Пантелеймон Кулиш - Отпадение Малороссии от Польши. Том 1
Мы знаем например, что современный гетману Острожскому, князю Константину I, киевский воевода, Юрий Монтовтович, поступал с Печерским монастырем не лучше татарского баскака. Мы знаем, что и ставленник тогдашних придворных панов, архимандрит печерский, Вассиан, был не лучше обыкновенного жида арендатора, а добродетельный по своему веку князь Константин I Острожский, при своем всемогущем значении у короля, терпел Монтовтовича на его важном посту и покровительствовал Вассиану, не взирая на вторжение в монастырь одного и церковное обдирательство другого. Совокупность подобных явлений заставляет думать, что тогдашнему экономисту, достигавшему предположенной цели наперекор всем препятствиям, была известна только правда сильного над слабым; что другой правды в экономическом быту тогдашней Малороссии не знали, а если она иногда и встречалась, то не уважали. И вот эта-то грубая первобытная правда управляла польским и нашим родным плугом в малорусских пустынях. Она вела вперед хозяйство, промыслы, торговлю трудными, непроторенными, опасными путями, и насколько умела пользоваться ею наша сбродная Русь, настолько приняла участия в добыче земледелия, которое было и самым выгодным, и самым общим занятием колонистов.
Видя и зная все эти обстоятельства, надобно согласиться, что можновладство, эта антипатичная нашему веку и опровергнутая политической экономией система землевладения, было в тот век для шляхетского народа единственно возможною хозяйственною системою, которая двигала вперед колонизацию пустынного края, составлявшую необходимость не только для независимой, самодеятельной, талантливой части польско-русского шляхетства, но и для всего составного государства.
Оно привело Речь Посполитую к несчастному концу, превращая украинную шляхту, если не в вассальную, то прямо в служилую силу, и вырабатывая в этой убогой и завзятой шляхте — или преданных магнатам людей, или таких, которые были способны воспользоваться первым случаем, для уничтожения своих вельможных повелителей; но оно исполнило дело свое, защищая столько времени культивированные области и целые государства европейские от разлива азиатчины.
Как панские вассалы, владевшие сравнительно малыми вотчинами, так и панские «рукодайные слуги», распоряжавшиеся землями крупных помещиков, несмотря на все постигавшие их бедствия, шли вперед мужественно и неуклонно по трудному пути колонизации малорусских пустынь. Играя смелую роль начальников магнатских аванпостов, они, в свою очередь, окружали себя служилой боевой силою низшего разряда. Врожденное высокомерие этих наместников и официалистов, этих осадчих и губернаторов не уступало панскому.
Их идеал сословной свободы был никак не ниже панского. Гордясь личными подвигами меча и плуга, они так точно рвались на волю и простор в украинные земли, как и те гордые заслугами предков магнаты, которые не хотели уступить первенства королевским избранникам. Воспитанные вне правил и обычаев гражданственной соподчиненности, они были готовы свергнуть с себя всякую зависимость от благосклонности и власти людей, предвосхитивших в Речи Посполитой поземельную собственность и высокие дигнитарства. Но впереди у них кочевала Орда, слишком сильная для того, чтоб им было возможно не отдавать себя под панский щит, не идти к панам в рукодайные слуги, не обеспечивать судьбы своих семейств покровительством человека знатного и могущественного. Напор азиатской дичи консолидировал их с магнатами, наперекор древним преданиям о шляхетском равенстве, нарушенном вельможеством, и люди, бывшие притеснителями мелкопоместной шляхты в одном случае, делались её прибежищем в другом. Так развивалась в «Новой Польше» шляхетчина, заключая в себе задатки революции против Польши старой.
Что касается панских и королевских подданных, то, каково бы ни было их положение в глубине польско-русского края, они не были и не могли быть угнетаемы в новых слободах и хозяйствах среди украинных пустынь. Основывая слободу за чертой старопольской и старорусской оседлости, паны, или их осадчие, прежде всего объявляли, что поселенцы будут пользоваться в ней 10-летнею, 20-летнею, 30-летнею, а местами и 40-летнею волею или слободою ото всех повинностей и платежей. Пока не истекал условленный между панами и их свободными подданными срок, господствующему и подчиненному классам было необходимо сблизиться на таких пунктах взаимной услуги или одолжения, которые, с одной стороны, не допускали суровости землевладельческого панованья, а с другой, не слишком низко нагибали шею подданного перед его, как называли здесь «пана», добродеем. Неверный обещаниям землевладелец обуздывался тем обстоятельством, что новые осады, воли, слободы (все это синонимы) основывались беспрестанно в соседних имениях; что каждый недовольный мог туда перебежать, а вернуть перебежчика из чужого имения — значило бы то же самое, что взять его в плен путем войны с соседом. Война панов с панами и без того шла беспрестанно за взаимные вторжения в чужие пределы, и она была мерилом уменья землевладельца привязать к себе подданных. От их численности, от их усердия, от совпадения их выгод с выгодами помещика зависел успех не только хозяйства, но и тех вечных драк, которыми сопровождалось определение границ каждого нового займища. Поэтому-то, чем дальше было вглубь малорусских пустынь от центров старой шляхетчины, тем больше изменялся характер помещичьих и крестьянских отношений, тем меньше зависело убожество быта от подчиненности крестьянина воле помещика, тем проще и независимее держал себя подданный в присутствии своего пана.
Разница между внутренними, издавна зажитыми частями государства и его пустынными окраинами увеличивалась еще тем обстоятельством, что из центров польско-русской оседлости на её окраины выходили не одни беспутные, но и самые порядочные, самые даровитые, энергические представители чернорабочего класса.
Оставшиеся на древнем пепелище, под гнетом хозяйственной рутины, утрачивали даже идею лучшего общественного положения, лучших отношений мужицкой личности к панской; смирялись молчаливо перед суровою судьбой своей; корились безнадежно перед шляхетским произволом, и производили на стороннего наблюдателя самое тягостное впечатление.
Не так было в стране, носившей неопределенное название Украины, стране колонизуемой с северо-запада предприимчивыми хозяевами и угрожаемой с юго-востока чужеядными номадами. Здесь панский подданный видал «великого пана» редко. С мелким же землевладельцем сближали его общие для шляхтича и для крестьянина опасности пограничной жизни, а на панских наместников, или слуг, называвшихся в королевщинах, то есть поместных владениях, подвоеводиями и подстаростиями, смотрели почти, как равный на равного и вольный на вольного. От этого малейшая прижимка со стороны официалистов и арендаторов чувствовалась в Украине, или по-польски на кресах, сильно. По свидетельству лучшей из местных летописей, здешний крестьянин, живя в довольстве на просторе панских земель и угодий, не пожалел бы ничего для своего пана, но быстрое обогащение панских клиентов раздражало его. При обширности экономических заведений, разбросанных на больших расстояниях, так называемые великие паны не имели средств регулировать поведение своих рукодайных слуг и арендаторов, которые, вместе с державою или арендою, получали все права поместных и вотчинных владельцев над подданными. Вот почему у малорусского поселянина накипало на сердце множество таких досад и кривд, которые во внутренних, издавна зажитых частях королевства не оставляли по себе никакого злопамятства.
Но каковы бы ни были отношения украинского крестьянина к помещику, или его наместнику, домовитость пограничного быта отражалась на его характере далеко не так резко, как его бездомовность. Татарские набеги, превращавшие обширные пространства заселенной земли в бесплодную пустыню, весьма часто делали здесь человека богатого убогим, семьянистого одиноким, оседлого бродячим, среди наплыва новых и новых поселенцев. Без крова, без семьи и безо всего, чем живет и веселится пахарь, — чужой для всех нетяга, наравне с беспутными гультаями, бродил из одной слободы в другую, ища возврата к тому быту, из которого вышибла его беспощадная судьба, и с каждым годом утрачивал к нему способность. Наконец попадал он в какой-нибудь пограничный город, смешивался с мещанскою челядью, составлявшею мутный осадок не весьма светлой городской жизни, и увеличивал массу народа бедного, пьяного и готового на самые отчаянные предприятия.
В противоположность украинным селам, в которых властвовали руководители панского плуга, украинские города были седалищем власти королевской. Но они подлежали польскому праву только со стороны замка, иначе грода, который представлял точку опоры сельскохозяйственным колонизаторам края. Со стороны места находившегося в распоряжении местичей, или мещан, города наши подчинялись праву немецкому.
