Александр Зиновьев - Русская судьба, исповедь отщепенца
В помещении, где раньше находился опорный пункт милиции, установили пункт постоянного наблюдения за мною. У дома постоянно стали дежурить агенты КГБ. Иногда дежурили целые группы на машинах. Они фотографировали всех, посещавших нас, иногда снимали киноаппаратами. Меня стали регулярно вызывать в милицию как тунеядца, угрожая выслать из Москвы куда-нибудь в Сибирь. Предложили работу рядовым программистом в Омске. Куда бы мы ни шли, нас повсюду сопровождали агенты КГБ. В одиночку выходить было небезопасно. Случаи избиения диссидентов и даже убийства некими "хулиганами" уже имели место в Москве. В первую же неделю после выхода "Зияющих высот" мы почувствовали опасность прогулок в одиночку. Однажды я выбежал позвонить из автомата какому-то западному журналисту - домашний телефон прослушивался. Когда я возвращался домой, ко мне на лестничной площадке пристал "пьяный" огромного роста парень, изображавший пьяного. Хотя я был довольно крепок физически и умел драться, справиться с таким верзилой я не мог. Ольга услыхала возню на площадке, выбежала, пыталась оттащить "пьяного" от меня, но и ее сил было мало. Тогда она сбегала на кухню, схватила металлический пестик (довольно тяжелый) и ударила им по плечу "пьяного". И вовремя: он начал душить меня. "Пьяный" от Ольгиного удара сразу "протрезвел", рука у него повисла, обессиленная, он оставил меня и, спускаясь по лестнице, все время оборачивался и произносил вполне трезвые угрозы.
Мои коллеги и сослуживцы потребовали предать меня суду. Позднее один мой знакомый, имевший связи в аппарате ЦК и в КГБ, рассказал при "случайной" встрече о реакции на мою книгу Суслова. По его словам, Суслов якобы сказал: "Мы возились лишь с диссидентами, а главную сволочь проглядели". По его же словам, Суслов якобы настаивал на том, чтобы меня осудили самым суровым образом, а Ю. Андропов, бывший тогда главою КГБ, якобы предлагал выпустить меня на Запад работать в каком-нибудь университете. Не берусь судить о том, насколько все это соответствовало истине. Но и из других источников мне стало известно о таком распределении мнений "вверху". Я склонен поверить в эту информацию. На собрании в Институте философии, на котором единогласно меня подвергли публичному осуждению, мои коллеги и среди них мои бывшие многолетние друзья требовали предать меня суду. А присутствовавший на собрании под каким-то видом представитель КГБ сказал им, что это не их дело. Я не хочу обелять КГБ. Я хочу сказать, что на Западе да и многие в Советском Союзе думают, будто все зло исходит из КГБ. В этой легенде заинтересованы и сотрудники аппарата ЦК КПСС: они хотят выглядеть чистыми. На самом деле КГБ есть лишь исполнительный орган ЦК КПСС. За все то, что кажется мрачными делами, ответствен прежде всего ЦК.
Почему, спрашивается, в Советском Союзе не нашлось ни одного ученого и ни одного писателя, которые открыто выступили бы в мою защиту? Почему мои ученики и соратники в логике, которым ничто не угрожало со стороны властей, поспешили предать меня и "отмежеваться" от меня? Этот вопрос еще более серьезный, чем вопрос об отношении КГБ и ЦК КПСС. Это вопрос о реальной социальной структуре населения коммунистической страны. Я на эту тему уже писал выше. Здесь хочу остановиться на ней еще раз специально.
УЧЕНЫЕ И ПИСАТЕЛИ
На Западе была распространена легенда, будто многочисленные талантливые и моральные деятели советской культуры стремятся творить во имя истины и красоты, но злодейское руководство мешало им делать это благородное дело. Эту легенду поддерживали сами представители советской интеллигенции. Она удобна для них - дает оправдание их поведению и возможность выглядеть жертвой в глазах Запада, да и в своих собственных. Но эта легенда не имеет ничего общего с советской реальностью. В среде советской интеллигенции появляются и настоящие жертвы, но как редкое исключение. И многие представители интеллигенции в чем-то страдают, но эти страдания суть неизбежная плата за совсем не жертвенное положение и роль интеллигенции в обществе. В этом смысле и работники аппарата власти являются жертвами своей собственной системы власти. В этом смысле даже короли были жертвами своей роли королей.
В коммунистическом обществе сохраняются и разрастаются профессии ученых и писателей. Но наличие таких категорий граждан не характеризует социальную структуру советского общества по существу, как и наличие рабочих и крестьян. Тот факт, что человек является ученым или писателем, еще не определяет сам по себе его социальное положение и поведение. Возьмите любое научное учреждение коммунистической страны, проанализируйте его социальную структуру и положение людей в ней, и вы увидите, что поведение людей определяется принципами, ничего общего не имеющими с принципами морали и некоей профессиональной солидарности. В число ученых включаются бесчисленные чиновники различных уровней, сделавшие карьеру за счет науки, но мало что давшие ей. В ученые включаются и научные работники опять-таки различных рангов, которые делают карьеру в качестве рядовых сотрудников и руководителей групп. Включаются в ученые и всякого рода ассистенты, лаборанты, технические помощники. Так что словом "ученые" называют представителей различных социальных категорий, подобно тому как словом "военные" называют и рядовых солдат, и высших генералов, и маршалов. Научные карьеры делаются по законам социальным (коммунальным), а не по законам "чистой науки", какой на самом деле нет. Для отдельных людей делаются исключения из каких-то соображений (например, создать видимость "научности" всей далеко не научной системы, соображения престижности советской науки, покровительство властей), но они не меняют социальной организации научных учреждений.
Я мог бы выбиться на высший уровень за счет науки. Но для этого я должен был бы вступить в компромисс со всей социальной системой и вести себя по правилам поведения карьеристов в системе науки. Я имел бы тогда покровительство "сверху".
У меня появились бы десятки поклонников и подхалимов, которые повсюду превозносили бы меня. Я получал бы официальные награды и другие знаки официального признания. Стали бы говорить о советской школе в логике. И кстати сказать, и на Западе ко мне стали бы относиться с таким же почтением - законы массовых явлений одинаковы как для Советского Союза, так и для Запада. Но я отказался пойти на компромисс, лишился защиты от моих коллег со стороны властей. Последние отдали меня на съедение самим ученым, и те сделали свое дело, соответствующее их социальной природе. Отмечу также кстати, что во всех случаях, когда мне отказывали в разрешении поехать за границу на профессиональные встречи, когда мою кандидатуру отклоняли при выборах в Академию наук и при выдвижении на Государственные премии, всегда так или иначе имело место участие моих коллег, которые либо считались друзьями, либо по видимости покровительствовали мне. Так, например, при разборе моего дела в КГБ и в ЦК КПСС в 1967 году мне рассказали, что мою поездку на международный конгресс сорвал академик Б.М. Кедров. Ему не нравилось то, что я на Западе был известен лучше, чем он, что мои книги там издавались, что ссылок на мои работы было больше, чем на его. Он знал о моей способности производить эффект на слушателей моими выступлениями. К тому же я имел персональные приглашения, а он - нет. И он сказал в ЦК, что не ручается за меня, и меня изъяли из делегации. И такого рода случаев в моей жизни было сотни. Мои коллеги использовали мою беззащитность, чтобы помешать мне выделиться за счет чисто научных достижений. И они преуспели в этом. Моя жизненная концепция была эффективна лишь в определенных пределах, а именно если ты не пытаешься реализовать свои способности сверх меры, допускаемой твоим всесильным окружением.
Когда я уходил в литературу, я уже имел печальный опыт в моей профессии, знал положение в литературе и не рассчитывал на то, чтобы пробиться в среде советских писателей. Я знал, что советская литература - это десятки тысяч людей, объединенных в различные организации, имеющих сложную социальную структуру и иерархию, выполняющих разнообразные функции. Талантливые писатели, действующие во имя истины и красоты, являются среди них редким исключением. Подавляющее большинство писателей и прочих деятелей литературной индустрии выбрали эту сферу жизнедеятельности исключительно из эгоистических соображений. На роль писателей здесь отбираются люди особого рода, такие, для которых советский строй жизни есть их родной строй. Они получают специальную подготовку, как быть не писателем вообще, а писателем советским. Они живут в конкретных советских условиях, а не витают в облаках, т. е. зарабатывают деньги, приобретают квартиры, дачи и машины, делают карьеру, заслуживают чины, награды, звания. Они сами образуют лестницу социальных позиций с соответствующей лестницей распределения материальных и прочих благ. Многие из них занимают официальные посты и входят в органы власти. Многим достаточно написать одну книжку, чтобы всю жизнь считаться писателем и жить безбедно. Такие писатели являются высшей властью в литературе. Они решают, что следует писать и как писать, что разрешить печатать, а что нет, кого и как награждать, кого и как наказывать. Высшая власть в советской литературе - сами советские писатели. Главный враг талантливого советского писателя - другой писатель, но посредственный. А таковых подавляющее большинство. Их роль - низвести литературный талант одиночек до уровня посредственности массы писателей. Они всеми силами стремятся утвердить в литературе господство посредственности, т. е. свое собственное господство. Партийные и государственные органы заявляют о себе лишь после того, как сами писатели не могут справиться с непокорными одиночками своими силами. Если бы советские власти предоставили самим советским писателям решать печатать мою книгу в Советском Союзе, ни один член Союза советских писателей не высказался бы за публикацию. Вот в чем суть дела! Да и сейчас, через двенадцать лет после опубликования "Зияющих высот", советские писатели ни в коем случае не допустили бы печатание моих книг в России, если бы им было предоставлено право решать. Появление моих книг в России принесло бы мне неслыханный успех, и десятки тысяч посредственностей это знают. Это изменило бы литературный статус массы писателей. Мой случай тут не является исключительным. Основным врагом публикации в Советском Союзе лучших произведений литературного взрыва брежневского периода являются сами советские писатели, составляющие часть и орудие идеологического аппарата страны.
