Елена Прудникова - Катынь. Ложь, ставшая историей.
Про лагеря польских пленных Аренс ничего не знал и, как он говорил, за все время пребывания в России не видел ни одного поляка. Про уничтожение польских офицеров он тоже не слышал, в чем нет ничего удивительного — армейских связистов в известность о таких акциях не ставили.
Впрочем, как выяснилось буквально через пять минут допроса, о расстрелах полковнику все же было известно.
«Аренс. Вскоре после моего прибытия один из солдат обратил мое внимание на то, что в одном месте на холмике стоит березовый крест. В это время все было занесено снегом, но я сам видел этот березовый крест.
После этого, в 1942 году, я постоянно слышал от своих солдат, что здесь, в нашем лесу, якобы когда-то происходили расстрелы. Я не обратил вначале на это внимания. Однако летом 1942 г. об этих разговорах было упомянуто в приказе группы войск генерала Герсдорфа. Причем генерал сказан мне, что он также знает об этих слухах.
Вопрос. Потом выяснилось, что эти рассказы были правдивыми?
Аренс. Да, они оказались правдивыми. Я чисто случайно установил, что здесь действительно находилось какое-то место захоронения. Обнаружил я это зимой 1943 года, в январе или феврале. Дело было так: я случайно увидел в этом лесу волка. Сначала я не поверил, чтобы это действительно мог быть волк. Пошел по его следам и увидел разрытую могилу на этом холме с березовым крестом. Я попросил определить, какие кости там были. Врачи сказали, что это кости человека. Я сообщил об этом офицеру, ведавшему погребениями и могилами, так как я думал, что мы имеем дело с могилой погибших бойцов; таких могил было много вокруг нашего расположения».
Ну и что? А ничего. Свидетель нисколько не кривит душой. Слухи о расстрелах наверняка ходили и в конечном итоге оказались правдивыми, а точное значение слова «когда-то» трибунал не уточнял. Крест? А что — крест? Какие основания считать, что он поставлен в 1940 году в память о польских офицерах, а не в июле 1941-го над могилой советских солдат, которых местные жители после боев нашли и похоронили в этом лесу? Тем более, польские рвы волк бы не разрыл — он все же некрупное млекопитающее, а не экскаватор.
Потом к Аренсу пришел доктор Бутц и сообщил, что в лесу, на основании имеющихся слухов, будут произведены раскопки, и после иногда навещал полковника в его комфортабельном «замке» и рассказывал о ходе работы, точно так же, как рассказывал и всему остальному миру. Едва ли полковник мог знать об этом деле что-то еще. Почему? Да потому, что связисты не были в восторге от такого соседства. В их уютном обжитом леске все время толкалась куча народу, ездили машины, приходилось делиться жилплощадью с прибывающими делегациями, а уж какой запах шел от могил… Так что раскопками они старались интересоваться как можно меньше и обходить их самым дальним из всех возможных путей. Аренс помнил, что там вроде бы работали какие-то пленные, но когда и сколько — не мог сказать. То, что туда «со стороны» привозили трупы, его офицеры не докладывали — однако связисты вряд ли совали нос в приезжавшие на раскопки грузовики. А один из главных вопросов: когда начались работы, в начале или в конце марта, ему не задали, а если бы и задали, то он наверняка бы не вспомнил: зима, снег, попробуй запомни, какой месяц на дворе…
Зато из его показаний внезапно выяснилось, почему не выселили из леса семью Киселева. Аренс упомянул о местных жителях, муже с женой — они жили неподалеку и занимались пчеловодством, которым, кстати, увлекался и сам полковник. Такое соседство стоило того, чтобы его поберечь.
В конце весны 1943 года Киселев будто бы рассказал Аренсу, что поляков расстреляли весной 1940-го. Ничего удивительного — что еще он мог рассказать немецкому офицеру, не опасаясь, что его рассказ дойдет до ушей «кураторов» из ГФП, и его снова начнут обрабатывать дубинками?
Что более важно, Аренс вспоминает, что часть леса, которую они называли «Катынской рощей», площадью примерно в 1 кв. километр, была огорожена. К сожалению, никто не спросил, каким образом. Деревянная ограда указывала бы на русских — уже в наше время выяснилось, что места расстрелов и захоронений НКВД огораживались сплошными заборами[138], колючая проволока — на немцев. Но — не спросили…
Теперь о хронологии. Как выяснилось, сперва дача НКВД была занята авангардными частями, потом сюда пришел передовой отряд полка связи, и затем уже сам полк.
«Эйхборн. Штаб 537-го полка всегда менял свое расположение вместе со штабом фронта и находился поблизости от штаба фронта. Передовые отряды полка прибывали на новое место еще раньше и устанавливали связь.
Вопрос. Где был расположен штаб полка?
Эйхборн. Штаб 537-го полка связи был расположен в так называемом Днепровском замке.
Вопрос. А где находился передовой отряд этого полка?
Эйхборн. Передовой отряд мог быть тоже расположен в этом доме, во всяком случае, часть отряда, чтобы занять это здание для штаба полка.
Вопрос. Вы знаете, кто командовал этим передовым отрядом?
Эйхборн. Отрядом командовал лейтенант Ходт.
Вопрос. Когда этот отряд прибыл в Катынь?
Эйхборн. Смоленск пап примерно 17 июля 1941 года. Так как штаб фронта хотел расположиться непосредственно около Смоленска, он сразу же после занятия Смоленска занял этот район, подыскав для себя подходящую штаб-квартиру. Как только тот район был занят штабом фронта, т. е. во второй половине июля 1941 года, этот отряд прибыл туда.
Вопрос. Итак, с июля 1941 года по 20 сентября 1941 года там находился передовой отряд?
Эйхборн. Да.
Вопрос. А 20 сентября приехал весь штаб?
Эйхборн. Да…
Вопрос. Вы говорите о штабе армейской группы или о штабе полка связи?
Эйхборн. Я говорю об обоих штабах…
…Вопрос, На каком расстоянии от Днепровского замка вы располагала?
Эйхгорн. Приблизительно на расстоянии в четыре-пять километров…»
И Эйхгорн, и генерал Оберхойзер, не говоря уже о полковнике Аренсе, прибыли в окрестности Гнездово не раньше 20 сентября и просто не могли знать, что здесь происходило до того. Не могли, да наверняка и не хотели, если были в курсе, как именно на Восточном фронте решались проблемы секретности при строительных работах на особо важных объектах, к числу которых принадлежал и штаб группы армий «Центр».
Естественно, штаб располагался не в палатках посреди чистого поля. И хотя для него не оборудовались бункеры, фронт строительных работ на объекте все равно был достаточно большим, и все они являлись секретными. Само расположение штаба, инженерные сети и, самое главное — системы связи, местонахождение узлов связи и схемы кабельных сетей. Секретность же, как правило, обеспечивалась чрезвычайно просто: стройка велась силами военнопленных, которых после окончания работ уничтожали.
В Смоленске до сих пор бытует местная легенда, что поляков использовали на строительстве бункера для Гитлера, а потом расстреляли. Ставка фюрера там действительно строилась, и даже с небольшим бункером, но происходило это позднее, с октября 1941 по август 1942 г.[139]., и если там и использовали поляков, то каких-то других, не тех, что были убиты в Козьих Горах (куда-то ведь делись еще 4 тысячи польских военнопленных). Однако и без гитлеровского бункера у нас выстраивается четкая цепочка событий.
В начале июля немцы захватили в Смоленске лагеря, где содержались польские военнопленные. Едва ли за два года отношение Гитлера к полякам так уж сильно изменилось. Когда речь шла об обычных военнопленных, германское правительство опасалось так уж откровенно нарушать Женевскую конвенцию, тем более что можно было нарваться и на ответные меры применительно уже к германским пленным. В основном это касалось англичан, американцев и французов[140], однако тень этих опасений падала и на Польшу. Но тут были «неучтенные» поляки, которые пленными формально не являлись — что мешало включить их в операцию «Танненберг», а перед этим использовать на строительстве сооружений для штаба? Тем более что это, по сути, были готовые строительные команды. Ну, а потом, когда площадка для штаба была готова, прибыла айнзатцкоманда, разместилась в занятом передовым отрядом полка комфортабельном «Днепровском замке», сделала свое дело и убыла, предупредив связистов о сохранении секретности.
Прежний командир полка, полковник Беденк, естественно, об этом знал — но его в Нюрнберге не допрашивали. А тех, кого допрашивали, операция непосредственно не касалась, знать о ней им было не положено, а если что и знали — так покажите того идиота, который станет выскакивать с такими откровениями перед трибуналом: поймают на слове, приговорят к смертной казни — доказывай потом, что ты не работал заодно с СД.
