Рокуэлл Кент - Гренландский дневник
От Нильсенов — в дом помощника пастора. После дома бестирера это лучший дом в поселке, но в нем не очень чисто. Две комнаты и передняя, или летняя кухня, и, конечно, входной тамбур. Картины религиозного содержания. Накрытый стол. Три чашки с блюдцами и блюдо с пирогом. Помощник пастора, Саламина и я (в обществе мы с Саламиной появляемся вместе, за исключением дома Стьернебо). Узкоглазый помощник пастора с неодухотворенным, но умным лицом, довольно славный парень, только малоприметный. Семеро детей. Сегодня день рождения маленькой девочки: повод для кофе. Подарки девочке разложены на тарелке: куски мыла, не новый, но выстиранный носовой платок, коробка с картинками, салфетка, красивые бусы — это от Рудо и Маргреты и жалкая, жестяная брошка — от меня. Помощник пастора — человек преуспевающий, его сыновья уже зарабатывают. Жена его — старая карга со страшными зубами, ух, что за видная женщина!
(На следующий день, в субботу, 19 сентября, пришла шхуна «Хвитфискен», и я отправился на ней в Нугатсиак.)
Снова (я пишу это в Нугатсиаке, сидя в каюте на "Хвитфискене") после отличного перехода в великолепный день — солнце, синее море, золотые, покрытые снегом горы, резкий, холодный, чистый северо-восточный ветер. Мне кажется, что Гренландия — самая прекрасная страна в мире.
[В этот день Павиа раскрыл подлинную сущность моего друга Стьернебо. Может быть, Стьернебо и не заслужил всех эпитетов, которыми наградил его капитан Ольсен: "бродяга, хвастун, трус, вор и лгун", но два последних он заслужил. Только в Нугатсиаке я должен был заниматься более важными делами, чем поступками этого прохвоста. Дневник в дальнейшем расскажет об этом.]
7 часов вечера. Мы закончили погрузку жира, выпили в последний раз кофе у бестирера Павии, попрощались с ним и стояли на пристани в ожидании лодки, чтобы переправиться на борт шхуны. Мне подали письмо, привезенное человеком на каяке. Я с удивлением прочел:
"Рокуэллу Кенту, эсквайру
Передать в собственные руки".
Открыв письмо, я прочитал следующее:
"Игдлорссуит, воскресенье, 20-е
11 ч. утра
Дорогой Кент!
Вашу лодку прибило к берегу вчера вечером, и я думаю, что в ней есть пробоина, но мы пока не можем сказать, где и какой величины.
Мы останемся здесь и попытаемся во время прилива вытащить ее на берег. Вам следовало бы договориться с уманакской шхуной, чтобы она зашла сюда и доставила лодку в Уманак, так как лодка, может быть, долго не продержится на плаву, а у нас мало времени для того, чтобы еще оставаться здесь.
Ваш Дж. О.Б. Петерсен".
[Петерсен — канадец, которого законтрактовала гренландская администрация для поисков золота на западном побережье острова.]
Мне было известно, что Петерсен там. В субботу вечером, когда мы отплывали из Игдлорссуита, я видел, как его лодка подходила с юго-востока. Опасаясь за целость «Наи», я собрался увести ее из Игдлорссуита в Уманак.
[В дневнике ничего не говорится о нашем возвращении в Игдлорссуит для спасения «Наи» — как оказалось, она не получила серьезных повреждений — и о том, как мы отбуксировали лодку в Уманак. Мы вытащили ее на сушу, оставили там. Я же, когда вернулся в Игдлорссуит, занялся делами, которые слишком долго откладывал. Наступление зимы требовало их немедленного выполнения.]
Как только ушла «Хвитфискен», я занялся сооружением пристройки к своему дому. И вот сегодня, 3 октября, работа закончена. Сделаны кладовая для собачьего корма, шкур, дров; сени, в которых предусмотрено место для хранения моих полотен; площадка сбоку от них, на которой можно поместить все наше имущество; хороший, большой наружный сарай для угля и уборная. Уборная в этих краях — исключительная роскошь. Еще одна есть только у бестирера. Когда работа над моей уборной заканчивалась, вокруг стояла и глазела целая толпа — как будто надеялась увидеть немедленное испытание ее достоинств. Зрители глядели на уборную с одобрением. Особенное восхищение вызвала тщательность, с какой я вырубил долотом овальное отверстие в сидении и загладил края наждачной бумагой.
Главная пристройка к дому своими размерами, великолепием и отделкой превзошла все мои намерения. Я хорошо знаю легкую строительную работу вроде этой. Несмотря на сырые доски, которые пришлось использовать, постройка как-то приобрела самостоятельную жизнь. Раз начавшись, она подобно живому растущему существу должна была продолжаться до воплощения своей внутренней сущности. И вот она готова, выкрашена, как и жилой дом, в красный цвет с белым карнизом.
* * *
4 октября. "Килалувак катортак! Килалувак катортак!" (Белый кит! Белый кит!) — этот крик поднялся и разнесся по всему поселку. Отовсюду бежали мужчины, женщины и дети, бежали вниз, к морю, где в нескольких десятках футов от берега группа гренландцев, стоявших в лодке, тянула из воды сеть.
Серое воскресное утро, холодно. Сеть, переходя из рук в руки, медленно вытягивается из воды. Вот появляется хвост небольшого белого кита-белухи. Хвост обвязывают веревкой, и, по мере того как белуха высвобождается из петель сети, ее вытаскивают наружу и подтягивают к корме лодки. Наконец, сеть освобождена, ее бросают в воду. С минуту люди растирают окоченевшие пальцы, затем гребут к берегу. Толпа вытаскивает лодку на сушу, потом тащит кита — далеко вверх, почти к дому Стьернебо, — и тут вдруг веревка лопается. Кит лежит неподвижно. Четыре человека принимаются за его разделку. Сперва срезают шкуру и сало и укладывают их в лохань. Пока тушу продолжают разделывать на части, толпа отрезает от шкуры куски и поедает их. У сырой шкуры белухи приятный вкус, но она жестче самой жесткой резины.
Разделка туши — кровавая работа. Кровь, черная кровь течет рекой. Женщины тащат домой большие куски мяса. Извлекают печень — ради жира. Остальное развешивают на сушильной раме: это мясо на корм собакам.
Тем временем вылезает из постели и выходит наружу Стьернебо. Он похож на замерзшую брюкву — серо-розовый. Это его кит, из его сети.
— Как вы делите добычу со своей артелью? — спрашиваю я.
— Артель? — кричит он возбужденно, с удивлением. — Никакой артели нет. Я ничего с ней не делю!
— Но ведь они работают на вас.
— Нет! Не работают! Работаю я. Они просто выходят помогать. Им это нравится. Я поручил Томасу смотреть за сетью. Он охотнее работает на меня, чем на какого-нибудь гренландца. Я заплачу Томасу.
Если я когда-нибудь утром увижу Стьернебо за вытаскиванием его собственной сети, я подниму белый флаг! Сегодня 4 октября.
Вечером 1 октября Стьернебо удостоил меня своим посещением. Он принес счет. В нем, как я заметил, проставлена стоимость фотоматериалов (экспонометр и порошок для вспышек) — их Стьернебо нечаянно отправил обратно в Данию. Но особенно хотелось Стьернебо обсудить со мной вопрос о складе, который он в последние несколько месяцев собирается построить, чтобы хранить в нем нечестно добытое мясо для корма собак (по существу украденное у меня.)
Замыслы Стьернебо теперь уже не вызывают во мне энтузиазма. Однако дело постройки склада может меня касаться, и я сразу охотно соглашаюсь, заведомо зная, что планы Стьернебо никогда не осуществятся. Итак, он хочет сейчас же приняться за склад. Ему нравится, как я построил свой, не истратив ни одного бруска на раму, а все сделал из одних досок. Просто, дешево и быстро. Я дал совет.
— Хорошо, м-р Кент, отлично! Я начну завтра с утра.
Но утром он не начал. В этот день, 2 октября, было холодно. Ясно, красиво — и страшно холодно. Моя работа подходила к концу. Я развил такую скорость, бегая с одного места на другое, что туповатый сын Дукаяка стоял как растерянный — растерянный и замерзший. Поэтому-то, и, может быть, с достаточным основанием, он бульшую часть дня держал руки в карманах и смотрел, как я работаю. Дукаяка я поставил красить. Он пожаловался на холод. Я отправил его домой, чтобы он оделся получше и взял варежки. Дул крепкий северный ветер. Настоящая зима. Я навесил двери к новому крылу дома, заколотил досками и проконопатил окно погреба. Вытащил оттуда всю провизию, какая могла бы пострадать от мороза, за исключением небольшого количества овощей. Их я уложил в солому. Закончив все, очистил двор от досок и брусьев, выскреб его лопатой. Шесть часов! Пришла зима, моя работа закончена! Окончание работ шло вихрем; глазевшая толпа, небось, думала: "Хорошая мысль. Мы тоже подготовим свое жилье к зиме". Но они этого не сделают.
Превосходное сухое лето они провели в праздности. Дерн, который нужно было нарезать тогда, они режут сейчас, — мокрый и замерзший, как камень, тяжелая работа.
Толь на крыше дома помощника пастора наполовину ободран. Несколько дней назад я дал ему кусок рулона, но толь так и лежит неиспользованный.
Несомненно, будут дни потеплее, но что из этого?
А сейчас идет снег и дует ветер, сыро, холодно.
