Анатолий Уткин - Русско-японская война. В начале всех бед.
Рузвельт специально убрал стулья, это позволяло избежать проблемы определения старшинства в делегациях и фигурального значения чиновничьего ранжира. Стояли все, ланч (включая вино) был холодным. С Комурой президент говорил по-английски, с Витте — по-французски. Рузвельт делал ошибки в французском, но он говорил быстро, и его французский был понятен, а на идеальную грамматику он и не посягал. (Здесь следует также заметить, что обычно обслуживающим персоналом «Мэйфлауэра» являлись обходительные американские японцы, но в особой значимости данной ситуации их поменяли на китайский персонал).
В бокалы налили шампанское, и Теодор Рузвельт вышел вперед, зная, что его слова разнесутся по всему миру. «Джентльмены, я предлагаю тост, который не может быть продолжен, и который я предлагаю выпить стоя и в тишине». Президент посмотрел в лицо Витте. «Я пью за благополучие и процветание суверенов и за народы двух великих наций, чьи представители встретились сегодня на этом корабле. Я питаю искреннюю надежду — и молю об этом в интересах не только этих дух держав, но и всего цивилизованного человечества, чтобы справедливый и прочный мир был незамедлительно заключен между ними». Как пишет исключительно по милости Рузвельта присутствовавший представитель издательского синдиката «Сан», он в этот момент ощутил, что все присутствующие вокруг — прежде всего люди. «Впервые в жизни мне пришло в голову, что в войнах не только нет нужды, но что они смехотворны; что все они продукт человеческого недомыслия… За исключением, может быть, нескольких диких или полудиких племен, все мы знаем, что войны никому не приносят пользы, что их единственный результат, словами Гуго Гроция, в том, что «на войне отцы хоронят своих сыновей, в то время как в мирное время сыновья хоронят своих отцов» — что более естественно».
После ланча состоялось торжественное фотографирование. Потускневший от времени снимок дает весьма наглядное представление о складывающейся психологической ситуации. Огромный Витте доминирует на снимке, оттесняя на второй план невысоких японских представителей. Почти все присутствующие отметили, что Рузвельт самым теплым образом разговаривал именно с Витте. В ходе приема Рузвельт пришел к безусловному выводу, что именно от Витте будет зависеть согласие на контрибуции — одно из ключевых условий успеха конференции. На снимке видны муки на лице у Такахиры, знак невольно попираемой гордости.
В половине третьего Рузвельт распрощался со всеми, и еще один 21-пушечный салют всполошил сонный полуденный мир американской Новой Англии. За ним на небольшой яхте «Дельфин» отправились японцы. Гораздо более крупное судно стало временным домом российской делегации, которая во главе с Витте переоделась в белое и вскоре же появилась на палубе. О Рузвельте в этот вечер вспоминают, что он выглядел усталым, но довольным. «Я думаю, что мы взяли хороший старт. Я знаю, что весь мир сейчас смотрит на меня; но и осуждение — в случае неудачи конференции — падет именно на меня. Ну что ж».
Условия мира вырабатывались в борьбе интеллектов и воли, и здесь — вперед вышел российский представитель. Важным было отношение средств массовой иенформации. Удачей для России было то, что к концу конференции многие из влиятельных американских органов печати, поначалу враждебные России, существенно изменили тон. Косвенным образом Витте использовал и самого Рузвельта, поставив его в положение, когда тот должен был торопить японцев.
Япония вела себя жестко. Японцы требовали признания преобладания своих интересов в Корее, части влияния в Маньчжурии; ухода русских из Маньчжурии; совместного японо-русского соглашения «не препятствовать мерам развития Китаем Маньчжурии»; передачи Японии острова Сахалин со всеми строениями; передача Порт-Артура, Дальнего и прилегающей территории; передача Японии железной дороги между Порт-Артуром и Харбином вместе с угольными шахтами; использование Россией Транссиба только в мирных целях; возмещение Японии военных убытков; сдача Японии всех русских военных кораблей, находящихся в нейтральных водах; ограничение русской военно-морской мощи на Тихом океане; передача Японии прав на рыболовство вдоль российских берегов, заливов и рек Дальнего Востока России.
У обеих делегаций были инструкции от своих правительств. Японцы были озабочены тем, что они могут отобрать у русских. Русские же интересовались тем, что они могут отдать и пределами, за которые они выйти не могут. В первом же отчете царю граф Ламздорф, министр иностранных дел России, рекомендовал отказаться от идеи осуществлять русское влияние в Корее. В свете провозглашенной японцами позиции, все ожидали от японцев требований выплатить контрибуции. С точки зрения Ламздорфа военные рычаги России на Дальнем Востоке были ограниченными. Царь так прокомментировал этот доклад: «Я готов завершить войну, которой я не хотел, миром, которого я желаю, при условии, что условия не повредят престижу России». На докладе добавил: «Я не считаю, что мы разбиты; наша армия еще нетронута, и я верю в нее». Царь был готов отказаться от русского влияния в Корее, то не была русская территория. Но что касается выплаты репараций, тут он был тверд: «Россия никогда не платила дани; я никогда не соглашусь на это». Николай трижды подчеркнул последнее предложение.
Русская делегация разбирала японские требования пункт за пунктом. Витте был категорически против российского вмешательства в корейские дела и он немедленно согласился на главенство Японии в Корее с условием, что отсюда Япония не будет угрожать Маньчжурии. Русская делегация согласилась и на передачу японцам железной дороги Порт-Артур-Харбин. Витте полагал, что русская делегация должна «мыслить широко», не держась за второстепенные пункты. За два пункта он стоял «насмерть»: выплата компенсаций и сохранение за Россией Сахалина. «Если переговоры прервутся, пусть все видят, что «мелочными» были японцы.
Было условлено, что переговоры будут тайными, но Витте делал вид, что это было японское условие. Удивительным было то, что на следующий день бостонские газеты в деталях изложили японские условия. Японцы были в ярости. Подозрение пало на пресс-секретаря русской делегации Коростовца.
Обе стороны наблюдали за тем, как они смотрятся со стороны. В воскресенье, 13 августа 1905 г. посланник от Витте сказал японцам, что очередное заседание отменяется — русская делегация идет в церковь. Боясь показаться американской публике язычниками, японцы решили ради престижа посетить христианский храм. Во многом это было результатом того, что посол Такахира был сторонником стожайшего уважения местных моральных норм и обычаев. Витте с двумя сопровождающими отправился в церковь на автомобиле, сопровождаемый всей русской делегацией в омнибусе. Настоятель Церкви Христа Спасителя и не пытался скрыть, на чьей стороне его симпатии. Один из псалмов он пропел на мотив русского национального гимна.
Поздно вечером делегации возвратились в свои отели.
На следующий день С.Ю. Витте ответил на японские условия пункт за пунктом. Камнем преткновения стали Сахалин и контрибуции. Но, сказал Витте, Россия не готова идти на мир «на любых условиях». Русская делегация в те дни не знала, в какой мере, насколько серьезно Япония нуждается в деньгах — война подорвала ее финансы. Война стоила Японии миллион долларов в день, и она нуждалась в кредите — примерно в 200 млн. долл. Внутри страны японцы неимоверно нагрузили налоговое бремя, на военные цели шли 53 процента национального бюджета. Рассчитывать на обильные кредиты Токио уже не приходилось.
По совету президента Рузвельта японская делегация обсуждала проблемы одну за другой, чтобы оставить самые сложные напоследок. И этот критический момент наступил 15 августа, когда на повестке дня стала тема Сахалина. Японцы требовали либо остров, либо огромный выкуп — до 150 тысяч фунтов стерлингов. Атмосфера на переговорах стала грозовой, когда японская делегация потребовала ограничения Тихоокеанского флота России. Тут конференция приблизилась к кризису.
Кризис в переговорах
Первым признаком серьезного конфликта на переговорах стало прибытие 18 августа к Рузвельту, в его летнюю резиденцию в Ойстер-Бей Кентаро Канеко. Согласно его сведениям, переговоры зашли в тупик из-за спора о Сахалине и контрибуциях.
Витте направил поток своей неудержимой речи и только-что завоеванной популярности у американской прессы на обличение жадности японцев, готовых ради денег, ради контрибуции пролить еще моря крови. Он психологически прижал к стене Комуру, отказываясь жертвовать и территориями и деньгами. Японцы уже не посягали на статус Владивостока и стали называть контрибуции «возмещением расходов». Витте не ослаблял, а укреплял российские позиции. Он не соглашался даже обсуждать статус Сахалина, который был им назван «часовым у наших ворот». Он соглашался лишь на увеличение экономических возможностей японцев на острове.
