Александр Елисеев - Русские в СССР. Потерпевшие или победители?
Самое печальное, что либералы всех мастей не отдают себе отчета в том, что «крайности деспотизма» проистекают не из отсутствия их любимой «вольности», но из отсутствия национально-государственного порядка. Чем больше хаос, чем больше грызутся эгоистические кланы, тем сильнее будет потом государственный зажим.
Вот почему в советизме нужно критиковать то, что сближало его с западным либерализмом. А это прежде всего требование партийно-парламентской демократии. В СССР власть принадлежала Верховному Совету, который был очень похож на западный парламент (выборы по территориальным округам, партийная гегемония). Реальная власть при этом принадлежала партийно-государственному аппарату. В этом и было отличие советской демократии от демократии западной (при которой парламент и президент являются марионетками в руках крупного бизнеса). Но государственно-политическая форма все-таки была одной и той же. В дальнейшем эта формальная приверженность демократии привела к слому советской системы. Советы можно было преобразовать в самобытные институты (восходящие к исконно русской общинности), но вместо этого нам подсунули западные парламентско-президентские механизмы. «Реформаторы» потребовали наполнить западную форму западным же содержанием. При этом вначале народ соблазнили лозунгом возвращения власти Советам. В дальнейшем же его активность использовали в интересах вестернизации.
Примерно так же в царизме нужно критиковать либеральный уклон. Не консерватизм погубил самодержавие, его расшатали либеральные и полулиберальные реформы. Ориентация на либерализм и либеральный Запад – вот главная отрицательная черта Российской империи, тогда как «косность» и «деспотизм» – вещи второго порядка.
Либерализм – явление очень широкое. Он может принимать самые разные формы – от социал-демократии до нацизма. (Не случайно многие нацисты охотно заигрывают с оранжизмом и либертарианством.) Либерал страстно желает освободиться от влияния «внешнего» мира (государства, нации, общины и т. д.), свести его к минимуму. При этом российский либерал отлично понимает, что русская почва решительно отторгает абсолютно чуждый ей либерализм. Некоторые принимают этот вызов и открыто противопоставляют себя нации, почве и традициям. Это – «классические» либералы с их неизменным «эта страна» и паническим ужасом перед «русским фашизмом». Но есть либералы, так сказать, нетрадиционные, которые пытаются разбавить свой либерализм национализмом, консерватизмом и почвенностью. Они могут быть крутыми «фашистами» или «монархистами», но все равно на первом месте у них стоит отрицание деспотизма, часто выражающееся в нежелании поступиться чем-то частным в интересах целого. Именно поэтому они так ненавидят советизм, который худо-бедно, но пытался преодолеть личностный и групповой эгоизм (часто только на словах). Что же до «тоталитарных репрессий» (которые и в самом деле имели место быть в 1918–1953 годах), то это по большей части – отмазка.
Неподдающаяся ИмперияМногим таким вот криптолибералам Российская империя мила прежде всего тем, что ее можно противопоставить «злому и ужасному совку». Не случайно эти «симпатизанты» частенько говорят о ней, как о «первоклассной европейской стране», в которой все было «как у людей».
Но в реальности все обстоит совсем иначе. Российская империя не была «нормальной европейской» страной, хотя разного рода плутократы и двигали ее в этом направлении. И сделано было действительно много. Однако же Россия упорно не хотела прикасаться к самой сути западного капитализма. Показательно, что индустриализация в России происходила на фоне довольно-таки незначительной пролетаризации крестьянства. Рабочий класс России составлял где-то 10 % населения, однако же Россия находилась на пятом месте по уровню развития промышленности – и на первом месте по его темпам. Между тем на Западе высокие темпы роста индустрии были обусловлены разорением большинства крестьян и пролетаризацией самого крестьянства. В России же была возможность избежать пролетаризации в больших масштабах. Крепкая русская община поставляла в города небольшую часть своих членов, которые просто не желали заниматься земледельческим трудом. И так получалось, что их энергии хватало для успешной индустриализации нашей страны. Вообще, русские рабочие были великолепно организованы – в России наблюдалась самая большая концентрация производства и рабочей силы. В 1913 году на крупных отечественных предприятиях (свыше 1 тысячи работников) трудилось 39 % всех рабочих (тогда как в Германии – 10 %). В одном только Петербурге было сосредоточено 250 тысяч фабрично-заводских пролетариев. И это все при том, что «государство по-прежнему занимало господствующие позиции в хозяйстве страны. В России был большой государственный сектор хозяйства, в состав которого входили Российский государственный банк, 2/3 железных дорог, огромный земельный фонд, в том числе 60 % лесов, военная промышленность и многие промышленные предприятия в других отраслях… Часть промышленности оставалась собственностью государства. Государственные предприятия находились вне сферы рыночных отношений… Казенные заводы «не являлись коммерческими учреждениями», что подчеркивалось в официальных документах… Царская бюрократия старалась расширить сферу казенного предпринимательства из-за боязни, что частные компании могут неожиданно отказаться выполнять казенные заказы и таким образом сорвут перевооружение армии и флота… Однако позиции государства в экономике не ограничивались государственным сектором. На развитие промышленности влияли и государственные заказы. Такие заказы давали почти все ведомства, начиная с Министерства путей сообщения и кончая Морским министерством. Еще одним направлением государственного воздействия были казенные монополии и акцизы, которые в совокупности давали около половины государственного дохода… Итак, одна часть промышленности находилась в собственности государства, другая часть в той или иной степени подлежала государственному регулированию. Но обе эти части оставались практически вне сферы рыночных отношений» (А.А. Новиков. История российского предпринимательства).
Либеральные историки любят порассуждать о том, что казенное хозяйство отличалось бюрократизмом, коррупцией и неэффективностью. Но как тогда объяснить следующий факт – до секвестирования и перехода под госконтроль (в 1916 году) Путиловский завод почти не делал шестидюймовых снарядов, тогда как после нее он стал производить половину от всего количества этих зарядов, выпускавшихся в России?
Добавим ко всему этому высокий уровень кооперации русского крестьянства – и получим весьма своеобразную картину. Россия явно не вписывалась в тогдашний западный капитализм. И были все предпосылки для самой настоящей социалистической революции сверху (по К.Н. Леонтьеву – «русский Царь во главе социалистического движения»).
Эта революция явно назревала. Атакуемое либералами самодержавие после победы в войне, несомненно, ответило бы на их атаки мощнейшей контратакой. Но оно и так держало оборону до последнего. Либералам позарез нужно было создание «ответственного министерства». Они жаждали поставить правительство и царя под контроль парламента (Думы), сделав власть полностью зависимой от плутократии. Государь же упорно противился этим попыткам, что, кстати, говорит о наличии у него незаурядной политической воли. Будь царь «тряпкой», как это утверждают многочисленные его недоброжелатели, то он с облегчением согласился бы на «ответственное министерство» и спокойненько сидел бы на троне – «царствуя, но не правя». Однако же им был выбран совсем иной – трудный и опасный путь – хранение самодержавия от домогательств международной олигархии.
Было ли в этом нечто особенное? Ведь тогдашняя Германия также не имела «ответственного министерства», хотя рейхстаг и обладал мощнейшим влияниям на власть. Но, как отмечают исследователи, парламентская братия не очень-то и настаивала на нем. А чего настаивать – германский правитель и так находился под плотной опекой крупного капитала: «Кайзер приближал ко двору магнатов индустрии, банковского и торгового капитала, – пишет Б.М. Туполев. – В его окружение входили такие крупные промышленники, как Крупп, Карл Фердинанд фон Штумм-Хальберг, Гвидо Хенкель-Доннерсмарк, банкиры Артур фон Гвиннер и Карл Хельферих от «Дойче банк», и происходившие обычно из прусских юнкерских фамилий офицеры и представители высшей бюрократии» («Германия» // «Монархи Европы. Судьбы династий»).
Русский же царь, хоть и шел на некоторые экономические уступки крупному капиталу, предпочитал держаться от него на удалении. Вот почему на него так и давили с «ответственным министерством». После его введения монархия бы перестала быть самодержавной, а стала парламентской (что вполне устраивало Запад). Но этого не произошло, и Российскую империю пришлось ломать, что привело к нежелательной большевизации, к национализации банков и заводов, к прекращению парламентской болтовни и пр. Радикализация России закономерно привела и к радикализации Германии, в результате чего пришлось ломать и гораздо более покладистую Германскую империю. Правда, кайзера никто не тронул – ему позволили бежать в Голландию, а потом еще и прислали туда 58 вагонов с разным шикарным барахлом. Он-то был «своим в доску», в отличие от Николая Александровича, которому не простили его «проклятое русское упрямство».
