Евгений Тарле - Сочинения. Том 3
Эти жалобы повторяются и в 1812 г. Опять повторяется, что г. Оснабрюк, как и весь департамент Верхнего Эмса, занимался еще до завоевания — и занимался в самых широких размерах — полотняным производством. Полотна он сбывал в Англию. Теперь этот путь наглухо закрыт. Но может ли департамент или, общее говоря, могут ли все немецкие департаменты правого берега Рейна сбывать свой товар в Империи? Ни в каком случае: Наполеон обложил их произведения огромной ввозной пошлиной, чтобы избавить старофранцузские департаменты от конкуренции. Отчасти вывоз полотна шел и в Голландию, но и туда нельзя теперь ввозить товары из «вновь присоединенных» департаментов, ибо и от Голландии они отгорожены таможенной стеной[16]. Полотняная индустрия департамента Верхнего Эмса была подорвана самым безжалостным образом, а ведь ею, даже по словам наполеоновского префекта, занималась половина населения департамента[17].
Тот упадок сбыта, на который жалуются лица, заинтересованные полотняным и кружевным производством, отмечался чаще всего относительно внешней торговли. Относительно внутреннего рынка сведений очень мало, и они весьма общи, неопределенны и отрывочны. Отмечается (настойчиво) сильное уменьшение выделки грубых холстов и парусины, шедшей прежде в приморские города. С упадком морской торговли, конечно, парусный холст уже не находил прежнего сбыта. Наконец, не раз повторяется утверждение, что полотна сильно вытесняются ситцами, более дешевыми и более доступными (это явление, впрочем, общее для всей Европы начала XIX столетия). Другими словами, замечалось явление, как раз противоположное тому, о чем мечтал Наполеон.
Глава XXIV
КОЖЕВЕННОЕ ПРОИЗВОДСТВО
Кожевенное и дубильное дело было одной из немногих отраслей промышленности, которые развились еще при революции. За сбытом дело не стало и при Наполеоне: обмундирование и снабжение обувью войск давало колоссальные заказы кожевникам. Для дубления было очень благоприятно и то обстоятельство, что Франция — страна больших дубовых лесов[1]. Но без подвоза сырья — шкур из Америки — не могут чувствовать себя уверенно ни французские кожевенные заводы, ни большие бельгийские заведения этого рода; а подвоз из Америки затруднен правилами блокады и ее последствиями для нейтральных судов и, кроме того, существует налог также и на этот род сырья[2].
Кожевники считали начальной датой оскудения сырья берлинский декрет о континентальной блокаде. Дело в том, что туземного сырья им никогда не хватало и не могло хватить, и они получали нужное количество из Англии и из Южной Америки (особенно из Буэнос-Айреса). От начала континентальной блокады до марта 1810 г. этот подвоз в самом деле так сократился, что цена сыромятной кожи во Франции в среднем удвоилась: с 18 су за фунт цена ее возвысилась в начале 1810 г. до 36–39 су. Но, «к счастью, нашли большое количество кожи в Голландии», и со времени ее присоединения масса этого сырья хлынула во Францию. Кроме того, корабли, получившие лиценции, стали привозить это сырье и из Англии: в Англии его накопилось очень много, так как Англия лишена достаточного количества средств для дубления[3]. Но правительство поспешило обложить каждую ввозимую шкуру налогом в 5 франков, и начавшееся было удешевление сырья тотчас же приостановилось. Совет мануфактур всецело стал на сторону кожевников, хлопотавших об отмене этого декрета от 25 октября 1810 г. — о пошлине в 5 франков[4]. Но в вопросе о сырье в этой отрасли производства император явственно стал на сторону скотоводов и сельских хозяев.
Декретами от 23 августа и 23 декабря 1811 г. была установлена высокая пошлина (30%) на ввозимую во Францию сыромятную кожу, и кожевники в Империи сильно это почувствовали[5].
Жестоко страдали от недостатка сырья бельгийские кожевники. Вся округа Люттиха занималась этим промыслом, и кожевники жаловались, что Франция не может дать им того, что они получали прежде из Америки и Англии[6]. Жаловались и дубильщики старофранцузских департаментов.
Присоединение Бельгии к Франции отозвалось существенно на интересах Франции и Португалии еще и потому, что бельгийские дубильни и кожевенные заводы в громадных количествах потребляли кожу, шедшую из Португалии[7] и прежде достававшуюся французам, которые могли не пропускать ее в Бельгию; теперь же, с уничтожением франко-бельгийской границы, ставить бельгийцам эти препятствия было уже трудно. Выписывать кожу из Португалии стало вовсе невозможно в конце концов вследствие упорной войны на Пиренейском полуострове; получать ее из Южной Америки можно было лишь случайно и всегда с риском.
В декабре 1810 г. Наполеон разрешил выдать гентскому кожевенному фабриканту Бавеису лиценцию на привоз 11 тысяч квинталов кожи из Буэнос-Айреса, но с условием, чтобы эта же фирма вывезла из Империи на такую же сумму дубленой кожи[8]. Конечно, подобные условия страшно затрудняли добывание нужного сырья.
Что касается сбыта, то хотя в общем на эту сторону дела кожевники жалуются мало, но нужно заметить, что, собственно, старофранцузским департаментам мешали своей конкуренцией и Бельгия, и немецкие присоединенные департаменты левого берега Рейна.
Вот пример: кожаные изделия и кожа составляют одну из немногих статей на франкфуртской ярмарке, где Французская империя успешно конкурирует с великолепными немецкими кожевнями и дубильнями. Но какая именно часть Империи? — «Левый берег Рейна» и департамент l’Ourthe, т. е. сердце Бельгии[9].
Весь сбыт дубленой кожи и кожаных изделий за границу отчет министра внутренних дел Монталиве (1813 г.) оценивает в 11 839 900 франков в год. А по статистике 1807 г. в Империи числится 2362 кожевенных и дубильных заведения всякого рода с 10 556 рабочими, и выделывают они в год товара в общем на 62 698 055 франков. Ясно, что, по воззрениям правительства, кожевенно-дубильное производство участвовало в экспортной торговле лишь в очень незначительной степени.
Глава XXV
МЕТАЛЛУРГИЧЕСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ
1. Сырье. 2. Данные об общем положении металлургии к концу Империи. 3. Сбыт
1
В металлургии вопрос о сырье сводился главным образом не к вопросу о руде, а к заботам о топливе.
Руду можно было свободно доставать из-за границы, а кроме того, при общих скромных размерах этой отрасли производства в тогдашней Франции производство, например, металлической утвари, по мнению французских промышленников, было поставлено относительно природных условий в лучшие, а не в худшие условия, нежели английское: Англия добывала нужные ей материалы в Швеции, а Франция могла пользоваться превосходной рудой во Франш-Конте. Это показание характерно больше для скромного состояния французской металлургии в начале наполеоновского царствования, чем в смысле констатирования положительного факта большого обилия местной руды во Франции: для немногих возникавших тогда заведений, занятых выделкой металлических вещей, могло показаться достаточным и то заведомо ограниченное количество руды, которое возможно было найти во Франш-Конте[1].
Чего в самом деле часто оказывалось мало, это дешевого и доступного топлива.
Среди причин самого вздорожания топлива владельцы железоделательных и сталелитейных заведений часто отмечают: хищническое истребление лесов крестьянами в первые годы революции; 2) реквизиции топлива в эпоху Конвента, когда лес рубили безоглядочно, нещадно для нужд военного ведомства (оружейных мастерских и т. д.)[2]. Промышленники и в этом деле взывали к императору, указывая на грозные размеры падений их промысла и умоляя принять меры против вздорожания лесов[3]. Жалобы на оскудение лесов — самый постоянный, самый упорный мотив во всех обращениях промышленников к правительству.
2
На металлургию правительство Наполеона смотрело как на еще совсем не окрепшую отрасль промышленности.
В 1800–1801 гг. говорили (и даже писали в газетах), что правительство намерено взяться за заведение железоделательных и сталелитейных мастерских в разных частях Франции, и правительство благодарило лиц, которые указывали ему благоприятные для этой цели местности (изобиловавшие топливом, окруженные лесами, не лишенные угольных копей и т. д.)[4].
Железоделательная и сталелитейная индустрия во Франции была и до революции в весьма убогом состоянии[5]; за время революции ее дела еще ухудшились: заводчики и в 1800 г., например, сент-этьенские, прямо боялись, что, когда наступит мир и облегчатся торговые сношения между европейскими странами, им не выдержать конкуренции немецких фабрик[6].
