Ричард Пайпс - Русская революция. Агония старого режима. 1905-1917
Алексеев и другие генералы Ставки теперь решили, что выбора не осталось: Николаю следует последовать совету Родзянко и отречься116. Но Алексеев достаточно хорошо знал Николая, понимал, что он пойдет на это только под давлением со стороны военных, и поэтому взялся сообщить текст разговора Рузского с Родзянко главнокомандующим фронтов и флотов. Он сопроводил сообщение собственной рекомендацией об отречении царя в пользу царевича Алексея и вел. кн. Михаила Александровича, с тем чтобы предотвратить развал армии, сделать возможным продолжение войны и спасти независимость России и судьбу династии. Он просил всех принявших его послание сообщить свое мнение непосредственно в Псков, а копию направить ему117.
Рузский пришел с докладом к царю в 10.45 и вручил запись переговоров с Родзянко. Николай прочел их молча. Затем отошел к окну вагона и стоял там неподвижно, глядя на открывающийся пейзаж. Обернувшись, он сказал, что обдумает предложение Родзянко, но добавил: «Я опасаюсь, что народ этого не поймет: мне не простят старообрядцы, что я изменил своей клятве в день священного коронования; меня обвинят казаки, что я бросил фронт»118. Он еще раз напомнил: «его убеждение твердо, что он рожден для несчастия, что он приносит несчастье России; сказал, что он ясно сознавал вчера уже вечером, что никакой манифест не поможет. «Если надо, чтобы я отошел в сторону для блага России, я готов на это»»119.
В этот момент Рузскому вручили телеграмму, которую Алексеев разослал главнокомандующим с просьбой высказать мнение по поводу его предложения об отречении. Рузский прочел эту телеграмму царю вслух120.
Приблизительно к двум часам дня в Псков стали поступать ответы военачальников на телеграмму Алексеева. Вел. кн. Николай Николаевич «коленопреклоненно» молил государя отказаться от короны, чтобы спасти Россию и династию. Командующие Западным фронтом генерал А.Е.Эверт и Юго-Западным фронтом генерал А.А.Брусилов тоже высказались за отречение. Генерал В.В.Сахаров, командующий Румынским фронтом, полагая Временное правительство «разбойной кучкой людей», тем не менее тоже не видел пути избежать отречения. [Отречение Николая II / Под ред. П.Е.Щеголева. Л., 1927. С. 203-205. Адмирал А.И.Непенин, командующий Балтийским фронтом, тоже присоединился к голосам за отречение. Его телеграмма пришла позже. Сам он был убит матросами два дня спустя (см.: Easily N.de. Diplomat of Imperial Russia, 1903-1917: Memoirs. Stanford, Calif., 1973. P. 121; РЛ. 1922. № 3. C. 143-144). От адмирала Колчака, командующего Черноморским флотом, ответа не последовало.].
Между двумя и тремя часами дня Рузский вновь пошел к царю в сопровождении генералов Ю.Н.Данилова и С.С.Савича, взяв с собой телеграммы от вел. кн. Николая Николаевича и командующих фронтами121. Внимательно просмотрев их, царь попросил генералов откровенно высказаться. Они горячо заговорили, что и по их мнению у царя не остается иного выбора. Помолчав, Николай перекрестился и сказал, что готов к этому. Генералы тоже перекрестились. Николай удалился и появился вновь через четверть часа (3.05) с двумя сообщениями, написанными от руки на телеграфных бланках и адресованными — Родзянке одно, другое — Алексееву.
Первое гласило: «Нет той жертвы, которую я не принес бы во имя действительного блага и для спасения родной матушки России. Посему я готов отречься от престола в пользу моего сына, с тем, чтобы он оставался при мне до совершеннолетия, при регентстве брата моего, великого князя Михаила Александровича»122.
Телеграмма Алексееву была по существу такой же, за исключением того, что в ней не упоминалось о регентстве123.
Николай попросил в Ставке составить манифест об отречении. Алексеев поручил эту работу Базили. Основываясь на Своде законов, Базили составил текст, который в 7.40 был передан в Псков царю на подпись124.
Все говорит о том, что Николай II отрекся из патриотических соображений, желая избавить Россию от позорного поражения и спасти ее армию от разложения. Окончательным доводом, заставившим его пойти на этот шаг, было единодушное мнение командующих фронтами, в особенности телеграмма вел. кн. Николая Николаевича. [Мартынов. Царская армия. С. 159. Впоследствии, вернувшись в Царское Село, Николай показал графу Бенкендорфу телеграммы от командующих фронтами в объяснение принятого им решения (см.: Benckendorff Р.К. Last Days at Tsarskoe Selo. Lnd., 1927. P. 44—45).]. Не менее знаменателен факт, что Николай обсуждал возможность отречения не с Думой и ее Временным правительством, а с генералом Алексеевым, как бы подчеркивая, что отрекается перед армией и по ее просьбе. Если бы царь в первую очередь заботился о сохранении трона, он мог бы скоропалительно заключить мир с немцами и бросить войска с фронта на усмирение бунта в Петрограде и Москве. Он предпочел отказаться от короны ради спасения фронта.
Хотя все это время царь не терял самообладания, отречение явилось для него большой жертвой, и вовсе не потому, что ему были дороги сама власть или ее внешний блеск — первое он считал тяжким бременем, второе — скучной показухой, — но потому, что этим актом, по его мнению, он нарушал клятву, данную перед Богом и страной125.
Однако на этом его испытания не кончились. В тот самый момент, когда государь император подписывал акт об отречении, в Петрограде два представителя Временного правительства, Шульгин и Гучков, сели в специальный поезд, следующий в Псков. Они везли их собственный вариант манифеста об отречении, надеясь добиться от царя того, что он — о чем знать они еще не могли — уже сделал. Эту миссию им поручило Временное правительство, пришедшее этой ночью к решению, что для успешной деятельности ему необходимо отречение старой власти. Новое правительство надеялось, что, действуя стремительно, оно сможет представить народу нового царя, в лице цесаревича Алексея, прежде, чем Совет объявит установление в России республиканского строя.
Когда Рузский вышел из царского поезда, ему сообщили, что Шульгин и Гучков в пути. Он доложил об этом царю, и тот попросил вернуть телеграммы, предназначенные Родзянке и Алексееву. Рузский подумал, что, быть может, посланцы нового правительства, оба известные монархистскими взглядами, везут сообщение, позволяющее царю остаться на троне126.
Ожидая их приезда, царь решил переговорить с придворным врачом, профессором С.П.Федоровым, чтобы спросить у него прямо, возможно ли излечение цесаревича от тяжкого недуга. Царь открыл, что, по предсказанию Распутина, по достижении 13-летнего возраста — то есть в 1917 году — цесаревич полностью излечится. Правда ли это? Федоров ответил, что такое выздоровление от гемофилии при нынешнем состоянии медицинской науки было бы просто чудом. Однако цесаревич может прожить долгие годы. И добавил: по его мнению, не следует надеяться, что после отречения Николай сможет держать сына, объявленного теперь царем, при себе, ибо более чем вероятно, что бывшего царя вышлют за границу127. Это соображение заставило Николая изменить решение. Он не мог расстаться с сыном и поэтому вместо отречения в его пользу вручал корону вел. кн. Михаилу Александровичу.
Этот импульсивный жест был последним дыханием вотчинного духа, непроизвольным движением души, показывающим, как глубоко укоренился такой образ мыслей в сознании русской монархии. Порядок наследования императорской власти был четко определен: согласно Основным законам, корона автоматически переходит к старшему сыну царствующего императора, даже если он несовершеннолетний и не может править128. Николай не имел никакого права отрекаться от имени сына и назначать своим наследником вел. кн. Михаила: «Престол Российский — не частная собственность, не вотчина императора, которой он может распоряжаться по своему произволу»129. Выбор вел. кн. Михаила был вдвойне неправомочен еще и потому, что Михаил, взяв в жены женщину невысокородного происхождения, уже однажды разведенную, в любом случае не мог претендовать на престол.
Шульгин и Гучков прибыли в Псков без четверти десять вечера и были немедленно препровождены в царский поезд. Оба были небриты, в помятых одеждах, про Шульгина говорили, что у него был вид приговоренного130. В присутствии Рузского, графа Фредерикса и генерала Нарышкина, ведшего запись, Гучков мрачно описал положение в столице. Избегая смотреть императору в глаза, уставившись в стол перед собой, он особенно напирал на опасность распространения беспорядков на фронтовые части и на бесполезность присылки карательной экспедиции. Он подчеркивал, что бунт стихийный: помощник Хабалова сообщил ему, что войска немедленно перешли на сторону восставших. По свидетельству Рузского, Николай был совершенно потрясен сообщением, что его личный конвой принял участие в мятеже. После этого он уже едва слушал Гучкова131. Гучков продолжал рассказывать, что петроградские бунтовщики настроены крайне антимонархически и во всех несчастиях России винят династию. Это требует резко переменить образ правления. Временный комитет был образован для восстановления порядка, в особенности в войсках, но эта задача требует и других перемен. Невозможность сохранения престола за Николаем определялась не только враждебностью населения к императору и императрице, но и боязнью возмездия. «У всех рабочих и солдат, принимавших участие в беспорядках, — говорил Гучков, — уверенность, что водворение старой власти — это расправа с ними, а потому нужна полная перемена»132. Гучков заключил, что лучшим выходом для царя будет отречение в пользу сына и назначение регентом Михаила Александровича — таково мнение «Временного комитета». Такой шаг, принятый вовремя, может спасти Россию и династию.
