Вячеслав Шацилло - Первая мировая война 1914—1918. Факты. Документы.
Все это заботит и меня, и генерала Людендорфа.
После нашего совещания мы докладываем Его Величеству Государю о нашем предложении сделать шаг к мирным переговорам. На меня возложено представить высшему военачальнику картину военного положения для обоснования этого политического акта. Серьезность положения уже известна Государю. Его Величество стойко соглашается с тем, что мы предлагаем.
Как и до сих пор, так и теперь наши заботы об армии сплетаются с заботами о родине. Если не выдержит одна сторона, то рухнет и другая. В этот момент это яснее, чем когда бы то ни было.
Мой высший военачальник возвращается на родину, куда я следую за ним 1 октября. Я бы хотел быть около Государя, если бы в эти дни я ему понадобился. Оказывать политическое влияние мне было не свойственно. Я готов был дать объяснения новому правительству и давал ответы на его вопросы, поскольку я считал это возможным по своим убеждениям. Я надеялся побороть пессимизм и снова возродить надежду. Но внутренние потрясения оказались слишком тяжелыми, чтобы достичь этой цели. Я сам тогда еще был уверен, что, несмотря на убыль наших сил, мы месяцами можем задерживать вторжение неприятеля на нашу землю. Если бы это удалось, то и политическое положение было бы не безнадежно. Конечно, это было бы возможно при условии, если бы нам не угрожали с востока и с юга и если бы внутреннее положение нашей родины было прочно.
В ночь с 4 на 5 октября мы послали наше предложение президенту Соединенных Штатов Северной Америки. Мы приняли все остальные пункты «справедливого мира», выставленные президентом в январе этого года.
Нам оставалось теперь только продолжать борьбу. Ослабление напряжения в войске, уменьшение числа бойцов, постоянное вторжение неприятеля заставили нас на Западном фронте постепенно отступать на более короткие линии. То, о чем я докладывал 3 октября правительству, выполнялось теперь: мы держались как можно крепче за вражескую землю. Передвижения и бои были такого же характера, как и с середины августа. Убыли нашей боеспособности соответствовала также и неохота к наступлению у неприятеля. Если враг заблуждался в своем убеждении, что мы сломлены совершенно, то и мы ошибались в своей надежде, что враг окончательно утомлен. Таким образом, нельзя было уже изменить конечный исход борьбы. Массовое возбуждение народа могло бы произвести впечатление на нашего противника и на нашу собственную армию. Но разве у нас была такая опора, такая самоотверженная масса? Во всяком случае, напрасна была наша попытка перебросить эту массу на фронт.
Родина ослабела раньше, чем армия. При таких обстоятельствах мы не могли противопоставить никакой силы упорному давлению президента Соединенных Штатов Северной Америки. Наше правительство пошло на уступки в надежде на мягкость и справедливость. Немецкий солдат и немецкий политик шли различными путями. Теперь уже нельзя было заполнить образовавшуюся пропасть. Моя попытка к объединению видна из следующего моего письма к государственному канцлеру от 24 октября
1918 г:
«Перед Вашим великогерцогским высочеством я не могу скрыть, что во мне больно отозвались отсутствие в последних речах в рейхстаге горячего призыва к армии и в пользу армии. Я надеялся, что новое правительство соберет все силы народа для обороны родины. Этого не случилось. Напротив, за малым исключением, говорилось только о примирении, а не о победе над врагом, угрожающим родине. На армию это подействовало сначала угнетающее, а затем потрясающе. Многие серьезные явления доказывают это. Для обороны родины армии нужны не только люди, но и убеждение в необходимости борьбы, а также душевный подъем для этой великой задачи. Ваше вели ко герцогское высочество должны быть также убеждены, что, признавая решающее значение морали для вооруженного народа, правительство и народное представительство должны вносить в народ и войско этот дух и поддерживать его.
К Вашему велико герцоге кому высочеству как к главе нового правительства я обращаю свой призыв — быть на высоте этой святой задачи».
Но было уже поздно. Политика требовала своих жертв. Первая жертва была принесена 26 октября.
Вечером этого дня я выехал из столицы, куда я приезжал со своим первым генерал-квартирмейстером для доклада нашему высшему военачальнику. Теперь я возвращался в нашу главную квартиру один. Его Величество согласился на отставку генерала Людендорфа, мою же просьбу об отставке отклонил.
На следующий день я входил в помещение, которое до сих пор служило для нашей обшей работы, с таким чувством, точно я только что вернулся с похорон дорогого усопшего и вошел в опу-стевшую квартиру.
До сегодняшнего дня — я пишу это в сентябре 1919 г. — я еще не видел моего долголетнего верного помощника и советчика. Я тысячу раз возвращался к нему мыслями и благодарным сердцем!
От 26 октября до 9 ноября.
Мой высочайший военачальник назначил по моей просьбе генерала Тренера первым генерал-квартирмейстером. Тренера я знал по его прежним боевым заслугам. Я знал, что он прекрасный организатор и знаток внутренних отношений нашей родины. В дальнейшем я получил доказательства того, что не ошибся в моем новом сотруднике.
Задачи, которые возлагались на генерала, были и трудны, и неблагодарны. Они требовали самостоятельной деятельности, полного самоотвержения и отказа от славы с единственным удовлетворением от сознания исполненного долга и признания этого ближайшими сотрудниками. Мы все знали размеры и трудность задач, возложенных на него.
Наше общее положение все ухудшалось. Я бы хотел несколько осветить его. На востоке было сломлено последнее сопротивление оттоманско-азиатского государства. Мосул и Алеппо почти без сопротивления перешли в руки неприятеля. Месопотамская и сирийская армии перестали существовать. Мы должны были очистить Грузию, и не потому, что нас к тому вынудила военная сила, а потому, что оказались невыполнимыми или, по крайней мере, безуспешными наши хозяйственные планы там. И те части, которые мы послали на защиту Константинополя, были отозваны. Антанта, однако, не тронула Фракию. Мы не знаем причины этой нерешительности. Может быть, решающим моментом для Антанты были политические соображения.
Наши немецкие части, которые еще находились в Турции, стягивались по направлению к Константинополю. Они покинули обороняемую страну, сохранив уважение рыцарской Турции, которой мы помогали в ее борьбе не на жизнь, а на смерть. Все, что было там против нас, исходило из тех кругов, которые проявлением своей ненависти хотели завоевать расположение вновь прибывающих. Настоящий турок знал, что мы могли оказать помощь не только в этой борьбе, но и в дальнейшем строительстве. Энвер и Талаат-паша оставили поле своей деятельности, обесчещенные своими противниками, но в общем безупречные.
Из Болгарии были выведены наши последние войска. Благодарное чувство и благодарное воспоминание остались о них в Болгарии. Это было выражено в письме ко мне болгарского командующего войсками. Я не мог отделаться от впечатления, что в строках этого письма было именно то, что я не раз чувствовал в этом честном офицере: «Если бы я был политически свободен, то я бы иначе действовал в военном отношении». Это было сказано слишком поздно и им, и другими.
Австро-Венгрия распалась в политическом отношении так же, как и в военном. Она пожертвовала не только собой, но и нашей границей. В Венгрии разразилась революция и вспыхнула ненависть к немцам. Могло ли это поразить нас? Правда, во время войны, когда русский стучался у границы, к нам относились иначе. С каким торжеством встречались тогда немецкие войска, как их снабжали и даже баловали, когда дело шло о том, чтобы покорить Сербию! С каким воодушевлением нас встречали, когда мы появились для завоевания Трансильвании! Благодарность никогда не играла роли в человеческой жизни и еще меньше в жизни государств.
Напротив, в Румынии мы всегда встречали благодарность. Там были того мнения, что без разгрома России не может осуществиться свободная румынская жизнь.
Когда теперь в Германии в некоторых кругах нам указывают на ненависть к нам тогдашних наших союзников и находят в этом доказательство ошибочности наших политических и военных действий, то при этом проглядывают, что вспышки ненависти друг к другу проявлялись и во вражеском лагере. На наших глазах французские солдаты с бранью показывали кулаки английским союзникам. Ведь нам кричали французские солдаты: «Сегодня с Англией против вас, а завтра с вами против Англии». При виде развалин собора Сент-Кентен кричал уже один французский солдат в марте 1918 г., дрожа от гнева, своим английским товарищам, вместе с ним взятым в плен: «Это ваше дело». Надеюсь, что недоразумения между нами и нашими прежними союзниками мало-помалу прекратятся, когда рассеется туман, скрывающий правду и мешающий теперь нашим боевым товарищам без предвзятого мнения смотреть на общее поле славы, где была положена немецкая жизнь ради осуществления также и их планов и мечтаний.
