Василий Сиповский - История русской словесности. Часть 3. Выпуск 1
"Свѣтъ".
Когда онъ вступилъ въ "свѣтъ", онъ съ избыткомъ зналъ все, что требовалось условіями тогдашней "свѣтской" жизни:
Онъ по-французскн совершенно
Могъ изъясняться и писалъ,
Легко иазурку танцовалъ
И кланялся непринужденно…
Чего жъ вамъ больше?
И свѣтъ вторично высказался въ его пользу: "онъ уменъ и очень милъ". Опять слово "милъ", и опять — ни слова объ его сердцѣ — его не нужно было для свѣтской жизни. Въ "свѣтѣ" Онѣгинъ сумѣлъ себя поставить такъ, что его вездѣ "замѣтили" — и въ кругу «золотой» молодежи, и среди «серьезныхъ» людей свѣта, ведущихъ за карточнымъ столомъ "важные споры", и въ кругу свѣтскихъ дамъ… Отдавая дань вѣку, Онѣгинъ интересовался модной тогда политической экономіей, и зналъ изъ сочиненій Адама Смита нѣсколько "ходячихъ истинъ". Это было «модно», — это было признакомъ "хорошаго тона"…
Содержаніе жизни Онѣгина.
Но не это заполняло его жизнь, — ловля женскихъ сердецъ, вотъ чѣмъ особенно прилежно занялся Онѣгинъ. И здѣсь ждалъ его успѣхъ. Пушкинъ помогаетъ намъ понять, откуда Онѣгинъ получилъ свои знанія:
Любви насъ не природа учитъ…
…Мы алчемъ жизнь узнать заранѣ
И узнаемъ ее въ романѣ…
Онѣгинъ это испыталъ.
И Пушкинъ указываетъ, какой романическій герой былъ образцомъ Онѣгина, — это ричардсоновскій Ловласъ, "побѣдитель женскихъ сердецъ". Цѣль его жизни — "покорять женскія сердца"; для этого онъ выработалъ себѣ опредѣленную тактику, изучилъ психологію женскаго сердца: легкія побѣды ему неинтересны; онъ любилъ "трудную борьбу";- это для него своеобразный "спортъ"…
Причины его тоски.
Жизнь Онѣгина катилась, безоблачная и спокойная, среда всевозможныхъ удовольствій — театры, балы, обѣды въ модномъ ресторанѣ, заботы о наружности и костюмѣ заполанли его пустое и пошлое существованіе; Судьба надѣлила Онѣгина «умомъ» и «сердцемъ», не давъ ему ни образованія, ни воспитанія, не указавъ исхода его душевнымъ силамъ. Отъ такого несоотвѣтствія богатства силъ со скудостыо содержанія души произошелъ въ немъ разладъ, — и немудрено, что онъ, скоро утомился и заскучалъ:
Рано чувства въ немъ остыли,
Ему наскучилъ свѣта шумъ,
Красавицы недолго были
Предметъ его привычныхъ думъ.
Измѣны утомить успѣли,
Друзья и дружба надоѣли
И, хоть онъ былъ повѣса пылкій,
Но разлюбилъ онъ, наконецъ,
И брань, и саблю, и свинецъ.
И вотъ имъ овладѣлъ "англіискій сплинъ", или русская хандра — да къ тому же и мода въ высшемъ свѣтѣ перемѣнилась, и "слава Ловласа обветшала". Тогда онъ подражаніе Ловласу смѣнилъ на подражаніе Чайльдъ-Гарольду, — сталъ "корчить чудака". Какъ Childe Harold, угрюмый, томный, въ гостиныхъ появлялся онъ…
Сердце было пусто, умъ былъ празденъ. Онъ попытался, было, заняться литературой, но трудъ упорный былъ ему тошенъ — и онъ бросилъ перо. Взялся онъ за книгу, но и «читать» онъ не былъ пріученъ, къ тому же тогда, когда онъ извѣрился въ жизни, — не могъ онъ повѣрить книгѣ. "Читалъ, читалъ, a все безъ толку. Тамъ скука, тамъ обманъ и бредъ"… Свою «хандру» и "апатію", — результатъ утомленія и пустоты душевной, онъ счелъ «разочарованностью» и охотно прикрылся, моднымъ тогда, плащомъ Чайльдъ-Гарольда. Недаромъ изъ всѣхъ книгъ онъ читалъ только творенія Байрона:
Да съ нимъ еще два-три ромапа,
Въ которыхъ отразился вѣкъ,
И современный человѣкъ
Изображенъ довольно вѣрно,
Съ его безнравственной душои,
Себялюбивой и сухой,
Мечтанью преданной безмѣрно;
Съ его озлобленнымъ умомъ,
Кипящимъ въ дѣйствіи пустомъ.
Онѣгинъ былъ яркимъ представителемъ того "полуобразованія", которое такъ характерно было для тогдашняго русскаго общества. Умъ не позволилъ Онѣгину на всю жизнь слиться съ этимъ обществомъ, но искать цѣлей бытія внѣ этого общества онъ не умѣлъ. И, въ результатѣ, въ его лицѣ получился въ русской литературѣ первый образчикъ "лишняго человѣка".
Книга была отброшена, и Евгеній остался безпомощвымъ въ жизни, "безъ руля" и "безъ вѣтрилъ", съ "рѣзкимъ, охлажденнымъ умомъ", страннымъ мечтателемъ безъ цѣли жизни, угрюмымъ — съ жалобаии на злобу слѣпой фортуны, съ презрѣніемъ къ людямъ, съ язвительными рѣчами…
Онъ чуть было, не отправился путешествовать, но извѣстіе о смертельной болѣзни деревенскаго дяди вызвало его въ деревню.
Деревня.
Въ деревнѣ Онѣгинъ сначала интересовался новизной жизни, необычными для него красотами тихой природы; онъ заинтересовался, было, участью своихъ крѣпостныхъ, и облегчилъ ихъ существованіе, — "яремъ барщины старинной" замѣнивъ "легкимъ оброкомъ", — но вскорѣ онъ и здѣсь заскучалъ и повелъ уединенную жизнь, мизантропіей отдаливъ отъ себя своихъ сосѣдей. Наивные деревенскіе жители въ оцѣнкѣ героя не были такъ свисходительны, какъ петербургскій "свѣтъ" — они признали Онѣгина и вольнодумцемъ ("фармазонъ", т. е. франкъ-масонъ), и "неучемъ"…
Ленскій.
Въ это время въ сосѣднюю деревню пріѣхалъ Ленскій. Это былъ человѣкъ другого душевнаго склада, чѣмъ Онѣгинъ: воспитанннкъ нѣмецкой идеалистической философіи ("съ душою прямо геттингенской"), — поэтъ, душа котораго была воспламенена поэтическимъ огнемъ Шиллера и Гете. Въ глушь русской провинціи привезъ онъ много страннаго:
Вольнолюбивыя мечты,
Духъ пылкій и довольно странный,
Всегда восторженную рѣчь
И кудри черныя до плечъ.
Близость Ленскаго къ Жуковскому.
Онъ принадлежалъ къ разряду тѣхъ «прекраснодушныхъ» юношей, которыхъ много было тсгда въ Германіи, и которые получили тамъ кличку: "die scköne Seele". Ero сердце было чисто; онъ былъ полонъ вѣры въ искренность дружбы и чистоту любви. Онъ былъ мечтателемъ-мистикомъ, вѣрилъ въ сродство душъ, въ божественное призваніе избранныхъ вносить свѣтъ въ жизнь земли. Въ своихъ поэтическихъ опытахъ онъ воспѣвалъ только чистыя, возвышенныя чувства. И нравствевный обликъ его, и мотивы его творчества yдивительно напоминаютъ Жуковскаго:
Онъ пѣлъ разлуку и печаль,
И нѣчто, и туманну даль,
И романтическія розы.
Онъ пѣлъ тѣ дальнія страны,
Гдѣ долго въ лоно тишины
Лились его живыя слезы…
Онъ пѣлъ поблеклый жизми цвѣтъ,
Безъ малаго въ восьмнадцать лѣтъ.
Подобно Жуковскому, онъ былъ неисправимымъ оптимистомъ, который не допускалъ возможности роптать на "Провидѣніе" — все разумно и все необходимо, что происходитъ. Думая о смерти, онъ не отворачивался отъ нея — онъ восклицалъ:
…правъ судьбы законъ! —
Паду ли я стрѣлой пронзенный,
Иль мимо пролетитъ она —
Все благо: бдѣнія и сна
Приходитъ часъ опредѣленный:
Благословенъ и день забогъ,
Благословенъ и тьмы приходъ!
"Дружба" Онѣгина и Ленскаго.
Ленскій сошелся съ Онѣгинымъ, хоть они были совсѣмъ непохожи другъ на друга: "волна и камень, ледъ и пламень", — вотъ, какъ ихъ характеризуетъ поэтъ. Но они сдѣлались друзьями "отъ дѣлать нечего" — оттого, что только они одни были "культурными людьми" въ этой "деревенской глуши", — они понимали другъ друга и не скучали вмѣстѣ. Онѣгинъ не вѣрилъ ни одному слову Ленскаго, но его трогала наивная чистота юноши, и онъ щадилъ его вѣру, иногда удерживая себя отъ излишняго "скептицизма".
Ленскій ввелъ друга въ семью Лариныхъ: онъ съ дѣтства былъ влюбленъ въ ихъ младшую дочь Ольгу; ее онъ воспѣвалъ въ своихъ прочувствованныхъ стихахъ и ее хотѣлъ показать Онѣгину.
Ларины.
Ларины были простые, добродушные русскіе люди, которые жили тихой, растительной жизнью.
Они хранили въ жизни мирной
Привычки мирной старины;
У нихъ на масляницѣ жирной
Водились русскіе блины,
Два раза въ годъ они говѣли,
Любили круглыя качели,
Подблюдны пѣсни, хороводъ.
Имъ квасъ, какъ воздухъ, былъ потребенъ…
Разсказъ о жизни Лариныхъ, праздникъ именинъ въ ихъ домѣ, деревенскій балъ въ этомъ тихомъ "дворянскомъ гнѣздѣ", типы помѣщиковъ-сосѣдей, отъѣздъ Лариныхъ изъ деревни въ Москву — все это прекрасныя, живыя картины русской дѣйствительности, написанныя Пушкинымъ въ добродушно-юмористическомъ тонѣ.
Ларинъ.
Когда Онѣгинъ знакомится съ ними, старика Ларина уже въ живыхъ не было: онъ "былъ простой и добрый баринъ", и краткая эпитафія на его памятникѣ прекрасно рисуетъ всю его жизнь, тихую, безпорывную:
Смиренный грѣшникъ, Дмитрій Ларинъ,
Господній рабъ и бригадиръ
Подъ камнемъ симъ вкушаетъ миръ.
Позднѣе Гоголь въ "Старосвѣтскихъ помѣщикахъ" напишетъ сходную идиллію изъ жизни захолустныхъ дворянъ, но, въ художественномъ отношеніи, нѣсколько строчекъ эпитафіи, брошенныхъ вскользь Пушкинымъ, гораздо выше цѣлой повѣсти Гоголя, въ которой есть и каррикатурность, и тенденціозность.
