. Материалистическая картина мира оказалась у Гумилева вполне религиозной, а понятия биологии, географии, физики обрели религиозный смысл. Даже большой взрыв трактуется как чудо творения: «Мир, созданный Богом, Им же и поддерживается, и развивается. К этому же выводу пришли современные физикикосмологи, которые истолковали создание мира как "первоначальный взрыв", то есть проявление надмирной Силы».
Гумилев разделил все религии и философские учения по одному признаку – отношению к биосфере и, шире, к природе и миру. Для жизнеутверждающих учений материальный мир – это благо, для жизнеотрицающих материальный мир – это зло. Первые славят Бытие, вторые – Небытие, Пустоту, Ничто. Первые защищают богатство и разнообразие жизни, вторые мечтают или уничтожить жизнь, или преобразовать ее до неузнаваемости. Первые охраняют природу, вторые ее разрушают: «На одном полюсе стоит Дерсу Узала – образ, описанный В.К.Арсеньевым, на другом – изобретатель ДДТ, имени которого я не хочу знать».
АНТИСИСТЕМА
К жизнеотрицающим учениям Гумилев отнес гностицизм, манихейство, исмаилизм, павликианство, богомильство. Если вокруг такого учения формируется община из людей, искренне принимающих жизнеотрицание, то Гумилев называл такую общину «антисистемой». Антисистемы враждебны миру, природе, биосфере, опасны для существования нормальных этносов.
Вера в предопределение, по мнению Гумилева, тоже угодна дьяволу, потому что снимает ответственность с человека за поступки. Вот почему к людям с жизнеотрицающим мироощущением Гумилев отнес и блаженного Августина, и Жана Кальвина, а их противников, соответственно, к сторонникам добра и света, верующим в истинного Бога. Поэтому естествоиспытатели, изучающие биосферу, и оказались в одном лагере с Пелагием, последовательным сторонником свободы воли и оппонентом Августина.
В нормальных условиях нормальные люди к антисистеме не примкнут, такие общины образуются только в зонах негативных этнических контактов, внутри этнических химер, где, как в коммуналке с неуживчивыми соседями, все друг друга ненавидят, а нормальные этнические традиции искажаются из-за контактов с чужаками. В этнических химерах появляется много людей с жизнеотрицающим мироощущением, которые и объединяются в антисистемы.
На первый взгляд, учение очень логичное и удивительно непротиворечивое, но только на первый. Владимир Губайловский, не только профессиональный математик, но и человек, сведущий в современном естествознании, сразу же поймал Гумилева на дилетантизме:
«…Почему кванты, которые рождаются при аннигиляции, проваливаются в никуда? Они, может быть, тут же сталкиваются и порождают новые частицы, процесс-то обратимый. <…> Неплохо, кстати, было бы и успокоить своих читателей, вспомнив, например, что не могут все частицы вещества аннигилировать. Это противоречит закону сохранения барионного заряда. <…> Так что стремление социального человека к пустоте – то есть к уничтожению и смерти, образ которой Гумилев находит в аннигиляции и превращении всей массы в излучение, ограничено не только биологической природой и инстинктами человека, но и фундаментальным физическим законом. Но этот вывод никак с теорией этногенеза не связан.
Картина, нарисованная Гумилевым, красива и зловеща. Чувствуешь себя виртуальной частицей, которая вот прямо сейчас и аннигилирует. <…> Но никогда никакая аналогия не была доказательством. У географии свои законы, у физики свои, и что бы там в физике микромира ни происходило, вряд ли это существенно для понимания этногенеза. Научное рассуждение так строиться не может».
Конечно, но ведь перед нами не наука, а религиозное учение, которое Гумилев только закамуфлировал под научное. Гумилев не обманывал своих читателей, «камуфляж» был искренней попыткой соединить несоединимое. Тем не менее для научного наследия Гумилева учение об антисистемах сослужило дурную службу. Оно оттолкнуло от Гумилева многих серьезных исследователей. Тот же Губайловский, сначала «очарованный» научной мыслью Гумилева, прочитав девятую часть «Этногенеза», превратился в последовательного критика «гумилевщины».
А ведь в учении об антисистемах еще немало слабых мест. Гумилев, не только историк, но и географ, к тому же много интересовавшийся проблемами экологии и развития биоценозов, не мог не знать, что почти все экологические преступления человечества совершены вовсе не представителями зловещих антисистем, а самыми обычными людьми, которые руководствовались не мироотрицанием, а банальной корыстью, жаждой легкой наживы. Леса на Аппенинском полуострове свели за много столетий до появления патаренов. Не альбигойцы сливали в Гаронну и Луару промышленные стоки. Не исмаилиты истребили туранского тигра.
К сожалению, последователи Гумилева превратили учение об антисистемах в нечто и вовсе карикатурное. К антисистемам отнесли не только коммунизм, но и «западный социализм» и либерализм. Что общего с жизнеотрицанием у сторонников социальной справедливости? Неужели же можно причислить к антисистемам рабочие партии, боровшиеся за повышение зарплаты, за восьмичасовой рабочий день и оплачиваемый отпуск? Что общего с мироотрицанием у защитников прав и свобод человека?
Более того, нельзя причислять к антисистемам и нацизм с коммунизмом. С последним все как будто ясно. Коммунистический идеал – всеобщее равенство в свободном бесклассовом обществе, справедливое распределение плодов труда, интернационализм и мир между народами – утопия, но никак не мироот рицающая. А нацизм и подавно далек от антисистем. Идеология нацизма представляла собой самый бесстыжий национальный эгоизм, она обернулась ужасом для Европы, но мир, жизнь, природу нацисты не отрицали никогда.
К сожалению, люди поверхностные и слабо знающие историю решили, что антисистемы и несут ответственность за самые страшные преступления, совершенные нацистами и коммунистами. Своим наивным последователям невольно подыграл и сам Гумилев, в одном из интервью назвавший Сталина человеком, сочетавшим пассионарность с «негативным, жизнеотрицающим выбором». Но Иосиф Виссарионович тоже любил жизнь, что не мешало ему уничтожать сотни тысяч невинных людей. При всем том он не стремился истребить всё живое на земле во имя слияния с абстрактным Абсолютом. Не причислил же Гумилев к антисистемам легизм правителя Шан Яна и не посчитал империю Цинь антисистемой, хотя немного найдется в истории человечества деспотов, подобных Цинь Ши Хуанди, хоронившему заживо последователей Конфуция.
ГУМИЛЕВ, ФИЛОНОВ И ЗАБОЛОЦКИЙ
Словом, если антисистемы и существуют, то они редко играют в истории человечества важную роль. А вот люди с жизнеотрица ющим мироощущением – не миф. В первую очередь вспоминаешь, конечно, Шопенгауэра. Странно, что Гумилев спорил в своем трактате с Ясперсом, а не с его идейным предшественником.
Зато в истории русской литературы Гумилев нашел поэта с жизнеотрицающим мироощущением – Николая Заболоцкого. Гумилев всегда цитировал только одно стихотворение Заболоцкого, «Лодейников», и всегда только один фрагмент:
Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму.
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вздыхая, шепчутся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Природы вековечная давильня
Соединяла смерть и бытие
В один клубок…
Комментарий Гумилева к «Лодейникову» предельно точен: «В этих прекрасных стихах, как в фокусе линзы телескопа, соединены взгляды гностиков, манихеев, альбигойцев, карматов, махаянистов – короче, всех, кто считал материю злом, а мир – поприщем для страданий».
О мироощущении Заболоцкого я впервые услышал в телевизионной лекции Гумилева из цикла «Этносы земли». Я был очень удивлен и решил, что Гумилев просто плохо знал стихи Заболоцкого, ведь «Метаморфозы» и особенно «Завещание» противоречили «Лодейникову».
Потом я предположил, что отношение Гумилева к Заболоцкому сложилось под влиянием матери. Ахматова и Заболоцкий, как известно, друг друга не любили. Анна Андреевна знала о воинственном антифеминизме Заболоцкого: «Он убежден, что женщин нельзя подпускать к искусству – вот в чем идея!». Но были вещи и похуже антифеминизма. Однажды Ахматова в негодовании сказала Чуковской: «Я только теперь узнала, за что меня терпеть не может Заболоцкий. Ему, видите ли, не нравятся мои стихи!»
