Александр Бушков - Россия, которой не было — 2. Русская Атлантида
Казалось, случай как будто нарочно свел вместе этих трех раскольников, чтобы олицетворить перед глазами Левшина три главных начала почти всякого раскола: безумный фанатизм, фарисейское лицемерие и глубокое, закоснелое невежество» [112].
Комментарии нужны? А ведь перед нами — только один из романов, сеющий неприязненное отношение к старообрядчеству. Вплоть до того, что становится неприятен всякий, объявляющий себя старообрядцем. За все время, отпущенное историей Российской империи, разве что Мамин-Сибиряк и Д. Л. Мордовцев не внесли своей лепты в говорение всевозможных гадостей [113].
Отвращение, неприязнь, презрение к старообрядчеству формировались и в Российской империи, и продолжали формироваться в СССР.
Имеет смысл вспомнить и талантливый роман А. Н. Толстого «Петр Первый», в котором старообрядцы редко называются иначе, нежели «раскольники», и выступают как сборища садистов, мракобесов и изуверов. И то, что статья критика Латунского, «разоблачавшая» булгаковского Мастера, называлась «Воинствующий старообрядец».
Есть, конечно, и тут исключение — романы Черкасова [114]. Но не случайно же эти романы при советской власти издавались недостаточными тиражами и представляли собой библиографическую редкость.
При советской власти старообрядец был даже в меньшей степени «внутренним врагом», чем в Российской империи. Со времен же Алексея Михайловича и Петра I в империи из старообрядца активнейшим образом сформировался образ внутреннего врага, тупицы и негодяя.
Только в 1905 году, когда многое, всегда бывшее «нельзя», стало все-таки «можно», оказалось, что большая часть русских предпринимателей — старообрядцы. Самая активная, самая современная, самая предприимчивая часть национальной буржуазии — Милюковы, Гучковы, Прохоровы, Солдатенковы, Грачевы, Рябушинские, Третьяковы — все, как один, старообрядцы. В начале XX века 64% всего торгово-промышленного населения Российской империи имели предков-старообрядцев. В начале этого столетия только купцы-старообрядцы умели вести дела так, что вытесняли из торговли немцев, армян и евреев. Купцы же, сторонники официозного православия, как правило, проигрывали инородцам и иноземцам. «Волосяные старцы» в роли самой активной и предприимчивой части русского народа?! Как же так?!
Последствия
Пора ответить все же на вопрос: чего же хотел Никон? Не что он декларировал, а чего же он хотел на самом деле?
Фактически, если не принимать всерьез разного рода заверений, он хотел только одного — послушания и покорности. Происходил отбор тех, кто хотел открытости Руси, стремился к более современным формам религиозности — это несомненно. Но такой отбор действовал все же в основном на столичную верхушку, на интеллектуалов церковной организации.
А одновременно шел другой отбор, по другому признаку: отбор послушных.
Оруэлл считал, что все диктатуры всех времен очень отличались от тоталитарных режимов: они требовали принимать за истину одно и то же, а тоталитарные режимы постоянно требуют считать истиной то одно, то другое.
Плохо он знал русскую историю! Царь и патриарх в XVII веке делают именно это: требуют от населения страны начать верить во что-то другое, не так, не тем способом…
В итоге русские люди разделились не просто на старообрядцев и новообрядцев. Не в обряде тут дело. Ничуть не в меньшей степени русские люди разделились на послушных и непокорных.
Послушные были готовы отказаться от права участвовать в решении сложных бытийных и философских проблем; и от какой-то части социальной, даже хозяйственной самостоятельности. Сказали вышестоящие, что прежние книги — неверные? Значит, неверные. Велела правящая Церковь (а с ней и государство), креститься тремя перстами? Значит, ей виднее. Будет теперь ставить «сверху» священников в приходы (а не паства будет их избирать)? Значит, так надо. А мы что? Мы — люди маленькие. Наше дело — слушать, молиться, как приказано… и делать, как чиновники велят.
Непокорные отказываются понимать, почему за них должны принимать решения власти — будь то государственная администрация или церковная верхушка. Они намерены сами решать, что для них хорошо, а что — плохо. Старообрядцы весьма однозначно, весьма категорически отвергают любое навязывание им идей или образа жизни. Да, они отстаивают консервативные формы быта (в точности, как пуритане). Но это были их нормы быта. Они их сами устанавливали и сами намеревались ими распоряжаться.
При всей своей прогрессивности никонианство подчиняло Церковь государственной машине. Вплоть до того, что Петр, то ли в порыве холуйского энтузиазма, то ли со страху названный Великим, смог легко взять и отменить патриаршество. Дал монахам «Устав Святейшего Синода»: «Вот вам патриарх». Окончательно сделал священников видом государственных чиновников.
А потом была — и весьма закономерно — секуляризация церковных земель Екатериной, окончательное превращение духовенства не просто в неподатное, но вместе с тем и в служилое, тысячами нитей привязанное к государству сословие. Да и вообще насколько позволительно считать духовными лицами тех, кому вменялось в обязанность… донести, если на исповеди слышал о злоумышлении на государственную власть. В глазах очень многих людей никонианское духовенство было вовсе не духовенством, не совершенно особым сословием, а просто «такими чиновниками». Ну, в рясах они ходят. Вицмундиры у них, стало быть, такие. И для этого отношения были свои основания.
Весьма характерно, что позже, в XIX — начале XX века, русское дворянство и вообще образованные слои общества оказались поразительно мало привержены к православию.
Будет наивно изображать людей того времени поголовными атеистами. Но почему-то образованные русские люди или «впадали в ересь» (типа О. С. Булгакова или того же Л. Толстого), или начинали проявлять повышенный интерес к католицизму и все тому же протестантству. Остается предположить, что официальное русское православие не было в силах ответить на вопросы, более всего их волновавшие.
А старообрядчество, со всем его консерватизмом и, скажем мягко, нелюбовью к Западу, сохраняло одну из важнейших черт, сближавших Русь с остальной Европой, — независимую от государства Церковь. Церковь, которая не только была отдельным и самостоятельным источником власти, ограничивающим государственный произвол, но и была способна возглавить развитие культуры. Как в Европе эпохи Возрождения… Старообрядчество сохраняло, «консервировало» дониконианские нормы: общество, живущее и развивающееся в относительной независимости от государства; общество, сохраняющее контроль даже и над Церковью — хотя бы уже через выборы священника паствой. Никонианство было от начала до конца государственническим. Старообрядчество было построено на идее главенства общества над государством. А это очень характерная черта протестантизма.
Явление, которое стало называться старообрядчеством, отнюдь не представляло из себя чего-то единого. Чем-то сравнительно цельным выступала как раз официальная Церковь. В неофициальной, «непослушной», протестантизирующейся части Церкви общее число «согласий» (направлений, течений, движений) превышает три десятка [115]. Движение духоборов, зародившееся во второй половине XVIII века среди крестьян Тамбовской, Воронежской, Екатеринославской губерний, было настолько протестантским по духу, что возникли подозрения: а не проникло ли к крестьянам учение квакеров? И впрямь: неужели вонючие мужики могли сами до этого додуматься?! То есть английские-то могли. Они цивилизованные, им можно. Но… русские — да в черноземных губерниях?! Нет, тут без квакеров никак…
В той же Тамбовской губернии в конце XVIII века Семен Уклеин, примыкавший ранее к духоборам, основал молоканство (что, тоже беглый квакер? или пуританин, сбежавший от Кромвеля и слегка заблудившийся?). «Это же была кучка сектантов», — морщились священники в разговоре с автором статьи. Да нет, не кучка! В начале XX века молокан на Руси было порядка 1,2 миллиона. Это — после всех запретов, ссылок, преследований… При том, что духоборов и молокан официально, по закону, ограничивали в правах, высылали на Кубань и в Сибирь, а в 1889—1900 гг. принудили к переселению в Канаду [116].
Свято место пусто не бывает. Не имея возможности развивать собственные культурную и религиозную традиции, россияне ударялись в баптизм, но упорно отстаивали свое право иметь религию неофициальную, негосударственную, свободную от средневековой иерархичности и допотопной обрядности. Беспоповцы говаривали, что у них «в религии царя нет» [117] и что им «что поп, что черт»*. Они считали, что каждый может (и чуть ли не должен) искать собственные пути к Богу. И нет посредников в общении между человеком и Высшей силой.
Но это ведь тоже — важнейшие, сущностные черты протестантизма… Результатом раскола стало улавливание самых активных элементов населения. Тех, чья деятельность сближала Русь с Европой не по форме, а по сути.
