Елена Никулина - Повседневная жизнь тайной канцелярии XVIII века
Макар Погуляев ранее уже уличался в краже. Бдительный Ушаков решил «розыск» продолжить – дознаться: «Так ли подлинно вымыслил собою?» Может, подследственный «сговаривает, сожалея того Вершинина»? Это решение зафиксировал подписанный им 31 декабря 1732 года протокол, которым был закончен трудовой год Тайной канцелярии.[719]
Как встретили Новый год Ушаков и его сотрудники, мы не знаем – известно только, что еще 27 декабря он поручил подканцеляристу Михаилу Кононову составить приходно-расходную книгу и подвести годовой баланс. 5 декабря в канцелярию пришла весть об именном указе императрицы Сенату «определить» канцеляриста Николая Хрущова в секретари – Андрей Иванович подавал Анне Иоанновне доношение о достойном служащем, «которой имеет труд прилежной и к правлению оных дел изобыкновенен, и при оных важных делах обретается многие годы беспорочно». С жалованья новоутвержденного полагалось произвести вычет «на лазарет», а его самого привести к присяге.[720] Так что наверняка удачно начавший карьеру в Петербурге Хрущов под новый, 1733 год принимал поздравления сослуживцев и отмечал повышение.
В истории Тайной канцелярии 1732 год ничем из ряда вон выходящим не отмечен. Для «сидельцев» он окончился по-разному. Одни из них были рады, что вышли из крепости целыми и невредимыми: «свобождены без наказания» были архимандрит Заиконоспасского монастыря Софроний, комиссар Придворной конторы Федор Левашов, «торговый человек» Иван Гутман, подьячие Иван Михайлов и Николай Васильев, дьячок Софрон Филиппов, «иеродьяк» Иосиф Скрипицын, слуги чинов Сухопутного шляхетского кадетского корпуса Калина Прокофьев и Андрей Никифоров, «дома ее императорского величества крестовый поп» Матвей Андреев и новгородский батюшка Яков Малафеев, солдаты Ладожского полка Ефрем Башмаков, Степан Зуев и Авдей Нехаев. Все они отправились по домам или на службу с «пашпортом», дав расписку о неразглашении услышанного и испытанного в застенке, чтобы «нигде ни с кем разговоров не имел» под страхом жестокой казни.
Канцелярист Главной дворцовой канцелярии Дмитрий Денисов и не присягнувшие вовремя дворяне Аверкий Козловский и Фома Бундов получили батогов – по современным меркам, что-то вроде строгого выговора. Под плети легли капралы Илья Козляков и Василий Беляев, каменщик Федор Щап, матрос Дмитрий Иконников, иеромонах Исайя, московский канцелярист Яков Чонкин. Солдат Кексгольмского полка Авдей Икрянинов и писарь Мирон Зашихин были отправлены в ведение Военной коллегии – к себе в полк для «гоняния спицрутен», а архимандрит Андроникова монастыря Клеоник – в ссылку в «дальний монастырь». Кнут достался колоднику Ивану Носову, певчему Троицкого собора из Пскова Никите Иванову, бродяге с неуместно «острым» взором Ивану Крылову – потом их ждали далекие Охотск и Камчатка.
Иные так и не дождались своего приговора. Умер «под караулом» в самом начале нового года комиссар Федор Назимов; скончались забранные по «делу» Феофана Прокоповича «рострига Осип» и писатель Алексей Барсов. Проходившим по тому же делу братьям-художникам Никитиным и архимандриту Платону Малиновскому предстояло еще несколько лет провести в заключении под следствием.
Разошлись пути солдат, проходивших по последнему в 1732 году делу. Василию Воронкову повезло – за повторение «непристойных слов» он был всего лишь выпорот батогами и отправлен в полк продолжать службу. А для их автора Макара Погуляева новый год оказался последним. Вторая пытка (23 удара кнутом) в присутствии Ушакова новых показаний не принесла, и солдату был вынесен смертный приговор – 13 февраля 1733 года он сложил голову на плахе.[721] Но в основном приговоры Тайной канцелярии особой жестокостью не отличались: в 1732 году были казнены два человека – бывший чудовский архимандрит Евфимий и «каторжной невольник распоп» Савва Дугин.
«Громкие» судебные процессы царствования Анны Иоанновны (над Д. М. Голицыным, Долгоруковыми, А. П. Волынским) были еще впереди. Именно они и определили плохую «социальную репутацию» Тайной канцелярии и всей эпохи «бироновщины» прежде всего в глазах российского дворянства.
Глава 8. «Учинить означенное наказанье»
Судейское «собрание»
На предыдущей главе можно было бы завершить наше повествование о работе органов политического сыска. Но чтобы картина была полной, проследим окончание того пути, который начинался с доноса и проходил через процедуру следствия с допросами и пытками.
Рано или поздно «следование» заканчивалось, и наступало время выносить приговор. Собственно, суда как особой юридической процедуры с участием профессиональных судей и состязанием сторон в практике политического сыска не было. Чиновники Тайной канцелярии сами вели «розыск» и по его результатам готовили экстракт дела с изложением его содержания, перечнем подходящих к случаю законов и на их основе предлагали «определение»-приговор, который для массы обычных дел фактически утверждался ее начальником. Другие же проекты решений поступали на утверждение государя или, по его указанию, в Сенат для рассмотрения.
Если речь шла о громких политических делах, затрагивавших представителей высшей знати и бюрократии, император повелевал создать особое присутствие из высокопоставленных персон для формального суда. Так поступил Петр I, учредивший суд над царевичем Алексеем: наследника судили 128 человек, начиная от генерал-фельдмаршала Меншикова и заканчивая гвардейским прапорщиком Дорофеем Ивашкиным. Аналогичные комиссии были созданы для рассмотрения дел П. А. Толстого и А. М. Девиера, Д. М. Голицына, Долгоруковых, А. П. Волынского, А. И. Остермана, Б. Х. Миниха и М. Г. Головкина, В. Я. Мировича.
«Генеральное собрание» по делу князя Д. М. Голицына состояло из 20 человек, в число которых вошли кабинет-министры и сенаторы. Долгоруковых судили два кабинет-министра (в том числе Волынский), три архиерея из числа членов Синода, все сенаторы, генерал-фельдмаршал И. Ю. Трубецкой, адмирал Н. Ф. Головин, генерал-аншеф Г. П. Чернышев, два генерал-майора и четыре майора гвардии; высшие придворные чины (обер-шталмейстер А. Б. Куракин и гофмаршал Д. А. Шепелев), генерал-кригскомиссар Ф. И. Соймонов, президент Ревизион-коллегии А. И. Панин и ряд менее крупных чиновников – вице-президент Коммерц-коллегии Иван Аленин, советник Адмиралтейства Захар Мишуков, советник Петр Квашнин-Самарин.[722] Судьбу Остермана и Миниха определяли сенаторы и еще 22 сановника.
Однако состав самого судебного собрания не был предусмотрен никакими законами. Поэтому канцлера А. П. Бестужева-Рюмина судил Сенат, Бирона – следственная комиссия из шести генералов и двух тайных советников, а лейб-медика Елизаветы Петровны А. Лестока и издателя Н. И. Новикова – сами государыни. Но даже если подобное «Генеральное собрание» и созывалось, то оно, по сути, никаким судом не являлось, а лишь утверждало обвинительное заключение следствия. Но и оно порой не имело значения. В 1736 году, утверждая приговор кабинет-министров по делу Егора Столетова и его друзей (а речь там, напомним, среди прочего зашла о сожительстве поручика князя Белосельского с сестрой императрицы, мекленбургской герцогиней Екатериной), Анна Иоанновна признала, что Столетов «явных улик и никаких достоверных доказательств и свидетельства не представляет», да и сам является «человеком подозрительным и шельмованным»; однако, поскольку им «показаны ‹…› слова важные», то предполагаемого любовника надлежит сослать – и не в деревни, как предлагали министры, а «на вечное житье» в Оренбург. В 1748 году Елизавета Петровна «высокоматерно» заменила лейб-медику Лестоку определенную Тайной канцелярией смертную казнь на порку кнутом и ссылку на житье в Охотск, но затем передумала; бывшего доверенного врача императрицы по ее повелению держали в крепости еще несколько лет, после чего отправили в достаточно комфортабельную, по российским понятиям, ссылку в Великий Устюг.
При этом сами «судьи», принадлежавшие к тому же кругу, что и подсудимые, как правило, хорошо их знали, поэтому могли быть обвиненными в содействии или сочувствии им. Так, просвещенные собеседники Волынского сенатор В. Я. Новосильцев и генерал-прокурор Н. Ю. Трубецкой сначала тоже угодили под следствие и должны были доказывать, что никакого участия в его проектах не принимали. Зато Новосильцев сразу покаялся в других преступлениях: «Будучи де при делах в Сенате и в других местах, взятки он, Новосильцев, брал сахор, кофе, рыбу, виноградное вино, а на сколько всего по цене им прибрано было, того ныне сметить ему не можно. А деньгами де и вещми ни за что во взяток и в подарок он, Новосильцев, ни с кого не бирывал» – и далее перечислил «анкерок» вина, две лошади, «зеленого сукна 4 аршина», серебряные позументы, которые «взятком» считать, с точки зрения сенатора, не стоило.[723] Анна все же поверила в невинность обоих. Новосильцеву объявили выговор – но не за взятки, а за то, что ознакомившись с проектом Волынского, вовремя не донес; а Трубецкого тут же назначили судьей своего недавнего собеседника.
