Сергей Беляков - Гумилёв сын Гумилёва
Сама дискуссия в авторитетном академическом журнале показывает, что даже после третьей статьи Козлова Гумилева признавали вполне профессиональным ученым, с которым не зазорно спорить на страницах солидного издания.
В 1975 году Ученый совет географического факультета рекомендовал к печати «географическую» диссертацию Гумилева, но издательство ЛГУ отказалось ее публиковать. Через два года Гумилев предложил рукопись «Этногенеза» издательству «Наука». На этот раз Гумилев заручился еще более основательной поддержкой. Он получил десять положительных рецензий, включая отзыв доктора биологических наук Н.Н.Смирнова, заместителя председателя биологической секции и международной секции Научного совета по проблемам биосферы Академии наук СССР. Вновь свою рекомендацию дал ученый совет геофака ЛГУ. Но издательство согласилось печатать книгу только под грифом Института этнографии и направило рукопись академику Бромлею, который такого грифа, конечно, не дал. Одновременно «Наука» не приняла у Гумилева заказанную для популярной серии небольшую книгу «История природы и история людей».
После двойной неудачи с издательством «Наука» стало ясно, что в ближайшее время напечатать «Этногенез» в советском издательстве не удастся, а переправлять за границу и печатать главный труд жизни в каком-нибудь Париже Гумилев не мог и не хотел. Во-первых, книга была вовсе не антисоветской, а потому для диссидентского движения ценности не представляла. Во-вторых, сам Гумилев не любил диссидентов. Печатать «Этногенез» надо было на родине, но как это сделать? И Гумилев решил депонировать свою книгу во Всесоюзном институте научной и технической информации (ВИНИТИ).
Депонированная рукопись – это нечто среднее между нормальным изданием и анабиозом в ящике письменного стола. Однако и на это кладбище идей, концепций, сочинений надо было еще попасть. 30 октября 1978 года ученый совет ЛГУ представил рукопись Гумилева к депонированию, но только в первых числах марта следующего года Гумилев депонировал первые десять листов своей книги. Гумилев не терял времени даром: он расширял текст, дополнял, переписывал. В конце концов объем рукописи вырос почти на треть, и ВИНИТИ согласился принять ее разделенной на три выпуска.
После депонирования первой части случилась заминка: сотрудница ВИНИТИ О.Н.Ансберг чуть было не «зачитала» вторую и третью части, Гумилев даже пригрозил ей уголовной ответственностью. Только в октябре 1979-го депонирование было закончено. Так началась жизнь одной из самых оригинальных книг XX века.
В отечественной исторической мысли «Этногенез и биосфера Земли» не имел аналогов, потому что даже «Россия и Европа» Н.Я.Данилевского уступала книге Гумилева во всех отношениях – от стилистики до строгости научной терминологии. До 1979 года пассионарная теория этногенеза была распылена между двумя десятками статей, опубликованных научными журналами. Теперь Гумилев не только собрал все статьи, все идеи, мысли, догадки в одной книге, но и внес изменения. Именно по «Этногенезу и биосфере» надо изучать теорию Гумилева.
Всякое совершенное литературное произведение – загадка для читателя и критика, а «Этногенез» принадлежит и науке, и литературе. Несмотря на устрашающую терминологию, на чрезвычайную сложность самого предмета, на непривычность исследования, книга Гумилева читается на одном дыхании. Если красота – в самом деле критерий истинности научной теории, то теорию Гумилева следовало признать безупречной.
Но красота «Этногенеза» куплена дорогой ценой. Не зря Николай Глотов еще десять лет назад предостерегал Гумилева от красивых, но поспешных умозаключений, от изящных, но недоказанных гипотез. Трактат Гумилева соединил замечательные наблюдения, тонкие догадки, необычайные прозрения с многочисленными натяжками и упрощениями. Но еще удивительнее другое: сочетание в трактате науки с вероучением.
ПРАВОСЛАВНЫЙ ЕРЕТИК?
До сих пор речь шла о науке, о литературе, об истории народов. Но последняя, девятая часть трактата «Этногенез и биосфера Земли» даже на первый взгляд кажется чем-то инородным. Она называется «Этногенез и культура» и состоит из двух глав: 37-й «Отрицательные значения в этногенезе» и 38-й «Биполярность этносферы».
Вроде бы та же естественнонаучная терминология, что и в предыдущих восьми частях. Вроде бы и здесь речь об этносах, пассионарности, истории, этнологии. На самом же деле девятая часть «Этногенеза» посвящена учению об антисистемах, которое принадлежит не науке, а философии, причем философии религиозной.
Центральный для учения об антисистемах вопрос – вопрос о природе добра и зла – к науке отношения не имеет. Гумилев задумался о природе зла (а значит и добра) скорее всего во время своего первого (1935) или второго (1938) следствия. Может быть, несколько позднее – в Норильском лагере. Первый результат его размышлений – «Посещение Асмодея» и «Волшебные папиросы», «осенняя» и «зимняя» сказки. Источников, которые позволили бы нам судить о развитии этого учения у Гумилева, очень мало. Видимо, Гумилев создал это учение параллельно пассионарной теории этногенеза.
Андрей Зелинский вспоминает, как Гумилев еще в 1959 году во время Астраханской экспедиции прочел целую «богословско философскую лекцию» об учении Иоанна Скотта Эригены, шотландского богослова IX века. Тридцать лет спустя в книге «Древняя Русь и Великая степь» Гумилев будет иллюстрировать свое учение об антисистемах в том числе учением Эригены.
Для Гумилева пассионарная теория этногенеза и учение об антисистемах были связаны. Но грамотный читатель и ученый исследователь должны их различать.
Впервые Гумилев изложил это учение не в монографии или в статье, а в художественном альбоме «Старобурятская живопись». В трактате «Этногенез и биосфера Земли» Гумилев развил и обосновал свое учение уже более последовательно и по своему убедительно.
Он начинает девятую главу «Этногенеза» дискуссией с Карлом Ясперсом, немецким философом. Сочинение Ясперса Гумилев прочел по-немецки, что само по себе говорит о чрезвычайном интересе русского ученого к немецкому экзистенциализму и его концепции «осевого времени».
Гумилев плохо читал по-немецки. Из письма к Б.С.Кузину 17 июня 1970 года: «В твоем письме противоречие: ты рекомендуешь читать немецкие работы и щадить себя. Или то, или другое, тем более что немецкий я знаю слабо». Гумилев брался за немецкую книгу, если действительно не мог без нее обойтись. Например, он добросовестно штудировал монографию Лю Мао цзая, известного немецкого тюрколога, с которым, между прочим, иногда сравнивают самого Гумилева.
Вообще-то Лев Николаевич, как и большинство историков, относился к философам снисходительно. Болтологи и бездельники, что с них взять? Но книга Ясперса его по-настоящему взволновала. Гумилев увидел в нем достойного противника: «…в число предшественников Ясперса, пусть не идейных, но исторических, следует зачислить Жана Кальвина и в какой-то мере Иоанна Скота Эригену, а в число противников его учения – Пелагия и естествоиспытателей, изучающих окружающий мир, а также историков, как эрудитской школы, так и теоретиков, например О.Тьери…»
Какое странное, диковинное сочетание! Естествоиспытатели, Огюстен Тьери и Пелагий – древний богослов, современник Иоанна Златоуста и главный оппонент блаженного Августина. Только Гумилев мог бы объединить их. Но как?
Лев Николаевич Гумилев, как мы знаем, был воспитан человеком православным: «Православным он был от рождения до самой смерти. Перед смертью он исповедовался и причащался», — вспоминала Наталья Викторовна Гумилева.
Веру он сохранил и даже укрепил в годы страшных гонений на религию, особенно на православную. С мужеством ранних христиан он исповедовал свою веру даже перед следователями МГБ.
Из допроса Льва Гумилева. 23 декабря 1949 года. Лефортово.
Следователь МГБ майор Бурдин. Вы верующий?
Гумилев. Я глубоко религиозный.
Следователь. Что это значит?
Гумилев. Верю в существование Бога, души и загробной жизни. Как человек религиозный, я посещал церковь, где молился.
Следователь. Вы занимались и религиозной пропагандой?
Гумилев. Не отрицаю, что беседы религиозного характера со своими близкими и знакомыми я вел. Имел место и такой факт, когда в 1948 году я по собственному желанию, в силу своих религиозных убеждений исполнял роль крестного отца при крещении одной своей знакомой – помощника библиотекаря Ленинградской библиотеки имени Салтыкова-Щедрина Гордон Марьяны Львовны. С этой самой Гордон, при моем содействии перекрещенной из иудейской веры в православную, я потом посещал церковь.
Следователь. Какой же вы советский ученый, вы – мракобес.
