Григорий Турский - История франков (Книги 6-10)
45. Между тем наступили сентябрьские календы184, и к королю Хильперику прибыло от готов великое посольство185. Сам же Хильперик уже вернулся в Париж и приказал взять многих из слуг, живущих в королевских имениях, и разместить их по повозкам. Многих плакавших и не хотевших уезжать он приказал держать в темнице, чтобы потом было легче отправить их при дочери в Испанию. Говорят, что многие, боясь разлуки с родителями, удавились от такого горя: ведь сына разлучали с отцом, мать - с дочерью, и они отъезжали с горьким плачем и проклятиями; плач в Париже стоял такой, что его можно было сравнить с плачем египетским186. Многие же люди более знатные, которых силою заставляли ехать, оставили завещания и, отдав свое имущество церквам, попросили вскрыть эти завещания тотчас по прибытии невесты в Испанию, - как если бы они уже были в могиле.
Тем временем в Париж прибыли послы короля Хильдеберта, прося короля Хильперика ничего не уносить из городов, принадлежавших ранее его (Хильдеберта) отцу Сигиберту, а ныне принадлежащих Хильперику, и из сокровищ Сигиберта ничем не одаривать свою дочь, а также не касаться ни слуг, ни лошадей, ни вьючного скота и никаких других такого рода вещей (из имущества Сигиберта). Рассказывают, что один из этих послов был тайно умерщвлен, но кем неизвестно; однако подозрение падало на короля. Король же Хильперик, пообещав ничего этого не трогать, созвал знатных франков и остальных преданных ему людей и отпраздновал помолвку своей дочери. Передав дочь послам готов, он дал за ней большое богатство. Мать ее187тоже принесла много золота, серебра и одежды, так что при виде этого король даже подумал, что у него ничего больше не осталось. Королева, заметив его беспокойство, обратилась к франкам и сказала: "Не думайте, о мужи, будто я что-то взяла из сокровищ прежних королей; все, что вы здесь видите, - это моя собственность; ибо и славнейший король часто меня одаривал, и сама я немало скопила своим старанием, и уступленные мне имения принесли мне весьма много дохода натурой и деньгами, да и сами вы часто одаривали меня подарками. Вот откуда все, что вы видите теперь перед собой; из государственной же казны здесь воистину нет ничего". Так она успокоила короля. Действительно, такое множество было добра, что золото, серебро и прочие украшения поместили на пятидесяти возах. Также и франки доставили много подарков, одни - золото, другие - серебро, некоторые - лошадей и очень многие - одежду; каждый сделал подарок, какой мог. И девушка после слез и поцелуев уже молвила: "Прощайте", как вдруг, когда она выезжала за ворота, сломалась одна ось у повозки, и все сказали: "Не в добрый час!", ибо некоторыми это было принято за предзнаменование. Наконец выехав из Парижа, она приказала поставить шатры в восьми милях от города. А ночью поднялись пятьдесят человек и, взяв самых лучших лошадей столько же золотых уздечек и две большие золотые цепи, убежали к королю Хильдеберту. И на протяжении всего пути каждый, кто мог, убегав и уносил с собою все, что удавалось взять. Во время пути была взыскана немалая сумма на расходы с различных городов, ибо король, приказав ничего не давать из казны для этого путешествия188, а все оплачивать за счет простолюдинов. Так как король боялся, как бы его брат189или племянник190не причинили девушке какой-либо неприятности, он велела чтобы в пути ее сопровождало войско. А находились при ней знатные мужи: герцог Бобон191, сын Муммолина, и его жена, как подружка невесты, далее Домигизил и Ансовальд192, и майордом193Ваддон, бывший граф Сента. Остальных же людей было свыше четырех тысяч. Прочие герцоги и королевские служители, находившиеся при ней, оставили ее в Пуатье; эти же продолжали с ней путь, как могли. На этом пути они столько расхитили и награбили, что и рассказать нельзя. А именно: они грабили хижины бедняков, опустошали виноградники, даже лозы с гроздьями ломали и уносили, отнимали скот и все, что могли найти, не оставляя ничего на своем пути. Сбылись слова пророка Иоиля: "Оставшееся от саранчи поела гусеница; оставшееся от гусеницы поел жук; что оставил жук, съела ржа"194. Так случилось и тут: град уничтожил остатки от мороза, засуха пожгла остатки от града; и войско унесло то, что осталось от засухи.
46. И вот в то время, когда они продолжали путь со своей добычей, Хильперик, этот Нерон и Ирод нашего времени, прибыл в виллу Шель, находящуюся приблизительно в ста стадиях от города Парижа195, и там предался охоте. Но однажды Хильперик вернулся с охоты уже глубокой ночью. И когда его принимали с лошади и он одной рукой держался за плечо слуги, к нему подошел какой-то человек и вначале нанес ему рану ножом подмышку, затем вторым ударом ранил в живот. И тотчас у него полилась обильная кровь изо рта и из раны, и он испустил свой злой дух. А какие он совершил дурные дела, показывает чтение предыдущих глав. В самом деле, он часто опустошал и сжигал множество областей, и от этого он не испытывал никакого угрызения совести, а скорее радость, как некогда Нерон, когда во время пожара своего дворца он пел стихи из трагедий. Он очень часто несправедливо наказывал людей, чтобы завладеть их имуществом. В его время только немногие клирики получили сан епископа196. Был же он чревоугодником, богом его был желудок197. Он считал, что нет никого умнее его. Подражая Седулию198, он сочинил две книги стихов, но его стихи хромали на обе ноги. В этих стихах, не разбираясь, он ставил краткие слоги вместо долгих и вместо долгих - краткие. И другие его сочиненьица, как-то гимны и мессы, никак нельзя понять. Дела бедных ему были ненавистны. Святителей господних он постоянно порицал, и нигде больше он не насмехался и не подшучивал над епископами, как находясь у себя в доверительном кругу друзей. Одного он называл легкомысленным, другого высокомерным, третьего - кутилой, четвертого - утопающим в роскоши, этого объявлял тщеславным, а того - чванливым; и ни к чему он не питал большей ненависти, чем к церкви. В самом деле, он часто говорил: "Вот наша казна обеднела, вот наши богатства перешли к церквам, правят одни епископы. Нет больше к нам уважения, оно перешло к епископам городов". Говоря так, он постоянно уничтожал завещания, составленные в пользу церкви. Он нередко попирал даже распоряжения своего отца, полагая, что никого не осталось, кто бы мог настаивать на выполнении его воли. Что же касается наслаждения или расточительности, то нельзя себе представить, чего бы он ни испытал в действительности. И всегда изыскивал он новые способы, чтобы причинить вред народу. Так, если он находил в это время кого виновным, то приказывал выкалывать ему глаза. В предписаниях, которые он рассылал по поводу своих дел судьям, он добавлял: "Если кто будет пренебрегать нашими распоряжениями, у того в наказание выколют глаза". Никого он не любил бескорыстно и сам никем не был любим, вот почему, когда он испустил дух, все его покинули. Но Маллульф, епископ Санлиса, который уже третий день сидел в шатре в не мог повидать короля, узнав о его гибели, пришел, омыл его, облачил в лучшее платье, провел ночь над его телом в пении псалмов и, перенеся тело на корабль, похоронил его в базилике святого Винценция в Париже199. А королева Фредегонда оставалась в кафедральной церкви200.
НАЧИНАЕТСЯ СЕДЬМАЯ КНИГА
1. Хотя я стремлюсь продолжать историю в той последовательности, которой я придерживался в прежних книгах, однако благочестие побуждает меня прежде рассказать кое-что о кончине блаженного Сальвия, который, как известно, скончался в этом году. Сальвий, как он сам обычно рассказывал, долгое время жил в миру, ведя гражданские дела201со светскими судьями. Однако он никогда не был обуреваем теми желаниями, к которым обычно пристрастна душа молодых людей. Но когда аромат божественного дыхания уже коснулся глубины его души, он, оставив светскую службу202, удалился в монастырь. И этот муж, уже тогда преданный господу, понял, что лучше жить в бедности со страхом божиим в душе, чем стремиться к наживе пагубного века. В этом монастыре он долго жил, соблюдая уставы, учрежденные отцами церкви. Но когда он достиг уже большей зрелости и разумения, и (солидного) возраста, а аббат, настоятель этого монастыря, умер, он взял на себя заботу о пропитании стада божьего. И хотя ему надлежало больше бывать на людях для наставления братии, он, приняв сан, стал жить еще более уединенно. Он немедленно нашел для себя удаленную келью. В прежней келье, как он сам утверждал, у него от чрезмерной воздержанности кожа на теле сходила более девяти раз, И вот когда, приняв сан, он пребывал в постах, в чтении молитв и священного писания, ему часто приходило на ум, что для него было бы лучше жить незаметно среди монахов, чем принять сан аббата (и быть) на людях.
Что же дальше? Простившись с братией, которая тоже с ним простилась, он затворяется в келье. Во время этого затворничества он жил, воздерживаясь во всем еще больше, чем прежде, подчинив свои помыслы человеколюбию, чтобы, помолясь о всяком пришельце, преподать ему обильную благодать святых даров, что многим болящим приносило полное выздоровление.
