Николай Данилевский - Россия и Европа
[16] Сеймики - собрания провинциальной шляхты в Речи Посполитой.
"Не позволям" - см. примеч. 4 к главе первой.
Народный жонд (жонд народовы) - тайное польское правительство, созданное в мае 1863 г. в ходе восстания.
[17] В 1843 г. известный аристократ, бывший представитель "золотой молодежи" Петербурга князь И. С. Гагарин внезапно покинул свет и, перейдя в католичество, стал членом иезуитского ордена. Оценка Данилевским поступка Гагарина носит пристрастный характер. По словам Н. С. Лескова, "характер и судьба И. С. Гагарина чрезвычайно драматичны, и всякий честный человек должен быть крайне осторожен в своих о нем догадках" (подробнее см.: Последний год жизни Пушкина / Сост., вступ. очерки и примеч. В. В. Кунина. М., 1989. С. 318-320, 343).
[18] "Знаменитым московским профессором" Данилевский называет известного западника, профессора Московского университета Т. Н. Грановского (1813-1855).
ГЛАВА XV. Всеславянский союз
Всеславянский союз есть единственная твердая почва, на которой может возрасти самобытная славянская культура,- условие sine gua non[1]* ее развития. Таков общий смысл, главный вывод всего нашего исследования. Поэтому мы не станем приводить теперь доказательств значения, пользы и необходимости такого устройства славянского мира с культурно-исторической точки зрения; в этой главе я имею в виду раскрыть важность, пользу и необходимость объединения славянской семьи в союзной федеративной форме лишь с более узкой, чисто политической точки зрения.
Мы видели выше, что с общей культурно-исторической точки зрения Россия не может считаться составною частью Европы ни по происхождению, ни по усыновлению; что ей предстоят только две возможности: или вместе с прочими славянами образовать особую, самостоятельную культурную единицу, или лишиться всякого культурно-исторического значения - быть ничем. Не мудрено усмотреть, что это вполне применяется и к политической сфере в тесном смысле этого слова. Можно ли быть и оставаться членом союза или общества, во всех отношениях нам враждебного, терпящего нас единственно ради извлечения из нас выгод без соответственного вознаграждения. Союз, общество - одним словом, всякая связь лиц, народов и государств,- возможны только при взаимности, обоюдности услуг и выгод; когда же первые требуются только от одной стороны, а вторые достаются только другой, то такие отношения нельзя назвать другим именем, как эксплуатацией слабого, глупого или доверчивого сильным, умным, лукавым, или попросту - одурачиваньем. Если вникнем в роль, которую Россия играла в обществе европейских государств, в так называемой политической системе Европы, с самого того времени, как стала деятельным членом ее, то едва ли найдем другие выражения для характеристики этой роли.
Под вступлением России в европейскую политическую систему можно, конечно, понимать не иное что, как усвоение себе ею европейских интересов, принятие живого участия в тех партиях, на которые Европа разделяется, содействие - не только нравственным, но и материальным влиянием - той партии, которой она сочувствует, и такое же противодействие той, к которой относится враждебно. Простой же союз с тем или другим государством для достижения своих собственных выгод, для какой-нибудь временной общей цели не может еще считаться вступлением в систему той политической группы, к которой принадлежат эти случайные, временные союзники. Так, хотя в великой Северной войне Россия воевала заодно с Польшей, Данией, Саксонией против Швеции, нельзя еще сказать, чтобы в этой войне Россия действовала в качестве государства, принадлежащего к европейской политической системе. Она воевала для достижения своих особых, специально русских целей, пользовалась при этом помощью других государств и еще в гораздо большей степени помогала им,- вот и все. Точно так же могла бы она, например, вступить в союз с Персией и Афганистаном для общей войны с Хивой, Бухарией и Кокандом, что нисколько не значило бы, что она стала членом среднеазиатской политической системы государств, если бы даже такая и существовала. В прошедшем столетии видим мы еще и такой пример: мы вмешались в совершенно чуждое нам европейское дело - в Семилетнюю войну; но это было совершенною случайностью. Личное нерасположение Елисаветы к Фридриху поставило войска наши против прусского героя, личное же благоговение перед ним Петра III поставило их на его сторону, а политический смысл Екатерины, отозвав их, прекратил вмешательство России.
Совершенно другое видим мы с воцарением Павла, который раскаялся, правда, под конец в принятой им политической системе, как видно из одобренной им записки Ростопчина[2], но не успел ее переменить. С этого только времени европейские интересы начинают интересовать нас как наши собственные; мы начинаем желать успеха тому или другому из них, делая его своим интересом, хотя интерес этот и не имеет никакого специального к нам отношения. Поэтому, собственно говоря, Россия вступила в европейскую политическую систему не ранее кануна XIX столетия,- именно суворовскою Итальянскою войною, ибо это была первая война, веденная нами из-за чуждых нам европейских интересов, в которых с этих пор мы и не переставали принимать участие, как в наших собственных, даже гораздо более, чем в наших собственных, почти постоянно жертвуя этими последними первым. Какую же пользу, спрашивается, извлекли мы из этого? Какая война, которую мы вели в качестве члена европейской системы, какой союз, какой мирный договор, который мы заключили в качестве европейской державы, принесли нам действительные выгоды? Мало того: в какой войне из веденных нами с специально русскими целями, в каком трактате или вообще в каком политическом отношении наши тесные отношения к Европе не служили препятствием, путами, связывающими наши действия? Лучшим примером в этом отношении может служить знаменитый Священный союз. Каких жертв не приносила Россия для его целей! Испанские и итальянские волнения двадцатых годов заставляли ее, нуждавшуюся в отдыхе после напряжений наполеоновских войн, содержать многочисленную армию; восставшая Греция была предоставлена своей собственной судьбе; Краков был отдан Австрии; Венгрия усмирена. Но, когда пришло время Священному союзу принести нам пользу против союза западных держав, когда от наших союзников требовалось не помощи, а только строгого, беспристрастного нейтралитета, Австрия перешла на сторону наших врагов, и союз рушился.- И потом не наше ли влияние оказало неоцененную услугу Франции, воздержав Германию от вмешательства в итальянскую войну; не Россия ли своим дружелюбным вмешательством предотвратила войну, готовую вспыхнуть из-за люксембургского вопроса? Пусть нам укажут хоть на одно подобное действие европейских держав на пользу России. Чего ни делала Россия для Германии и для Австрии, как ни бескорыстничала,- а все же слыла за льва, рыкающего, ищущего, кого поглотить.
Новейшие события, начиная с Восточной войны и оканчивая войною Пруссии с Австрией, показали ясно, что нам не на кого опереться в Европе и что даже опоры этой нельзя купить никакими жертвами. Служа чужим целям, Россия могла казаться как бы настоящею главою Германии, но и это обольщение исчезло. Германия получила настоящую главу, имеющую на то все права, и мы остались одни не на деле только - так было уже давно, но и в самом нашем представлении о политическом порядке вещей. И оно должно быть так.
Эксплуатируя Россию, не принимая ее в настоящее, действительное общение с собою, Европа, с своей точки зрения, вполне права. Не принадлежа, в сущности, к Европе, Россия самыми размерами своими составляет уже аномалию в германо-романско-европейском мире; и одно естественное увеличение роста ее народонаселения должно все более и более усиливать эту аномалию. Одним существованием своим Россия уже нарушает систему европейского равновесия. Ни одно государство не может отважиться воевать с Россией один на один, как это всего лучше доказывается Восточною войною, когда четыре государства, при помощи еще Австрии, более чем наполовину принявшей враждебное отношение к России, при самых невыгодных для нас, при самых выгодных для себя условиях, должны были употребить целый год на осаду одной приморской крепости[3],- и это не вследствие присутствия на русской стороне какого-нибудь Фридриха, Суворова или Наполеона, а просто вследствие громадных средств России и несокрушимости духа ее защитников.
Нельзя не сознаться, что Россия слишком велика и могущественна, чтобы быть только одною из великих европейских держав; и если она могла занимать эту роль вот уже семьдесят лет, то не иначе как скорчиваясь, съеживаясь, не давая простора своим естественным стремлениям, отклоняясь от совершения своих судеб. И это умаление себя должно идти все в возрастающей прогрессии по мере естественного развития сил, так как по самой сущности дела экспансивная сила России гораздо больше, чем у государств Европы, и несоразмерность ее с требованиями политики равновесия должна необходимо выказываться все в сильнейшем и сильнейшем свете. Говоря это, я, конечно, рассматриваю вопрос с общей точки зрения, а не в применении к какому-либо частному случаю, когда, по стечению разных обстоятельств, и слабый противник может одержать верх над гораздо сильнейшим. Всякие рассуждения подобного рода предполагают непременно ограничительное условие, выражаемое общепринятою формулой: "при всех прочих равных условиях".
