Франсуаза Леру - Друиды
Мы хотели бы, наконец, выразить нашу благодарность г-ну Жоржу Дюмезилю, мнения которого оказались для нас столь ценными в ходе подготовки этой книги.
Ф. Леру
Ф. ЛЕРУ
ДРУИДЫ
Глава I
ДРУИД
В учебниках истории чаще всего воспроизводится картина, изображающая галльского друида, обрезающего омелу: «Жрец, одетый в белое, — рассказывает Плиний, — взобравшись на дерево, золотым серпом отсекает омелу, которую собирают в белый плащ». Мало какой из фрагментов греко-латинской литературы, посвященных кельтам, можно назвать столь же известным. Как ни парадоксально, вопрос о том, действительно ли друиды совершали человеческие жертвоприношения или нет, в гораздо меньшей мере волновал эрудитов, нежели этот обряд сбора целебного растения.
Тем не менее, кельтологи и историки имеют в своем распоряжении целый ряд греческих и латинских текстов, в которых присутствует упоминание друидов.[122] Именно сравнение или сличение свидетельств, приводимых этими текстами, и их уточнение путем сопоставлений с документальными свидетельствами об островных кельтах составят основу нашей работы. Но прежде чем приступить к ней, нам следует дать определения некоторым терминам и, прежде всего, самому понятию «друид».
I. ДРУИД ИСТОРИЧЕСКИЙ И ДРУИД ЛЕГЕНДАРНЫЙ
Большинство классических авторов приводят, скорее, теоретические, нежели практические определения, слухи, не поддающиеся проверке, и сведения, бесконечное число раз повторяемые поколениями историков и подаваемые в качестве экзотической диковины, которая уже до оскомины приелась от такого длительного употребления… Лишь незначительное число авторов представляет ограниченный круг реальных, пригодных для исследования документов, и все касающиеся друидов факты и их деяния в истории античности были быстро в то же время подробно и точно описаны.
Единственный из континентальных друидов, чья личность нам известна, — это Дивитиак,[123] игравший одну из главных ролей в развитии отношений между Цезарем и правительством эдуев в первые годы Галльской войны. Он управляет государством, ведет переговоры с проконсулом, в особенности активно выступая посредником в пользу своего брата Думнорикса, к которому Цезарь имел все основания относиться с подозрением.[124] Однако вовсе не Цезарь, а Цицерон в одном изящном речении, посвященном философии и искусству прорицания, сообщает нам о том, что Дивитиак был друидом.[125] Удивительнее всего то, что Цезарь везде хвалит Дивитиака за его верность римскому народу. Неужели Дивитиак представлял интересы римской стороны, в то время как брат его Думнорикс возглавлял националистическую, народную партию? Кто из них был обманут, а кто действовал искренне? Возможно, никто, однако это не наша задача вдаваться в рассмотрение вопроса, далеко выходящего за рамки всех политических проблем этого периода.
Вторая историческая встреча друидов с римлянами оказалась менее сердечной. Во второй половине I века нашей эры восстала Британия и, как повествует Тацит, Паулин Светоний был направлен для ее подавления. Отчего этому офицеру вздумалось совершить нападение на местное святилище? Считал ли он, что остров Мона являлся центром восстания? Так или иначе, Паулин Светоний «решает напасть на густонаселенный и служивший пристанищем для перебежчиков остров Мону и с этой целью строит плоскодонные корабли, не боящиеся мелководья и подводных камней. На них он и перевез пехотинцев; всадники же переправились, следуя по отмелям, а в более глубоких местах — плывя рядом с конями».
«На берегу стояло в полном вооружении вражеское войско, среди которого бегали женщины, похожие на фурий, в траурных одеяниях, с распущенными волосами, они держали в руках горящие факелы; бывшие тут же друиды с воздетыми к небу руками возносили к богам молитвы и исторгали проклятия. Новизна этого зрелища потрясла наших воинов, и они, словно окаменев, подставляли неподвижные тела под сыплющиеся на них удары. Наконец, вняв увещаниям полководца и побуждая друг друга не страшиться этого исступленного, наполовину женского войска, они устремляются на противника, отбрасывают его и оттесняют сопротивляющихся в пламя их собственных факелов. После этого у побежденных размещают гарнизон и вырубают их священные рощи, предназначенные для отправления свирепых северных обрядов: ведь у них считалось благочестивым орошать кровью пленных жертвенники богов и испрашивать их указаний, обращаясь к человеческим внутренностям».[126]
То, что Паулин принял за армию, вероятно, представляло собой горстку друидов с их учениками, в сопровождении жен тех и других. Тацит не мог представить описания хотя бы единственной стычки, — в его передаче не упомянуто ни об одном сражении. Римляне без труда овладели островом, который, разумеется, и не был защищен, поскольку британцам даже в голову не могло прийти, что его осмелятся атаковать. Легионы с легкостью овладели им, избивая жрецов и разрушая святилища.
Единственным средством защиты, которым располагали друиды в этом столкновении, была их магия и их проклятия. Этого было недостаточно, чтобы противостоять вооруженной силе римлян, которых не могли впечатлить предписания религии совершенно чуждого им порядка. Тацит видит в этой магий лишь «представление»; но оно, разумеется, не заслуживает названия «камуфляжа» или обыкновенной военной хитрости (Quasi haerentilus membris, immobile corpus — «со словно оцепеневшими членами неподвижное тело»). Таков ли был реальный результат воздействия, или это всего лишь эффектный стилистический прием? Пытаясь, в каком-то смысле, передать своему читателю ощущение величайшего ужаса, Тацит иногда прибегает к описанию такого рода явлений. Так, к примеру, он изображает германских хариев и их Дикую охоту.[127]
Пока Паулин Светоний был, таким образом, занят избиением друидов, жители Лондиния (Лондона) видели повсюду грозные предзнаменования, и тотчас вслед за этим событием, указанным в «Анналах» Тацита, бретонцы подняли мятеж, возглавленный царицей Боудиккой.[128] Это уже не было жалким «представленьем»:
«Известно, что в упомянутых мною местах погибло до семидесяти тысяч римских граждан и их союзников. Ведь восставшие не знали ни взятия в плен, ни продажи в рабство, ни каких-либо существующих на войне соглашений, но торопились резать, вешать, жечь, распинать, как бы в предвидении, что их не минует возмездие, и заранее отмщая себя».[129]
И «вот, что совершили они самого ужасного и жестокого: они вешали женщин из лучших семей, они отрезали их груди и пришивали им Ко рту, чтобы казалось с виду, будто те поедают их. После чего они протыкали их тела насквозь снизу вверх острыми кольями. И все эти злодейства они вершили во время своих жертвоприношений и пиршеств, которым предавались в своих святилищах и особенно в священном лесу Андрасты (так они именуют победу), который почитаем у них особо».[130]
Паулин призывает своих солдат: «…лучше нам пасть смертью храбрых на поле боя, чем быть захваченными в плен, чтобы нас посадили на кол, чем видеть, как нам вырывают внутренности, чем быть пронзенными насквозь горящими кольями, чем заживо быть сваренными в кипятке, как если бы мы оказались среди диких зверей, не знающих ни закона, ни бога».[131]
Разрушение духовной святыни никогда не ведет ни к чему хорошему, но напротив, всегда приводит к войне: войне без пленных, полной ужасных мучений, к войне без искупленья. Тексты умалчивают о том, чем отвечали римляне со своей стороны, но все это явно приняло характер религиозной войны, вызванной разрушением святилища друидов в Англези.[132]
Возвращаясь к описанию Тацита, можем заметить, что нет ничего невероятного в том, что друиды были вооружены, хотя долгое время существовала гипотеза, согласно которой считалось, что они были освобождены от воинской службы как в Галлии так и в Ирландии. Почему, в самом деле, друид не мог счесть себя вправе дополнить силу своей мудрости силой оружия?.. Но все же самым интересным моментом рассказа остается упоминание о попытке прибегнуть к помощи магического искусства и огня: попытке беспомощной, над которой римляне, посмеялись, оправившись от первого шока и так ничего и не поняв. Однако в первый момент они все-таки оцепенели от испуга, как того желали друиды. То, что эти последние вскоре оказались разочарованы в своих ожиданиях, в принципе ничего не меняет: кельтская армия, для которой критерием оценки происходящего служили те же религиозные смыслы, что и для обитателей друидского святилища, на месте римлян обратилась бы в бегство.
