Пётр Кошель - История сыска в России, кн.1
Несмотря на предупреждение Тучкова и на очевидную вздорность сообщений Шилова, III Отделение, само бывшее о нем весьма нелестного мнения, решило все-таки произвести по его доносам особое расследование. Через неделю, 2 июля, жандармский полковник Дурново получил от князя Долгорукова предписание, которое, помимо дословного изложения шпионских измышлений, гласило: «Находя по настоящим обстоятельствам сведения эти важными и признавая необходимым удостовериться, в какой степени оные справедливы, я предписываю Вашему высокоблагородию отправиться в Тульскую и потом, если окажется нужным, в Курскую губернии и сделать надлежащее дознание по сему предмету».
Полковник Дурново начал исполнение данного ему поручения с производства обысков в Ясной Поляне, которые были сделаны в отсутствие Толстого, с подобающей помпой и продолжались целых два дня. Результат экспедиции не оправдал ожиданий: самый «тщательный и всесторонний» осмотр всего имения обнаружил только… полную лживость донесений Шилова.
Вернувшись в Петербург, полковник Дурново представил шефу рапорт о своей поездке. Он доложил, что в Ясной Поляне проживают только 9 молодых людей, причём «все они имели свидетельство на жительство», ни у кого из них «предосудительного не оказалось». Лишь у студента Фон-Боля, управляющего имением, обнаружили выписку из журнала «Колокол».
В школах также, «кроме общеупотребительных учебных материалов и книг, ничего не найдено». Также «в доме графа-Толстого, устроенном весьма просто, не оказалось ни потайных дверей и лестниц, ни литографских камней и телеграфа». В бумагах Толстого нашлось лишь несколько писем 1856 года от Тургенева (писателя), по которым «можно было судить, что он находился в коротких отношениях с Герценом. Кроме того, при просмотре корреспонденции выяснилось, что в одном из собственноручных писем (от 25 января 1862 года, к Сердобольскому) Толстой жаловался на жившего у него студента Соколова, осуждая его за то, что любит заниматься литографией, слушает бредни Герцена, но делом не занимается».
В заключение Дурново пишет, что «с посторонними граф Толстой держит себя очень гордо и вообще восстановил против себя помещиков, так как, будучи прежде посредником, он оказывал особое пристрастие в пользу крестьян», обращение с которыми у графа «чрезвычайно просто, а с мальчиками, учащимися в школах, даже дружеское».
III Отделение потерпело полное фиаско. Оно чувствовало себя так неловко, что не решилось даже полностью доложить содержание рапорта полковника Дурново, князь Долгоруков просто пометил: «Выписку из этого донесения я отправил государю императору 17 июля».
Но на этом история не кончилась: Л.Н. Толстой не захотел отнестись безучастно к учинённому над ним произволу и обратился с жалобой к самому государю. Письмо, которое он послал по этому поводу императору Александру И, является настолько характерным для настроений Толстого того времени, что стоит привести его целиком. Толстой писал:
"Ваше Величество. 6 июня жандармский штаб-офицер в сопровождении земских властей приехал во время моего отсутствия в моё имение. В доме моем жили во время вакации мои гости: студенты, сельские учителя мирового участка, которым я управлял, моя тётка и сестра моя. Жандармский офицер объявил учителям, что они арестованы, потребовал их вещи и бумаги. Обыск продолжался два дня, обысканы были: школа, подвалы и кладовая, ничего подозрительного, по словам жандармского офицера, не было найдено.
Кроме оскорбления, нанесённого моим гостям, найдено было нужным нанести то же оскорбление мне, моей тётке и моей сестре. Жандармский офицер пошёл обыскивать мой кабинет, в то время спальню моей сестры. На вопрос о том, на каком основании он поступает таким образом, жандармский офицер объявил словесно, что он действует по высочайшему повелению. Присутствие сопровождавших жандармских солдат и чиновников подтверждало его слова. Чиновники явились в спальню сестры, не оставили ни одной переписки, ни одного дневника непрочитанными и, уезжая, объявили моим гостям и семейству, что они свободны и что ничего подозрительного не было найдено. Следовательно, они были и наши судьи, и от них зависело объявить нас подозрительными и несвободными. Жандармский офицер прибавил, однако, что отъезд его ещё не должен окончательно успокаивать нас, он сказал: «каждый день мы можем приехать».
Я считаю недостойным уверять Ваше Величество в незаслуженности нанесённого мне оскорбления. Все моё прошедшее, мои связи, моя открытая для всех деятельность по службе и народному образованию и, наконец, журнал, в котором выражены все мои задушевные убеждения, могли бы без употребления мер, разрушающих счастие и спокойствие людей, доказать каждому интересующемуся мною, что я не мог быть заговорщиком, составителем прокламаций, убийцей или поджигателем. Кроме оскорбления, подозрения в преступлении, кроме посрамления во мнении общества и того чувства вечной угрозы, под которой я присуждён жить и действовать, – посещение это совсем уронило меня во мнении народа, которым я дорожил, которого заслуживал годами и которое мне было необходимо по избранной мною деятельности основанию народных школ.
По свойственному человеку чувству я ищу, кого бы обвинить во всем случившемся со мной. Себя я не могу обвинить: я чувствую себя более правым, чем когда бы то ни было, ложного доносчика я не знаю, чиновников, судивших и оскорблявших меня, я тоже не могу обвинять: они повторяли несколько раз, что это делается не по их воле, а по высочайшему повелению.
Для того, чтобы быть всегда правым столь же в отношении моего правительства и особы Вашего Величества, я не могу и не хочу этому верить. Я думаю, что не может быть волею Вашего Величества, чтобы безвинные были наказываемы и чтобы правые постоянно жили под страхом оскорбления и наказания.
Для того, чтобы знать, кого упрекать во всем случившемся со мной, я решаюсь обратиться прямо к Вашему Величеству. Я прошу только о том, чтобы с имени Вашего Величества была снята возможность укоризны в несправедливости и чтобы были ежели не наказаны, то обличены виновные в злоупотреблении этого имени.
Вашего величества верноподданный граф Лев Толстой.
22 августа 1862 года, Москва".
По поводу этого письма III Отделение представило всеподданнейший доклад, в котором имело наивность выставить причиной нанесённого Толстому «оскорбления» проживание у него студентов, занимавшихся преподаванием в школах «без ведома местного начальства».
Дело разрешилось тем, что Толстому в сентябре 18б2 года объявили через тульского губернатора, что обыск в Ясной Поляне был вызван «разными неблагоприятными сведениями» и что «Его Величеству благоугодно, чтобы принятая мера не имела собственно для графа Толстого никаких последствий».
К этому объявлению князь Долгоруков нашёл нужным прибавить, для передачи Толстому, «что если бы он, во время пребывания полковника Дурново в Ясной Поляне, находился сам лично, то, вероятно, убедился бы, что штаб-офицеры корпуса жандармов, при всей затруднительности возлагаемых на них поручений, стараются исполнить оные с тою осмотрительностью, которая должна составлять непременное условие их звания».
О том, действовали ли с надлежащей «осмотрительностью» сами руководители штаб-офицеров, приказавшие, на основании в явно вздорного доноса «простого сыщика для карманных воришек» и личности, «на которую полагаться совершенно нельзя», принять меры, нарушившие «счастье и спокойствие людей», об этом шеф жандармов благоразумно умолчал…
Последующее десятилетие жизни Толстого явилось периодом пышного расцвета его художественного творчества: появились романы «Война и Мир», «Анна Каренина».
Характер новых произведений Толстого, направление его деятельности, протекавшей за эти годы в самых строгих рамках легальности, вызвали примирительное отношение к нему со стороны «власть имущих». Последнее простиралось до того, что, когда Толстой, задумавший писать «Декабристов», пожелал осмотреть знаменитую Петропавловскую крепость, ему это охотно разрешили.
Доброжелательное отношение «начальства» к Толстому продолжалось недолго, оно сразу изменилось, как только в мировоззрении писателя наметился крутой перелом.
Как известно, в половине 70-х годов Толстой пережил духовный кризис, который разрешился тем, что писатель сосредоточил центр своего внимания на проблемах этики и религии. С прямотой, свойственной Толстому, он стал резко трактовать вопросы морали и громко провозглашать истины, противоречившие учению господствующей церкви, что сразу поставило его в коллизию с «внешними условиями».
Новое душевное состояние Толстого впервые публично выразилось в его «Письме к Александру III» (1881 г.). Относясь вполне отрицательно к героям 1 марта, Толстой не мог, однако, примириться и с готовившимся актом судебного возмездия. Следуя своим основным убеждениям, он возвысил свой голос против смертной казни. Обращение его осталось гласом вопиющего в пустыне. Два года спустя Толстой решил опубликовать первый свой фил о-, софский опыт «Исповедь», написанную ещё в 1879 году. Она должна была появиться в журнале «Русская мысль», цензура воспротивилась этому, и статья была вырезана из готовой книжки журнала. Пришлось напечатать «Исповедь» за границей, где она вскоре и появилась в издании Элпидина. Это было первое произведение Толстого, вышедшее нелегальным путём.
