Александр Тюрин - Правда о Николае I. Оболганный император
После полного уничтожения посессионной системы в 1861 на тех предприятиях, где ранее применялся труд посессионных крестьян, реальная заработная плата рабочих будет ниже, а условия труда хуже, чем раньше.
Миф о тирании
Николай Освободитель. Такое название могло быть у этой книги, если б ее автор был смелее.
На протяжении ста лет, от преемников Петра до Александра, монархия лишь маскировала власть олигархии — новой аристократии, могущественнной землевладельческой знати, созданной масштабным присвоением государственных земель. Бывшее служилое сословие, обернувшее благородным шляхетством, являлось опорой новых аристократов. И. Солоневич находит, что русские цари и царицы в это столетие «были пленниками вооруженного шляхетства, и они не могли не делать того, что им это шляхетство приказывало». Ярким признаком подчинения верховной власти российскому магнатству и шляхетству, была колоссальное неравенство в распределение прав и обязанностей между верхами и низами общества. Этому способствовал и законодательный хаос.
Фактически Николай I, после столетнего господства землевладельческой знати, пытается воссоздать в России дееспособное государство.
Его царствование было временем, когда началось постепенное выравнивание прав и обязанностей различных социальных групп перед государством, когда принуждение постепенно изгонялось из русского общества. «Постепенное» — очень важное слово для Николаевского царствования, император всегда был сторонником плавных эволюционных изменений.
Именно Николай, разрубив 14 декабря сети дворяновластия, запустил процесс раскрепощения низших сословий. Только верховная власть могла вывести их из социального «обморока» после 100 лет шляхетского господства.
Фактически при Николае русское общество лишилось простой иерархической структуры: господа — мужики.
Государственное крестьянство, самая большая часть российского народа, обрело гражданские права, самоуправление и экономические свободы, увеличило свое благополучие. Владельческие крестьяне были защищены от произвола помещиков и быстро двигались к обретению тех же гражданских и экономических прав, что и государственные крестьяне. Это стало причиной бума в легкой промышленности и оптовой торговле.
Процесс восстановления гражданских прав коснулся и городского населения.
В 1832 г. образованные горожане всех классов и разрядов, а также купцы всех разрядов были освобождены от подушной подати и телесного наказания.[277] Затем такие же права получило городское сословие низших разрядов, мещане, ремесленники и белое духовенство.
В 1846 Санкт-Петербург первым из городов обрел самоуправление. В городскую думу пришли выборные от всех городских обывателей.
Император и хозяйство
Миф о застое
О времени Николая I сложилось (или, вернее, было сложено недобросовестными историками) мнение, как о времени полного экономического застоя, когда ничтожная промышленность застыла как муха в киселе, в крепостнических отношениях. Некоторые с позволения сказать ученые даже писали об «упадке промышленности» в «николаевщину».
Эта печальная картина, мягко выражаясь, не соответствует реальности.
Именно в эпоху Николая I в России начался промышленный переворот, причем вполне канонически — с распространения фабрик и паровых машин. В силу объективных причин это начало было запоздалым по сравнению с Британией, США и странами Западной Европы, однако российская промышленность росла быстрыми темпами. В николаевское время производство выросло примерно в четыре раза. В некоторых отраслях промышленности, не требующих крупных капиталовложений, случился настоящий бум. (Для сравнения, сегодня наша страна производит меньше, чем 20 лет назад.) В некоторых сферах, как например, в области шоссейного и гидротехнического строительства, было сделано больше, чем за все последующее время, вплоть до сталинской индустриализации.
Весьма сомнительно любимое утверждение прогрессоров, что крепостнические отношения мешали промышленному развитию.
Возьмем статистические данные. К середине 19 в. у нас было крепостных около 22 млн из примерно 70 млн населения. Остальные 48 млн могли пополнять ряды вольной рабочей силы. К тому же и более миллиона крепостных имели разрешение на отхожий промысел. У нас в это время имелось 565 тыс. работников, занятых в промышленности. (А спустя полвека после отмены крепостного права, занятых в промышленности насчитывалось около 4 млн — на 160 млн населения.) Как мы видим, вовсе не оковы крепостничества мешали притоку рабочих рук в промышленность. Для большего числа рабочих не было рабочих мест, ведь размер промышленности соответствует объему накоплений и инвестиций.
А где ж накопления? «Чего не хватает у страны с «таблицей Менделеева» в недрах?» — спрашивают наивные люди, пусть даже и обремененные самыми верхними учеными степенями.
В Антарктиде тоже есть полезные ископаемые. На Луне и на Марсе есть. Целая «таблица Менделеева» — в поясе астероидов. И мы непременно будем это добывать, и антарктическую нефть, и лунный «гелий-3». Даже марсианский сухой лед на что-нибудь сгодится. Вопрос только в том, при каком уровне развития техники, при каких вложениях капитала?
Еще в первой половине 16 в. у Англии не было металлургии и производства сложных механизмов, в отличие от Германии. А густонаселенная южная Германия использовала свои преимущества в виде поверхностного залегания разнообразных руд, той самой «таблицы Менделеева», и большие накопления от торговли — ведь она входила в огромную империю с богатейшими колониями, управляемую испанским королем. Потом Англии использовала свои географические преимущества, реализовав их в виде работорговли, пиратства, захвата торговой монополии — создавая накопления, которые стали основой инвестиций в промышленный рост Англии. Таблица не таблица, но полезные ископаемые, необходимые для начала индустриализации, лежали у англичан под ногами, в густо населенных районах.
Нидерландские торговые города вставали на соединениях больших европейских рек и морских коммуникаций колониальной испанской империи. Швейцария лежала на транзитных путях между северной и южной средиземноморской Европой. Итальянские города на протяжении столетий контролировали морские торговые перевозки из Черного моря и восточного Средиземноморья на Ближний Восток и в западное Средиземноморье — немалую роль играло и то, что к востоку от Аппенинского п-ва все возможные конкуренты разрушались азиатскими нашествиями.
Расположенная неподалеку от нас Швеция поднялась на вещах, далеких от лютеранских добродетелей. На протяжении века она была огромной «малиной», где делили добычу, поступающую из центральной и восточной Европы. В ходе Тридцатилетней войны «голубоглазые монголы», выходя со своих балтийских баз, разграбляли по несколько сотен деревень за один поход. Нидерландские инженеры строили в Швеции медеплавильные и железоделательные заводы — руды и леса здесь предостаточно — а изготовленные там пушки еще больше увеличивало военную добычу. И хотя Петр конец шведскому великодержавию положил, но капитал-то остался. Шведская промышленная революция 19 в. был связана с эксплуатацией все тех же рудных месторождений, находящихся неподалеку от незамерзающих западных шведско-норвежских портов, что сочеталось с замечательной природной гидроэнергетикой и огромным спросом со стороны близкого английского рынка.
В истории упомянутых стран мы всегда находим вполне лежащие на поверхности географические факторы, дающие толчок накоплению средств.
У России, замкнутой в северной Евразии между тундрами, дикими степями и враждебными государствами, много столетий таких факторов не было. Через ее территорию не проходил ни один важный торговый путь. Низкое плодородие почв определяло низкую плотность населения и его «растекание» по огромным территориям, что определяло низкую интенсивность хозяйственных взаимодействий.
В России могла возникнуть некая разновидность меркантилизма — защищенные высокими заградительными пошлинами и государственными льготами мануфактурные производства. Однако в экономической мысли после Петра господствовали фритредерские течения. Российские сторонники свободной торговли, главные экономические либералы того времени, были жестоковыйными противниками развития собственной промышленности.
Особенно они были сильны в начале 19 в., когда, по совести говоря, английские промышленные города выглядели омерзительно.
«Сообщество нескольких сот или тысяч мастеровых, и живущих, и работающих всегда вместе, не имеющее никакой собственности, питает в них дух буйства и мятежа. Частые мятежи в английских мануфактурных городах служат тому доказательством», — справедливо порицал язвы пролетаризации фритредерский журнал «Дух журналов» в 1815.
