Николай Соколов - Убийство царской семьи
Провожая старых солдат, выражавших чувства преданности семье, Государь и Государыня поднялись на ледяную гору во дворе, чтобы через забор видеть их отъезд. Оставшиеся солдаты ночью срыли гору.
Во время литургии в первый день Рождества диакон Евдокимов, по приказанию священника Васильева, провозгласил за молебном многолетие Императору по старой формуле. Это вызвало бурю в солдатской среде. Солдаты вынесли постановление убить священника, и епископ Гермоген был вынужден удалить его временно в монастырь. В конце концов злоба их пала на семью. Они постановили запретить царской семье посещать церковь: пусть молятся дома в присутствии и под наблюдением солдат. С трудом Кобылинскому удалось вырвать решение, чтобы семья посещала церковь в двунадесятые праздники.
В дневнике графини Гендриковой значится: 27 января: «В церкви не были; солдаты постановили пускать в церковь только по двунадесятым праздникам»; 15 февраля: «Солдатский комитет не позволил им и сегодня пойти в церковь»; 17 февраля: «Вчера и сегодня службы дома».
Присутствовал за домашним богослужением в роли контролера солдат Дорофеев. Священник упомянул в молитве Святую Царицу Александру. По невежеству Дорофеев не понял смысла молитвы и поднял большой скандал. Едва его умиротворил полковник Кобылинский.
Без всякого видимого повода солдаты выселили свиту и прислугу, живших в отдельном доме купца Корнилова, и поселили всех с царской семьей, стеснив ее удобства.
Долго обсуждали они вопрос о снятии погон офицерами. Вынесли решение и потребовали через Кобылинского, чтобы снял погоны и Государь. Понимая, как оскорбительно будет для него это требование, Кобылинский долго боролся с солдатами, грозя им и английским королем и германским императором. Солдаты стояли на своем и грозили Государю насилием. Кобылинский вынужден был обратиться к нему через Татищева. Государь подчинился насилию и снял погоны.
Рядом с этими прискорбными фактами данные следствия устанавливают, однако, и иные.
В Царском едва намечалось деление офицерского и солдатского настроения к Царю и его семье. В Тобольске оно выразилось резко.
Я не могу назвать ни одного имени из офицерской среды, с которым бы связывалось что-нибудь худое для семьи.
Наряду с солдатами, отравлявшими жизнь в Тобольске, были солдаты, питавшие совсем иные чувства к Царю и его семье.
Свидетели показывают:
Теглева: «Все они (солдаты) разделялись на две партии. Одна партия относилась к семье хорошо, другая худо. С этими Кобылинскому приходилось туго. Когда дежурили хорошие солдаты, Государь ходил к ним в их караульное помещение, где помещались дежурные солдаты, разговаривал с ними и играл в шашки. Ходил туда к ним и Алексей Николаевич, и княжны тоже ходили с Государем».
Эрсберг: «Многие солдаты из нашего караула относились к ним хорошо. Такие жалели и на словах, и на деле семью. Помню, особенно хорошо к ним относился солдат 1-го полка стрелок… Он весьма старался, от души старался устроить в доме как лучше для них, когда мы приводили его в порядок».
Этот стрелок, когда ему истек срок службы, не желал уходить от семьи. Он хотел остаться в составе охраны, считая «своим долгом» остаться служить Царю. Ему не позволили этого сделать другие солдаты.
Стараясь не показывать воочию своих чувств, некоторые солдаты тайком пробирались в кабинет Царя и там давали простор им. Кобылинский показывает: «Когда солдаты, хорошие, настоящие солдаты уходили из Тобольска, они тихонько ходили к нему (к Государю) наверх (в его кабинет) и прощались, целовались с ним».
Много злостного мне приходилось слышать о полковнике Кобылинском: ставленник Керенского, тюремщик, погубивший царскую семью. Скажу о нем, как его роль устанавливается следствием.
Евгений Степанович Кобылинский – офицер лейб-гвардии Петроградского полка. Участник европейской войны, он был ранен в боях под Лодзью. Раненый, он вернулся на фронт и в боях под Гутой Старой был сильно контужен. Снова он вернулся на фронт, но контузия повлекла за собой острый нефрит, и он потерял боеспособность.
В его исключительно трудном положении он до конца проявил исключительную преданность Царю.
Свидетели показывают:
Теглева: «Кобылинскому приходилось туго. Он однажды потерял надежду справиться с ними (с солдатами) и заявил Государю об этом. Государь просил его остаться, и он остался. Я должна сказать про него, что он явно был на стороне Августейшей Семьи, делал для нее все, что мог хорошее, и всячески боролся с хулиганскими проявлениями солдатского настроения».
Эрсберг: «В высшей степени хорошо, душевно относился к ним Кобылинский. Он их любил, и они все хорошо относились к нему. Он был весьма предупредителен к ним и заботился о них. Но ему было очень тяжело ладить с распущенными солдатами и приходилось быть весьма осмотрительным. Он, однако, проявлял большой такт. Не будь около них Кобылинского, я уверена, много худого они могли бы пережить при ином человеке».
Денежный вопрос
Для трагической судьбы царской семьи большое значение имел денежный вопрос.
Князь Львов показал: «Разрешался (правительством) также вопрос о средствах, принадлежавших царской семье. Семья, конечно, должна была жить на свои личные средства. Правительство должно было нести лишь те расходы, которые вызывались его собственными мероприятиями по адресу семьи».
Логическая несообразность такой точки зрения очевидна.
Императору, как бывшему главе России, приличествовал известный образ жизни. Создать и поддерживать уклад этой жизни было обязанностью Временного Правительства, так как оно лишило Царя свободы.
Предложение покинуть царскую семью создало тяжелое состояние для всех тех, кто был действительно предан им и кто в своей совести считал унизительным для человеческого достоинства бросить царскую семью в тяжелую для нее минуту.
Мог ли Царь содержать всех этих лиц?
Князь Львов показал: «Их личные средства были выяснены. Они оказались небольшими. В одном из заграничных банков, считая все средства семьи, оказалось 14 миллионов рублей. Больше ничего у них не было».
Керенский показал: «Их личные средства по сравнению с тем, как говорили, оказались невелики. У них оказалось всего в Англии и в Германии не свыше 14 миллионов рублей».
Фактически и эти деньги были недоступны для Царской семьи. Она жила на средства правительства.
В Царском недостатка в денежных средствах не было. В Тобольске же положение стало хуже: Временное правительство как бы забыло о семье и не посылало пополнений ни на содержание семьи, ни на содержание отряда. Кобылинский показывает: «Деньги уходили, а пополнений мы не получали. Пришлось жить в кредит. Я писал по этому поводу генерал-лейтенанту Аничкову, заведовавшему хозяйством гофмаршальской части, но результатов никаких не было. Наконец, повар Харитонов стал мне говорить, что больше «не верят», что скоро и отпускать в кредит больше не будут».
В конце концов Кобылинский был вынужден пойти по городу и просить денег на содержание Царя и его семьи. Он достал их под вексель за своей личной подписью, Татищева и Долгорукова. «Я просил, – показывает Кобылинский, – Татищева и Долгорукова молчать о займе и не говорить об этом ни Государю, ни кому-либо из Августейшей Семьи».
Когда Керенский отправлял семью в Тобольск, он говорил Кобылинскому: «Не забывайте, что это бывший Император. Его семья ни в чем не должна нуждаться».
Почему слово его разошлось с делом?
Он показал при допросе: «Конечно, Временное правительство принимало на себя содержание самой царской семьи и всех, кто разделял с ней заключение. О том, что они терпели в Тобольске нужду в деньгах, мне никто не докладывал».
В показании Кобылинского значится: «…Все эти истории были мне тяжелы. Это была не жизнь, а сущий ад. Нервы были натянуты до последней крайности. Тяжело ведь было искать и выпрашивать деньги на содержание царской семьи. И вот, когда солдаты вынесли постановление о снятии нами, офицерами, погон, я не выдержал. Я понял, что больше нет у меня власти, и почувствовал полное свое бессилие. Я пошел в дом и попросил Теглеву доложить Государю, что мне нужно его видеть. Государь принял меня в ее комнате. Я сказал ему: «Ваше Величество, власть выскальзывает из моих рук. С нас сняли погоны. Я не могу больше Вам быть полезным. Если Вы мне разрешите, я хочу уйти. Нервы у меня совершенно растрепались. Я больше не могу». Государь обнял меня одной рукой. На глаза у него навернулись слезы. Он сказал мне: «Евгений Степанович, от себя, жены и детей я Вас прошу остаться. Вы видите, что мы все терпим. Надо и Вам потерпеть». Потом он обнял меня, и мы поцеловались. Я остался и решил терпеть».
Первые меры большевиков по адресу семьи
Большевики еще более ухудшили денежный вопрос. Это было самой первой их мерой.
