Борис Григорьев - Повседневная жизнь царских дипломатов в XIX веке
Главный дипломат России увлекался цветоводством, обладал прекрасной оранжереей, в которой находилась гордость его коллекции — редкие камелии. Выращивал он и фрукты к столу, и овощи, и любил удивить ими гостей. Не будучи русским дворянином, упорно стремился к получению княжеского титула (как Меттерних!), но ограничился титулом графа.
Укрепить своё положение в русском обществе ему сильно помогла женитьба в 1812 году на дочери влиятельного министра финансов Д. А. Гурьева, «изобретателя» гурьевской каши. Супруга Мария Дмитриевна была женщина полная и высокая, и Карл Васильевич казался при ней «карманным» мужем. Но брак был счастлив, они нежно любили друг друга и своих детей Дмитрия, Елену и Марию.
К. В. Нессельроде, кажется, умело совмещал личные интересы с государственными. В 1832 году в Петербург прибыл новый посол США Дж. Бьюкенен, добивавшийся заключения с Россией торгового договора и проникновения американских торговых судов в Чёрное море. Посол заручился поддержкой русской дипломатии в деле оказания соответствующего давления на турок, не пускавших американцев через Босфор и Дарданеллы, а вот с торговым соглашением Петербург тянул и не давал определённого ответа.
Граф Нессельроде подсказал Бьюкенену как нужно делать дела в России: нужно приурочить подписание договора к именинам Николая I. И правда: дело быстро сдвинулось с места, и соглашение было заключено. С чего бы Нессельроде так благоволил русско-американскому торговому договору? Очень просто: у графа в южных губерниях было 20 тысяч овец, и в случае проникновения американцев в Чёрное море представлялась хорошая возможность сбыта шерсти. Но оставим высокопоставленного графа, которому здесь и так посвящено много места. Приблизимся к рядовым сотрудникам дипломатической службы. Их жизнь была ещё больше наполнена всякими курьёзами.
В 1880-е годы в Афинской миссии секретарём работал некто Комаров, прославившийся «подвигом», после которого его стали звать «дипломатическим Ноздревым». В его бытность скончался посланник, и ему поручили доставить гроб с останками бывшего начальника в Петербург. Путешествие длинное, скучное и утомительное, но на пути была Вена, столица венского вальса, кафешантанов, игорных клубов и прочих удовольствий. После пыльных и жарких Афин Вена показалась Комарову земным раем, и он пустился во все тяжкие. Когда нужно было продолжить свой путь, он обнаружил, что проиграл все деньги. Прошло некоторое время, прежде чем на помощь дипломату пришли родственники умершего. Они ссудили его некоторой суммой денег, но потребовали залог — гроб с телом покойного посланника. В Министерстве иностранных дел случился страшный скандал, но дело «дипломатического Ноздрева» замял влиятельный граф П. Шувалов, посол России в Берлине, которому Комаров приходился каким-то дальним родственником.
Соловьёв в своих мемуарах отмечает, что между дипломатами и военными агентами (ныне — военные атташе) в миссиях часто существовали натянутые отношения — проявление зловредной отчуждённости между двумя бюрократиями царской России. На пользу это нигде не шло. Ярким примером тому является миссия России в Токио, в которой посол А. П. Извольский находился буквально на ножах с военным агентом П. С. Ванновским. У всех на устах был скандал между военным агентом в Берлине князем Долгоруким и послом графом Шуваловым. Проиграл князь Долгорукий и был вынужден покинуть посольство. В Сеуле произошла дуэль между дипломатом А. И. Павловым и военным агентом фон Раабеном. Впрочем, причиной дуэли послужили не ведомственные разногласия, а ревность одного из её участников к своей супруге.
А вот рассказ о том, как дипломатическая вежливость едва не стоила человеку, её проявлявшую, самой жизни.
Во время первой русской революции 1905 года обстановка в Польше была такой же напряжённой, как и в России. Объявлено военное положение, и генерал-губернатор Скалой, чтобы избежать покушений со стороны польских террористов, должен был принимать особые меры безопасности. Передвижение по улицам Варшавы было ограничено, в связи с чем со стороны австро-венгерского генерального консула Угрона поступила жалоба: какой-то военный чин нанёс ему оскорбление. В соответствии с предписаниями из Петербурга генерал-губернатор должен был принести Угрону официальные извинения. Скалон скрепя сердце нанёс визит консулу и выполнил свою неприятную миссию.
Революционеры решили воспользоваться петербургской дипломатической инструкцией в собственных целях, создав для Скалона искусственную ситуацию, в которой генерал-губернатору снова пришлось бы приносить извинения какому-нибудь консульскому чиновнику.
Некоторое время спустя некто в русской военной форме подошёл на улице к германскому вице-консулу фон Лерхенфельду и дал ему пощёчину. Скалону пришлось ехать извиняться в германское консульство по единственной доступной дороге, поскольку другая из-за ремонта мостовой была для проезда закрыта. Расчёт оказался верным. Когда губернаторская карета проезжала по улице, из окон одного дома на неё бросили бомбу. Скалон отделался контузией головы, но двое казаков из его конвоя были убиты.
Ещё один печальный случай.
Лерхенфельд, женатый на племяннице супруги известного барона Штакельберга, удостоившегося благодаря своему бездарному командованию тридцатитысячным отрядом близ станции Вафангоу в июне 1904 года клички «генерал с коровой», накануне Первой мировой войны попал в другую неприятную ситуацию. Будучи германским консулом в Ковно, он был заподозрен в шпионской деятельности и на долгое время попал в тюрьму, подвергшись одиночному заключению. Судя по всему Лерхенфельд перенёс русско-литовскую тюрьму вполне сносно, чего никак нельзя было сказать о бедном русском консуле 3. П. Поляновском, подвергшемся ответным репрессивным мерам германских властей. Он на всю жизнь остался нервнобольным человеком. Очевидно, Лерхенфельд всё-таки на самом деле был шпионом: сознание заслуженного наказания, вероятно, помогает сносить все его тяжести.
Как мы упоминали выше, методическое «освоение» Индии русской дипломатией фактически началось с учреждения в Бомбее российского генконсульства в 1899 году В описываемое нами время Восток вообще, а Индия в частности были терра инкогнита для большинства дипломатов. Об Индии на Певческом Мосту тогда знали всё ещё очень мало. Когда спустя 15 лет генконсул К. Д. Набоков сообщил в Центр, что членом английской делегации на международной конференции будет английский резидент из Сиккима (тогда протекторат Англии), то в Дальневосточном отделе МИД это сообщение размножили и разослали по заинтересованным посольствам и миссиям. Только в телеграмме уже говорилось, что членом английской делегации на этой конференции будет мистер Сиккымин.
Во время англо-русской напряжённости вокруг Тибета посол в Лондоне Бенкендорф страшно удивился, обнаружив, что Лхаса находилась на значительном удалении от российских границ, — открытие, которое несколько поколебало его убеждённость в необходимости демарша, который он готовился предпринять в отношении англичан.
Об «этнографической безграмотности» царских дипломатов свидетельствует следующий эпизод, описываемый вице-консулом в Индии Л. X. Ревелиотти. Во время своей командировки он получил известие о смерти бабушки жены и стал носить траур. Встретив японского генконсула Хирата, он рассказал ему об этом и был страшно удивлён и оскорблён, когда японец в ответ стал громко смеяться. Когда же он спросил коллегу, что тот нашёл смешного в трауре, Хирата пояснил, что у японцев принято встречать известие о смерти своих близких смехом:
— Извините, если я вас обидел.
Кстати о тибетцах. Драгоман русского генконсульства в Индии Н. 3. Бравин предоставил в помещении учреждения приют каким-то тибетцам, которые с точки зрения местных колониальных властей считались лицами неблагонадёжными. Естественно, это было грубым нарушением дипломатического статуса генконсульства, и англичане потребовали отозвать Бравина. Драгомана перевели в консульство в Абиссинии, но скоро выяснилось, что он в отместку вице-консулу Ревелиотти перевёл на себя всю частную корреспонденцию и векселя. В результате все письма, которые направлялись в генконсульство, не попадали в руки адресатам, а генконсульство два месяца сидело без денег[146].
А вот курьёзный и трагический случай одновременно.
Русским посланником в Сербии на момент убийства австрийского эрцгерцога Фердинанда в Сараеве был Н. Г. Гартвиг. До Сербии он был послом в Персии и энергично выступал за то, чтобы Россия более активно, в пику Англии, действовала на Среднем Востоке. Он заведовал также Азиатским департаментом и был русским патриотом, всем сердцем желая своему отечеству добра. Он мало способствовал умиротворению возбуждённых сербов после сараевского убийства — скорее наоборот: вопреки указаниям министра иностранных дел С. Д. Сазонова, он выступал в первых рядах местного ура-патриотического движения и налево и направо от имени России раздавал сербскому правительству необоснованные авансы. Тучный мужчина, представлявший живую карикатуру на капиталиста из броских агиток поэта Маяковского, и пыхтящий, как паровоз, наш посланник страдал одышкой. Его бесформенную фигуру часто было можно видеть на каком-нибудь курорте, куда он приезжал, чтобы сбросить лишний вес. Посол, тем не менее, обладал неиссякаемой энергией и был пламенным панславистом.
