Леони Фрида - Екатерина Медичи
Филипп разом утратил всю свою мощь. Генрих не смог удержаться и представил Мендосе турецких галерных рабов. Формально они находились под его защитой, ибо султан был союзником Франции. Теперь король чувствовал себя спокойно и не спешил следовать настоятельным, хотя и вежливым рекомендациям со стороны Лиги вернуться в столицу. Он заявил, что у него много обязанностей в Блуа, где, согласно Акту Единства, 15 октября должно было начаться заседание Генеральных штатов. Ему многое нужно было подготовить к ассамблее. Генрих отправился в Блуа 1 сентября, взяв с собой мать, королеву и герцога де Гиза.
8 сентября в Блуа Генрих совершил резкий и весьма неожиданный шаг, разогнав всех своих министров. Это потрясло Екатерину так же, как и остальных. Он даже ни с кем не проконсультировался, задумывая такую серьезную акцию. Когда мать завела об этом речь, он сердито обругал свое окружение. Мендоса докладывал Филиппу, что Генрих обвинил Шеверни в том, что тот опустошал его карманы, Бельевра — в гугенотстве, Вильруа объявил тщеславным честолюбцем, Брюлара — ничтожеством, а Пинара — скрягой, готовым продать ради наживы родную мать. Генрих сказал Екатерине, что все они низко пали и повлекли за собой и его падение. Именно она советовала ему держаться по-хозяйски, когда в 1574 году он приехал из Польши, и, незадолго до Баррикад, он говорил Вильруа, что должен быть королем, ибо «слишком долго оставался слугой». Какую же горечь теперь ощущала королева-мать, наряду с изгнанными ее сыном людьми, которых она сама подбирала и которые столь преданно ей служили!
Среди уволенных были Бельевр, суперинтендант финансов, а также канцлер Шеверни и три государственных секретаря, Брюлар, Пинар и Вильруа. Последний получил от короля краткую записку такого содержания: «Вильруа, я удовлетворен вашей службой, отправляйтесь к себе домой и там оставайтесь, пока я не пришлю за вами. Не пытайтесь найти объяснения моему письму, просто повинуйтесь». Екатерина написала Беллевру: «Беда в том, что я сама учила короля, любя и почитая свою мать, как велит Господь, не давать ей слишком много власти, дабы она не могла воспрепятствовать различным его свершениям…» Заменившие изгнанных министров люди отличались тремя качествами: честностью, тем, что они не были известны на политическом поприще раньше и тем, что не были ставленниками королевы-матери. Ее эпоха закончилась.
Заседание Генеральных штатов открылось 16 октября с пышностью и великолепием. Явились придворные дамы в лучших нарядах, украшая собой галереи. Зал также был особым образом украшен и подготовлен для важнейшего собрания, где решалось будущее короля, Лиги и всей страны. Генрих сидел на троне, справа от него — Екатерина, чуть ниже — Генрих де Гиз, его наместник.
Драматизм и напряжение так и витали в воздухе, когда делегаты и придворные замерли в ожидании. Король открыл заседание прекрасной речью, отдавая должное матери, но это была прощальная речь. Признавая ее заслуги и неустанную службу во благо Франции, он объявил: можно назвать эту почтенную даму матерью не только короля, но и всего королевства. Он благодарил Екатерину за все, чему она его научила, за попытки разрешить ситуацию в стране, защиту католической веры, добавив, что именно от нее он унаследовал истовую набожность, благочестие и желание реформ во Франции. Он спросил: «Разве не пожертвовала она все свое здоровье на борьбу? Благодаря ее доброму примеру и наставлению я понял, какие беды несет с собой правление. Я созвал Генеральные штаты как лучшее лекарство от всех бед, обрушившихся на мою страну, и мать поддержала меня в этом решении». Отдав дань Екатерине, он высказал свою основную мысль: «Я — ваш богоданный король, и лишь я могу говорить от имени закона».
Так как среди собравшихся преобладали члены Лиги, король заговорил об их главной заботе — борьбе с ересью. Он обещал преследовать ее без устали, но подчеркнул необходимость сбора средств для победы над Генрихом Наваррским и его армией. Он обещал искоренить коррупцию, поддерживать коммерцию и заняться проверкой налоговой системы. Призывал подданных объединяться в борьбе против несправедливости и бедствий, губящих королевство.
На протяжении всей его речи королева-мать сидела неподвижно, бледная, с застывшим взглядом, не в силах смириться с отстранением ее от власти. Только когда Генрих начал слабо прикрытую атаку на Гизов, Екатерина очнулась от транса. В его голосе гремело вновь обретенное ощущение власти и авторитета: «Некоторые знатнейшие дворяне моего королевства формируют лиги и ассоциации, но, желая проявить обычную доброту, я готов закрыть на это глаза и простить прошлые прегрешения». Гиз, не ожидавший такого дерзкого и ядовитого выпада, «изменился в лице и явно возмутился». Герцог и его брат, кардинал, пришли в ярость и потребовали изъять оскорбительные для них намеки из речи короля при публикации. Екатерина умоляла Генриха согласиться, и король пошел им навстречу. Сессия продолжалась несколько недель, но Екатерина была слишком больна, чтобы присутствовать, и впервые за тридцать лет у нее не было причины заставлять себя подняться. Вместо этого она позволила себе сдаться на милость подагре, непрекращающемуся кашлю и приступам ревматизма.
Зато 8 декабря королеве-матери удалось выбраться на церемонию брака своей любимой внучки, Кристины Лотарингской, с Фернандо Медичи, великим герцогом Тосканским, представленного так называемым «заместителем». Это был союз, на который она надеялась, и он удался, принеся ей последнюю радость за всю ее долгую жизнь[61]. После свадебной церемонии в часовне замка Блуа она дала бал в своих апартаментах. Неделей позже, 15 декабря, Екатерина слегла. Вернулась болезнь легких, стало трудно дышать. Доктора хлопотали вокруг нее, но помочь не могли. В те же дни Генрих, борясь с Генеральными Штатами, услышал о готовящемся новом заговоре Гизов с целью похитить его и увезти в Париж. Его также предупреждали, что Гиз хочет стать коннетаблем Франции и губернатором Орлеана. Он не мог более обращаться к матери за помощью, а в отравленном злобой сердце все подозрения быстро находили поддержку.
Говорили, будто бы 17 декабря герцогиня де Монпансье, обедая с братьями, герцогом и кардиналом де Гизом и их домочадцами, подняла тост за старшего брата как нового короля Франции, а еще будто бы вела разговоры о том, как употребит свои золотые ножницы в отношении Генриха. Актеру и музыканту Венецианелли случилось присутствовать при этом; возможно, он сильно преувеличивал, но не замедлил сообщить обо всем королю. По замку ползли то одни слухи, то другие, прямо противоположные. Наконец 19 декабря, с помощью новых советников, Генрих решил, что Гиз, чья позиция была неуязвима для обычных методов, «должен погибнуть от удара кинжалом». И даже назначил дату — 23 декабря.
Гиз, располагавший отличной шпионской сетью, получил несколько предупреждений о готовящемся против него заговоре и стал умолять нунция Моризини унять короля.
Нунций мало чем мог помочь, разве что посоветовал обратиться к королеве-матери, дабы та усмирила гнев сына. В прошлом ей часто удавалось создать защитный барьер между королем и его недругами, как воображаемыми, так и реальными. Герцог навестил ее, и она обещала, что сделает все, дабы изменить кровожадные намерения сына. 20 декабря маршал де Бассомпьер и сеньор де Мэнвиль, оба принадлежавшие к Лиге, стали настаивать, чтобы Гиз покинул Блуа немедленно, ибо его хотят заманить в смертельную ловушку.
Утром 21 декабря придворные видели, как король и герцог горячо спорят о чем-то в садах близ замка. Гиз настойчиво просил освободить его от должности наместника. Король счел это хитрым маневром со стороны Гиза, который метил на более высокую должность коннетабля. Позже в тот вечер он держал совет, посвященный расправе над соперником. Король мог встречаться с остальными заговорщиками, не боясь вызвать подозрения, ибо в этот момент шел праздничный бал в честь замужества Кристины Лотарингской, и внимание всего двора было приковано к этому событию.
На встрече, не желая, чтобы о нем вспоминали «как о Нероне», король, однако, еще раз подчеркнул суть ситуации: если Гиз не умрет, то убьет самого короля или отстранит его от власти. Было решено, что нужно также расправиться и с кардиналом де Гизом, ибо, если его пощадить, он станет слишком сильным центром притяжения для экстремистов из Лиги. Генрих оправдывался тем, что братья Гизы виновны в «оскорблении величества», а это преступление карается смертью. В возбуждении король обратился к своему тесному кружку: «Кто убьет этих злодеев-Гизов ради меня?» Его личные «сорок пять» телохранителей из созданного д'Эперноном отряда не моргнув глазом согласились выполнить задание. В ту же ночь до Моризини дошли новые слухи, и он отправил собственного капитана охраны к архиепископу Лионскому Пьеру д'Эпинаку, прозванному «мозгом Лиги», с которым ужинал герцог Гиз, дабы предупредить последнего об опасности.
