Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)
союзников, чтобы славою, которою стоят войны, поразить слух неприятеля и ударить
на него соединенными силами. Теперь же, (говорил оп), пе имея ни откуда верных
известий о неприятеле, не следует рисковать „последними силами" Речи Посполитой.
Много сделал коронный маршал убедительных замечании, но все опи представляли
короля, вместе с его правительством, в безотрадном виде, и чем были справедливее,
тем были для большинства неприятнее. Король согласился с мнением большинства и
решился идти в Украину.
Войско выступило в поход к Бару и шло все безлюдными местами, точно вернулось
назад целое столетие, когда колонизация не смела двинуться дальше Бара в неведомые
никому наши пустыни,
т. ш.
49
386
.
и когда в передовом редуте колонизации, Баре, помнившем еще древнее имя свое.
Ров, стояли наши „безупречные Геркулесы", жаждавшие, по словам старинного
геральдика, „только кровавой беседы с неверными". Дорога (писали королевские
спутники) была похожа на „грязное кладбище". Народ разбежался по лесам. От
многолюдных недавно еще городов оставались недогоревшие развалины, и от богатой
Подоли и уделе ло только небо да поле. Богуслав Радивил, в своей автобиографии,
сохранил две, особенно поразившие путников черты Бара. Один жолнер,
заблудившийся в бу ковинских лесах, ползал здесь перед ними на коленях, не находя
пищи девятые сутки. Четырехлетняя девочка лежала уже шесть дней на дороге у
падали, которую грызла собака и в которую несчастная малютка запускала свои
рученки. Девочка казалась здоровою, но, испив теплого супу, тотчас умерла.
На втором ночлеге, когда войско стояло под Зелендами, пришло неожиданное
известие, что хаи, со всею силою, выступил из Крыма. Оно подтвердилось новыми
вестями. Поход был остановлен. Военная рада, после трех совещаний, постановила—
занять позицию над Днестром, над границами Волощини, дождаться падения Сочавы и
протянуть войну до тех пор, пока союзные князья не подойдут с помощью. Принтом
имелось в виду, что, в случае нападения, безопаснее стоять над большой рекой, а
съестные припасы легче добывать из Волощини, нежели из собственного голодного и
безлюдного края.
Итак вернулись па свои следы и расположились лагерем под Жванцем. Отсюда на
правом берегу виден был в полумиле тот Хотин, под которым „хлопы козаки"
сделались розовым венком на головах теперь борющейся с ними шляхты, а на левом, к
северу, в двух милях, „объеденный" жолнерами Камеиец.
Зная, что паны решились бороться напропалую, Хмельницкий, в августе 1653 года,
разослал универсалы, повелевавшие всем способным носить оружие идти в войско, не
отговариваясь никакими хозяйственными занятиями, хотя бы то была и уборка хлеба с
полей. Его агенты подкупали турецкий двор. Крымский хан, выиграв мало своими
интригами после бегства из-под Берестечка, готов был снова предпочесть панам
Козаков, нужды нет, что называл их безумными пьяницами. Но всего важнее было для
Хмельницкаго—вовлечь в козакопаоскую войну Москву. Он умолял царя о
немедленной помощи, „не желая отдать на поругание церквей и монастырей Божиих, а
христиан на мучительство". — „Если же ты,
.
387
великий государь“ (писал Хмельницкий) „нас не пожалуешь и не примешь к себе,
тогда мне остается свидетельствоваться Богом, что я многократно просил у государя
милости и не получил. Но с ИЮЛЬСКИМ королем у нас не будет мира ни за что*.
В ответ на эту мольбу, царь Алексей Михайлович прислал в Чигирин иодъячего
Ивана Фомина с грамотой и с подарками как самому Хмельницкому, так и Вьгговсксму.
Участь Польши была решена в Москве окончательно.
Переезд Фомина через Ромен, Лохвицу, Лубны, Лукомье, Горошин и Бужин был
рядом оваций в пользу поступления Козаков, как он выразился, в вечное холопство
великому государю. Встречая царского иодъячего за городом, козаки с атаманами
своими слезали с коней и низко кланялись.
Хмельницкого не было ни в Чигирине, ни в „его городе*, Суботове: он ездил гулять
по пасекам, которые составляли цвет яовацкого кочевого хозяйства. Пользуясь
отсутствием гетмана, войсковой писарь сообщил царским людям „тайным обычаемъ*
подлинные листы турецкого султана, Крымского хана и великих панов для прочтения.
Более важные документы посылал он через Фомина к самому царю на короткое время.
Когда гетман вернулся с гулянья по пасекам, царского посла, посаженного на
дорогого коня, провожали гетманские слуги пешком от его квартиры к гетманскому
дому. Рядом с ним ехал Выговский; впереди сын Фомина, также верхом на парадном
коне вез царскую грамоту, а грамоте предшествовали царские подарки гетману и
войсковому писарю, несомые придворными гетманскими людьми.
Хмельницкий встретил царского посла на дворе поклоном и, поздоровавшись,
провел через сени в светлицу. Рядом с этой светлицей были другие, в которых
помещалась войсковая канцелярия. Царскую грамоту Хмельницкий принял, но
выражению Фомина, честно и учтиво, целовалъ' любезно в печать и в бумагу и,
распечатав и прочитав, целовал снова и поклонился в землю среди светлицы, благодаря
Господа Бога и Пречистую Богородицу за неизреченное государево жалованье. Соболи
соответственной цены были вручены тут же Хмельницкому и Выговекому, но, но
просьбе Выговского, было послано к нему на двор 40 соболей высшего достоинства.
Можно предполагать, что эта и другие подобные уловки делались не без
соглашения писаря с гетманом, чтобы тем вернее вселить в Москалях выгодные для
Хмельницкого понятия о преданности вой-
388.
.
скового писаря к царю. Царские подарки во всяком случае не были безделицей для
них обоих. Добычное богатство уходило так же быстро в их бедственных
обстоятельствах, как приходило в счастливых. Откупаясь от хана, подкупая султанский
сераль, снаряжая новые войска на место побитых Вишневецкими да Радивилами и,
наконец, не умея беречь того, что не приобреталось честным трудом, они жили в
кредит у щербатой козацкой доли, по пословице: „не на те козак пъе, що е, а на те, що
буде“. Про черный день козацкие дуки прятали в земле золото и серебро; но
роскошничать в домашнем быту им было бы и трудно, и опасно, в виду врожденной у
Малоруссов зависти бедняков к богачам. Притом же богатства, в истинном смысле
слова, козацкая Малороссия не имела. Ободравши Малороссию панскую,
Хмельницкий торговал с ВоЛОЩИНОЙ такими остатками исчезнувших промыслов, как
поташ. В качестве сельского хозяина, он удовлетворялся пасеками, скотом, лошадьми,
откармливаньем свиней в дубовых лесах,—словом, вернулся на целое столетие к
старинным панским хозяйствам. Даже и скотоводство, не говоря уже о земледелии,
находилось при Хмельницком в таком состоянии, что Татары, приходившие к нему на
помощь, затруднялись продовольствием, а паны высказывали такое мнение о былой
земле, текущей молоком и медом, что опа едва в состоянии прокормит самих Козаков с
их подсоседками и подпомощниками. Фомин, представитель благоустроенной в
хозяйственном отношении Москвы, не мог не обратить внимания на жалкое
хозяйничанье Козаков. В своем статейном списке говорит он, между прочим,
следующее:
„Суботовский атаман, .Таврин Капуста, сказывал: „Пришли де ныне к гетману на
помочь крымские мурзы... болыпи 300 человек, а с ними пришло Татар с 200.000, и
стали около Суботова за рекою Тесьмою, а иные пошли к Боркам, где собирается его,
гетманское войско. И из того де татарского войска топерва в Су ботов приезжал к
гетманскому двору Сакал мурза с знаменем, а с ним 500 человек, для того, чтоб гетман
с ними шолг на Ляхов войною тотчас, а им де около Суботова стоять нечево: живности
нет, есть нечево, а едят де они свой кормъ—бьют лошеди““.
Не иначе могла существовать Малороссия под козацким режимом, как в виде
широкого кочевья, по которому изредка были рассеяны так называемые города, то есть
огороженные валом и частоколом села для некоторой безопасности торговых людей,
ремесленников и земледельцев.
389
Выступая, по требованию Татар, в поход, на другой день, Хмельницкий слушал у
церкви Вознесения Христова молебствие, а оттуда заехал к царскому подъячему, „и
слез с лошади пьян у воротъ" (пишет Фомин). Здесь Хмельницкий „говорил прежния
речи, с большим прошеньем и со слезами", прося помочь ему как можно скорее
ратными людьми. Он обещал принудить к царскому подданству и самих Татар. „Время
