Александр Тюрин - Правда о Николае I. Оболганный император
«Имеется на ярмарке и кожаный город… Потом идет город мехов.»
Внутренняя часть ярмарка описывается так: «Здесь, внутри, все чинно, спокойно, тихо, здесь царит безлюдье, порядок, полиция — словом здесь Россия».
После этой сентенции непонятно, а во внешней части ярмарки, где «господствует свобода и беспорядок», уже не Россия? И разве не дело полиции обеспечивать порядок? Неужто, месье, вам хотелось, чтобы здесь вас обжулили как в Париже или продали суррогат как в Лондоне?
Когда де Кюстин случайно выходит из роли злого следователя, то у него прорываются здравые мысли: «Для того, чтобы создать Нижегородскую ярмарку, понадобилось стечение целого ряда исключительных обстоятельства, которых нет и не может быть в европейских государствах: огромность расстояний, разделяющих наполовину варварские народы, испытыващие уже, однако, непреодолимую тягу к роскоши и климатические условия, изолирующие отдельные местности в течение многих месяцев в году.»
Маркиз замечает, что «главные торговые деятели ярмарки» — это крестьяне. Правда, называет всех для округлости крепостными. (Неужто государственных крестьян, казаков, инородцев, составляющих две трети населения России, на ярмарку не пускают?)
Однако визитер признает, что и крепостными «заключаются сделки на слово на огромные суммы».[304]
Другие крупнейшие ярмарки России проводились в Ирбите и Ростове. Для русского севера особое значение имела Маргаритинская ярмарка в Архангельске, где торговали преимущественно рыбой и изделиями местных промыслов.
Все ярмарки проводились в разное время и между ними шло постоянное движение товаров.
Ирбитская ярмарка, в Пермской губернии, существовавшая с 1631 г., занимала второе место по торговым оборотам после Нижегородской. Она являлась главным центром торговли для Урала и Сибири. За период 1820-1850-х ее товарооборот вырос в 10 раз, до 40 млн руб.[305]
Эта ярмарка начиналась с зимними холодами, когда сибирские купцы, в основном иркутские, на санях привозили пушнину осеннего промысла (шкурки горностая, соболя, бобра, чернобурой лисицы, песца и белки). Оренбургские купцы, занимающиеся среднеазиатской торговлей, доставляли сюда бухарские, персидские и китайские товары: шелк, ткани, фарфор, золото и серебро в слитках и монетах. Архангельские и устюжские купцы — сахар, сукна, вина, сладости, «колониальные» товары вроде табака и фруктов. Из Европейской России, из Москвы, приходили продовольственные и текстильные товары, с Урала металлические и медные изделия.
До Опиумной войны Ирбитская ярмарка снабжала китайскими чаем, поступающим через Кяхту, всю Европу. (Затем, по программе «опиум в обмен на чай», он стал вывозиться англичанами через китайские порты и доставляться в Россию контрабандой.)
От Ирбита протянулась целая «ярмарочная линия», включавшая Оренбург и Троицк.
Для степных племен большую роль играла торговля лошадьми и рогатым скотом, которую они производили на волжских ярмарках и в Оренбурге.
Среднеазиатская торговля, идущая преимущественно через Оренбург, имела мощные стимулы — ханства и орды нуждались в российской мануфактуре, металлоизделиях и хлебе, а российская легкая промышленность требовала все больше шерсти и хлопка. Однако товарообмену со Средней Азии долгое время мешали фактор дикости. Хивинцы, кокандцы, киргиз-кайсаки до 1850-х гг. усердно грабили торговые караваны в степи. Так в одном из типичных донесений оренбургского губернатора указывалось, «что разграблены два каравана, один шедший в Бухару около 400 верст от Орской крепости. Товаров же в оном было на 232.367 рублей, а другой караван из Бухарии на 1000 верблюдов… бухарцам принадлежавшим на восьмистах верблюдах, да российским купцам на двухстах, их сей урон как пишут простирается более нежели на миллион рублей».
В 1829 состоялась первая общероссийская мануфактурная выставка. Проводилась она и далее, регулярно, в Москве, Петербурге, Варшаве.
В 1851 г. Россия участвовала в Лондонской всемирной выставке. Как показала эта выставка, в производстве изделий из драгметаллов, парчи и глазета, кумача и ситца русские уже не уступают Европе. В хлопчатобумажном прядильном и ткацком производстве русские еще не дотягивали до уровня английских и французских производителей, но превосходили бельгийских и американских.
В 1850 г. были приняты умеренно-охранительные таможенные тарифы, поощрявшие ввоз в Россию сырья и полуфабрикатов. В это же время происходит отмена таможенной границы между Царством польским и остальной империей.
Вот несколько цифр, свидетельствующих о хорошей динамике русской внешней торговли (и соответствующих производств), в тыс. пуд.
1811–1820 1841–1850 шерсть 34,8 582,7 лен 1175 3369 сахар 705 1815 сало 1967 3668 медь 75,8 158,7 свинец 42,4(1831) 55,2 цинк 89, 3(1833) 176,9 пшеница 11088 34971 рожь 6039 11082При Николае ежегодный сбыт хлеба внутри государства в 9 раз превышал вывоз в зарубежные страны, до либерального лозунга «недоедим, а вывезем» было еще далеко.
Общий доход от внешней торговли вырос с 1820-х до 1850-х гг. более чем в два раза.
Итоги
Экономика России в царствование Николая I не была застойной, как уничижительно пишут современные авторы-неучи, а развивалась быстрыми темпами. Опираясь в этом развитии исключительно на собственные силы. Рост городской промышленности сочетался с высвобождением рабочих рук на селе. Крепостные отношения уходили ровно с той скоростью, с какой прибывали возможности для отношений вольных, чисто экономических. Если бы развитие нашей страны продолжалось в «николаевском» ключе, т. е. осуществлялось бы в национальных целях, для себя, а не для иностранного капитала, то сегодня мы бы жили в огромной и процветающей стране.
Увы, экономическая политика в последующее «перестроечное» время Александра II стала проходить под либеральными флагами «открытости», привлечения иностранных займов и инвестиций. Она определила долговое закабаление России, усиление всех видов зависимости от западных стран, разорение и пролетаризацию крестьянства, наращивание дешевого сырьевого экспорта в ущерб продовольственной обеспеченности населения, уход средств, которые могли использоваться для собственного развития, в западные банки.
Причем такие экокономические тенденции были заданы не объективными обстоятельствами, а идеологическими предпочтениями власть имущих — «западнической партии».
Усиление имущественного расслоения и социальной розни будет действовать самым разрушительным образом на русское национальное строительство. А по контрасту, на Западе, из сословий и этнических групп, будут собираться и обретать общие интересы единые нации; наиболее грубые формы эксплуатации уйдут за пределы метрополий. Без nation-building (нациестроительства), в общем, невозможно было выдержать переход к промышленному обществу, с его механистическими отношениями между капиталом и пролетариатом.
А. Тойнби: «Индустриализм и национализм суть две силы, которые фактически господствовали в западном обществе в течение (19) века… Промышленная революция и нынешняя форма национализма действовали тогда сообща, создавая «великие империи», каждая из которых претендовала на универсальный охват, становясь как бы космосом сама в себе… Приблизительно до 1875 г. два господствовавших тогда института — индустриализм и национализм — действовали сообща, созидая великие державы.»[306]
Капитализм, который был на Западе «индустриализацией плюс национализм», стал в России «индустриализацией минус национализм». Поэтому «отлиберализованная» экономика России увеличивала национальные капиталы других стран, более чем свои собственные. В конце 19 века русские имели большую смертность, чем в начале того же века, падало среднедушевое потребление продуктов питания. Ситуация была сравнима с колониальной Индией и полуколониальным Китаем.
