Никита Ломагин - Неизвестная блокада
Даже начавшаяся война с Финляндией не изменила ситуации с хулиганством в городе. 10 декабря 1939 г. секретарям горкома вновь была направлена информационная сводка, в которой говорилось, что «за последнее время на улицах Ленинграда участились случаи хулиганства деклассированных и антиобщественных элементов». Среди подвергшихся нападению были начальник цеха одного из номерных заводов и его сын, сотрудник института прикладной химии, работница одного из райкомов партии и многие другие. Работники милиции «до последних дней не предприняли решительных мер по борьбе с хулиганством», а «в ряде случаев из-за попустительства милици хулиганы чувствуют себя безнаказанно», — говорилось в сводке 91. Подчас происходили вполне анекдотичные случаи, показывавшие бессилие власти обеспечить безопасность даже наиболее важных политических мероприятий. Например, 7 декабря 1939 г. в клуб завода «Ильич» (Красногвардейский пер., д.23), где происходило собрание избирателей заводов имени К. Маркса, «Светлана» и «Ильич», «ворвалась шайка хулиганов, опрокинула бак с водой, погасила свет и воспользовавшись темнотой, закрыла всех находившихся в зале. Милиция, несмотря на вызовы, не явилась» 92. По информации в горком, рабочие Кировского завода, проживавшие в районе Автово-Стрельня, боялись вечером возвращаться домой. Многие из них обращались в партком завода с просьбой походатайствовать перед Ленсоветом принять эффективные меры по борьбе с хулиганством, так как милиция бездействовала. Более того, агитаторы Кировского, Володарского и ряда других районов боялись ходить на этот участок93 .
Кроме того, накануне войны проявилась еще одна важная особенность системы — состязательность (а иногда и конфликтность) органов НКВД, с одной стороны, и прокуратуры и суда, — с другой. Если инициатором постановления ОК ВКП(б) о перегрузке тюрем был начальник УНКВД (действовавший, как отмечалось, по указанию Смольного, который, в свою очередь, счел необходимым отреагировать на анонимное послание из «Крестов»), то в случае с нарушением законности в системе лагерей в этой роли выступил облпрокурор Балясников, представивший секретарям ОК перечень вопиющих фактов о случаях массовых нарушений законности в обеспечении режима и содержания заключенных. В справке ОК ВКП(б) отмечалось, что избиения, незаконные аресты, взяточничество за освобождение от работы, выведение больных, отказавшихся от работы, в «воспитательных целях» на мороз, обвешивание при выдаче пайков, воровство, игнорирование правил техники безопасности, предательство интересов службы (помощь в совершении побегов из лагерей) — «порождало ... антисоветские настроения и контрреволюционные разговоры не только среди политических и уголовных преступников, но и среди бытовиков и указников». И далее, желая подчеркнуть всю серьезность сложившегося положения и большой вред, наносимый практикой лагерей и колоний УИТЛК УНКВД ЛО и ГУЛАГа НКВД СССР, указывалось, что «через родственников, приходящих к заключенным на свидание и освобождающихся из заключения после отбытия срока, о положении в местах заключения становится известным населению, среди которого бывшие заключенные распространяют антисоветские разговоры» (курсив наш — Н.Л.)94.
Реакция населения на непопулярные мероприятия правительства накануне войны — ужесточение рабочего законодательства и проведение займов — отчасти уже приведена нами со ссылкой на работы С. Дэвис и Р. Серстона. Добавим, что нездоровые настроения в связи с реализацией займа практически накануне войны с Германией захватили самые различные категории трудящихся — от привлеченных к ответственности по указу 20 июня 1940 г. до стахановцев, включая членов комсомола и ВКП(б). Нежелание подписываться на значительные суммы рабочие объясняли тяжелыми условиями жизни, ее удорожанием, нецелевым использованием полученных средств («стотысячные премии артистам»), выражали недовольство его принудительным характером. На предприятиях машиностроительной, текстильной, пищевой промышленности охват был около 50%, а в резиново-химической — всего 35%. При этом на лучших предприятиях не более чем 60% рабочих подписывалось на трехнедельный заработок. С огромным трудом, в конце концов, удалось разместить заем на предприятиях Ленинского района95. В целом по городу, несмотря на весьма активную работу администраций предприятий и учреждений, а также широкую пропагандистскую кампанию, развернутую партийными организациями, на 8-й день план подписки на заем третьей пятилетки в Ленинском, Выборгском, Петроградском, Смольнинском, Красногвардейском и Московском районах выполнен не был. Сумма подписки на целом ряде предприятий, включая «Красный треугольник», завод им. Карла Маркса, фабрику «Работница», составлял в среднем менее недельного фонда заработной платы, что втрое было ниже «контрольных цифр»96. Партийные функционеры были не в состоянии разъяснить рабочим обоснованность сумм подписки, а встретив резонные аргументы с их стороны, сразу же информировали горком ВКП(б) о «фактах антисоветской агитации». Например, плотник судоремонтного завода Драницын подписался на 180 руб. при заработке в 670 руб., заявив: «Заем выпущен на сумму в 6 млрд руб. Население СССР — 170 млн. Если разделить, то на каждого жителя приходится только 35 руб. У меня семья 5 человек. Поэтому я подписываюсь на 180 руб. и тем самым выполняю свой долг...». Авторы информационной сводки секретарям Ленинградского ГК в связи с этим весьма цинично указали, что «Драницын малограмотный и самостоятельно не мог произвести такой расчет». На заводе «Красная Вагранка» грузчик Чеканов подсчитал, что если 100 миллионов человек подпишутся каждый на 100 руб., будет собрано 10 млрд руб. «При этом, — отмечалось в партийной сводке, — он нагло заявил: «Почему же вы с меня требуете 2—3-недельный заработок?»97. Фрезеровщик Кировского завода Серов с надетой веревкой на шее пришел к мастеру участка Миневичу и демонстративно на глазах у рабочих порвал подписной лист, заявив, что если его будут принуждать подписаться на заем больше, чем он хочет — «у него веревка приготовлена». Рабочий одного из номерных заводов 4 августа 1939 г. открыто распевал сочиненный им куплет: «Налоги, налоги, налоги давай, а осень придет — штаны продавай»98 . «Антисоветские и нездоровые» настроения были зафиксированы на многих предприятиях Ленинграда («правительство поступает по-гитлеровски»; «советская власть обдирает рабочих»; «советские займы хуже царских»; «меня и так правительство раздело», «не видно никакого улучшения в жизни, хожу без ботинок и штанов» и т. п. 99 )
Рост самоубийств во второй половине 1940 г. также был весьма симптоматичен. Закон вызвал волну политического протеста, включая открытые политические заявления, распространение слухов и листовок, призывы к забастовкам. Тема революции и восстания как никогда прежде обсуждалась среди рабочих. Листовки и надписи гласили: «Скоро мы начнем бастовать», «Долой правительство насилия, нищеты и тюрем». Распространялись слухи о забастовках на других заводах. Рабочие говорили о «второй революции», о бунте против правительства. «Чувствовалось, что терпению народа пришел конец, и надо еще чуть-чуть, чтобы 1940 или 1941 гг. стали свидетелями конца Советской власти»100. Многие критиковали закон 1940 г. из-за того, что в нем содержалось ущемление конституционных прав и свобод, происходило «закрепощение рабочих». К концу 1940 г. недовольство рабочих было официально воспринято сторонниками режима. Рабочие считали, что этот закон оказал на них большее влияние, чем террор 1937 г. Распространялись слухи об издевательствах над заключенными в тюрьму рабочими. Один из рабочих отказался подписываться на заем 1941 г., заявив: «Я не дам денег на строительство тюрем для рабочего класса»101.
Т. Ригби в своем исследовании «теневой культуры» в СССР утверждает, что политическое лицемерие власти было бомбой замедленного действия с самовоспламеняющимся механизмом. Крах советского режима был облегчен существованием официальной риторики относительно демократии, прав и т. д., что могло быть использовано теми, кто действительно стремился к реальной демократии102. Материалы горкома ВКП(б), а также Управления НКВД по Ленинграду и Ленинградской области отчасти подтверждают это утверждение — накануне и после войны в ходе кампаний по выборам депутатов в Советы разных уровней неоднократно звучали ссылки на нарушение конституционных прав и свобод граждан. В то же самое время, следуя в предвыборных кампаниях все более утверждавшейся в обществе практике возвеличивания кандидатов, ряд партийных организаций доводили ее до абсурда, что вызывало недовольство ГК ВКП(б). Например, на собрании Ленинградского института инженеров транспорта кандидата в депутаты Панфилова выступающие называли вождем, «за которым идут массы, и он их приведет к коммунизму». О кандидатуре директора Пушкинского театра Пущанского говорилось, что «в лице Григория Михайловича мы видим боевого руководителя. чрезвычайно ценного качества. тов. Пущанский нетороплив, мудр, у него огромная скромность, пользуется большим авторитетом — чувствуем его мудрое руководство... Это настоящий руководитель сталинской эпохи». На заводе «Союз» восхваление кандидата в районный Совет домохозяйки Молевой дошло до того, что в завершение собравшиеся кричали «ура». На собрании Фармацевтического института свои выступления некоторые заканчивали приветствием: «Да здравствует тов. Сталин и наш кандидат тов. Кашкин!»103.
