Василий Потто - Кавказская война. Том 3. Персидская война 1826-1828 гг.
“Мне очень приятно,– сказал ему принц,– что вы, первый обнаживший против меня меч в кампании нынешнего года,– первым приветствуете меня и накануне мира”.
Аббас-Мирза, как рассказывает в своих записках Бенкендорф, произвел на всех неожиданно приятное впечатление. “Черты лица его,– говорит Бенкендорф,– отличаются замечательной красотой и правильностью. Подобные типичные лица могут встречаться только в Азии или в классическом Риме. Он прибыл один, без свиты, в сопровождении только своего зятя Фехт-Али-хана и двух английских офицеров в красных мундирах. Сам принц был одет чрезвычайно просто, и только один кинжал его весь унизан был драгоценными каменьями... Лошадь под ним была лучшая, какую я когда-либо видел в жизни,– прибавляет Бенкендорф, страстный любитель лошадей.– Это был великолепный белый иноходец, украшенный массивной золотой сбруей. Проезжая по фронту, принц здоровался с солдатами по-русски, восторгаясь их молодецким видом. По его желанию кабардинский полк и дивизион нижегородцев с конной артиллерией прошли перед ним церемониальным маршем. Принц благодарил все войска. Но особенное впечатление произвела на него подвижность казачьей артиллерии; он тщательно осматривал орудия, упряжь, лошадей и, качая в раздумье головой, повторял неоднократно: “У нас есть пушки, но нет артиллерии”.
“Как много нужно времени,– сказал он в разговоре с Бенкендорфом,– чтобы каждый народ образовать для войны. Мы только что начали. Вы также имели свое время испытаний, прежде нежели дошли до той степени, на которой теперь находитесь... Но как бы то ни было,– прибавил он, улыбаясь,– отныне мы будем жить дружно, а в ожидании этого,– не правда ли? – немного странно, что я у вас в гостях, в той стране, которая столько веков принадлежит моим предкам”...
“Во все время пребывания в русском лагере, один Аббас-Мирза,– замечает Бенкендорф,– умел казаться веселым; на лицах особ, составлявших его свиту, особенно у англичан, выражалось чувство оскорбленного достоинства”...
Простившись с Бенкендорфом, Аббас-Мирза, сопровождаемый драгунами, отправился в Чевестер, а отряд Бенкендорфа пошел своей дорогой к Хою. Город этот сдался без малейшего сопротивления; в цитадели его найдены были четырнадцать орудий, которых персияне не успели увезти с собой. Оставив в Хое батальон Тифлисского полка, Бенкендорф двинулся далее, к Салмасу, и занял дороги, ведущие к Урмии.
4 ноября Аббас-Мирза ночевал в Чевестере; там была приготовлена для него роскошная палатка, и при ней стоял почетный караул, по одну сторону тридцать драгун, по другую – тридцать курдов.
Паскевич должен был видеться с принцем в Дей-Карагане и 5 ноября, вечером, был уже там, шестого числа к нему явился Хосров-Мирза, сын наследного принца, чтобы приветствовать его от лица персидского правительства, а вслед затем дали знать, что к городу приближается и сам Аббас-Мирза. Встречали принца торжественно. В семи верстах от Дей-Карагана, на самой дороге был выстроен эскадрон улан, одетый в парадную форму. Тут же находились Хосров-Мирза и генерал-адъютант граф Сухтелен со всем корпусным штабом. Принц благодарил всех, и солдат и офицеров, за труды, для него понесенные.
В Дей-Карагане, у самой квартиры принца, его ожидал почетный караул, рота гвардейского полка со знаменем и музыкой, и тут же приветствовал его командующий войсками, собранными в Дей-Карагане, генерал Панкратьев. Через час приехал с визитом и сам Паскевич. Рассказывают, что в ожидании этого визита Аббас-Мирза был в необычайном волнении и не соглашался даже сесть, говоря: “Сейчас приедет Паскевич”. Он принял главнокомандующего стоя посреди комнаты и первый протянул ему руку. Паскевич вскользь заметил, что принц, вероятно, устал с дороги, и потому не угодно ли его высочеству сесть. Аббас-Мирза сел и пригласил сесть Паскевича. О делах, на этот раз, не говорили ничего, и через четверть часа Паскевич уехал. На следующий день Аббас-Мирза отдал визит главнокомандующему и пробыл у него более двух часов, “чего,– как замечает Паскевич,– персидские принцы обыкновенно не делают”.
Начались конференции. С самого первого заседания Аббас-Мирза начал уже просить об уменьшении денежных требований. “Они были чрезмерно велики,– говорит и сам Паскевич,– но если бы объявлены были в половину против тогдашнего, то просьбы остались бы те же”. Тем не менее пять куруров, накинутых Паскевичем за взятие Тавриза, были сбавлены. Но далее ни на какие уступки Паскевич пока не шел. “Я требую теперь много,– говорит он в одном из своих донесений,– для получения чего-нибудь. Таков ход дел в здешнем государстве”.
Сбавка пяти куруров значительно подвинула дело вперед, и переговоры пошли успешнее. Персидские уполномоченные утвердили все требования России, уступали провинции, соглашались уплатить контрибуцию. Оставалось только соблюсти последнюю форму – послать торжественный акт на ратификацию шаха. Паскевич, однако, отказался подписать договор, пока первые пять куруров не будут в русском лагере. “Со всякой другой державой,– писал Паскевич министру иностранных дел,– конечно, сперва заключается мирный трактат, а потом приступают к его исполнению; но здесь наоборот: сперва надо заставить выполнить требование, а потом подписать и трактат”. Упорство Паскевича заставило ожидать известий от шаха. 22 ноября пришла, наконец, весть, что первый денежный транспорт выйдет из Тегерана 10 декабря и что шах избирает в посредники Макниля, доктора-англичанина, который должен был наблюдать, как деньги из шахской казны будут сочтены, уложены и отправлены.
Доктор Макниль, заступавший в то время должность английского поверенного в делах в Тегеране, был в то время лицом могущественным при персидском дворе. Он часто виделся с шахом, знал всех его жен,– а влияние на Востоке гарема могущественно. Макниль был противник войны, хлопотавший о возможно скорейшем ее окончании; зная положение Персии, он ясно видел, какие пагубные последствия для царствующей династии могло иметь движение русских к Тегерану.
Добрые намерения в добросовестность Макниля не подлежали сомнению. Там не менее Паскевич, чтобы не отдаться в руки англичан, нашел необходимым командировать в Тегеран русского офицера для наблюдения за своевременной высылкой денег, и выбор его остановился на капитане генерального штаба Вальховском. Вальховский встретил денежный транспорт 15 декабря, уже на пути из Тегерана. Но, узнав, что везут не пять, а только три курура, он нашел необходимым продолжать свой путь в столицу Персии, чтобы там поставить вопрос относительно отправки двух остальных куруров. “Возвратиться мне с деньгами почти от ворот города было невозможно,– писал Вальховский Паскевичу,– ибо сие не только дало бы повод к заключению, что мы довольствуемся только тремя курурами, но и могло бы иметь последствия самые неприятные”.
16 числа Вальховский уже был в Тегеране, а 19 представился Фехт-Али-шаху. Шах принял его в тронной комнате, говорил, что война начата без его воли пограничными начальниками, что он сердечно желает приобрести дружбу русского императора. Высылка денег была решена – и лишь отложена на несколько дней.
Но в это самое время, когда, казалось, дела идут так успешно, когда условия мира были приняты и уже исполнялись, вдруг в русско-персидских отношениях совершенно неожиданно произошел крутой поворот. В Дей-Карагане получено было известие, что денежный транспорт, находившийся уже в пути, задержан в Казбине, а вместо того едет в лагерь особый уполномоченный от шаха, Мирза-Абул-Гассан-хан, с уведомлением, что если русская армия без малейшего замедления не очистит Азербайджана и не отступит за Аракc, то шах не заплатит никакого вознаграждения и не ратифицирует мира.
Дело было в том, что Турция, намереваясь объявить России войну, уведомила об этом шаха и советовала не спешить с заключением мира, обещая свою помощь. Ванский паша даже прямо предлагал в распоряжение Аббаса-Мирзы те силы, которые были собраны им на границе Салмаза, и если бы Аббас-Мирза не отклонил вмешательства, говоря, что помощь опоздала, что он подписал уже предварительные условия мира,– турецкие войска немедленно вошли бы в Персию. В Тегеране эти обстоятельства произвели глубокое впечатление и воспламенили совсем было уже потухшие надежды. По самому свойству восточных нравов, они не могли не повлечь за собой и еще одного явления. Могущество наследника трона теперь было подорвано несчастными обстоятельствами войны, и при гаремных обычаях, при борьбе детей властителя от разных матерей, естественно, должен был найтись новый претендент на звание наследного принца. Такой претендент нашелся. Это был любимый сын шаха, Хассан-Али-Мирза, герой хороссанский. Узнав о положении дел, он поспешил в Тегеран и как раз в это самое время вступил в него с семи– или восьмитысячным войском. Молодой, опрометчивый принц славился своей неустрашимостью; но ни он, ни его сподвижники еще ни разу не сталкивались с русскими, а потому приписывали неудачи в Азербайджане только малодушию своих соотечественников.
