Елена Чиркова - Анатомия финансового пузыря
Но как мы видели, для создания пузыря это не важно. Достаточно и такого «глобального» изобретения, как автоматизация кегельбана. Важно, что это технология, то есть та сфера, в которой обывателю перспективу очень трудно оценить. В результате «технология может стать мощным афродизиаком» [Fleckenstein, Sheehan 2008, р. 95].
То, что спекулятивные мании случаются при зарождении новой отрасли или технологии, когда люди переоценивают потенциальные выгоды и на рынок приходит слишком много денег, подметил еще Шумпетер.
Гелбрейт относит к идеям «нового мира» саму идею акционерного общества. Он напоминает, что в 1980-е годы за новый мир выдавали идеи свободного предпринимательства Рональда Рейгана, который обещал снизить для экономики тяжелое бремя налогов, ослабить антитрестовское регулирование и уменьшить зарегулированность в целом. Кроме этого, заново «открыли» долг, в данном случае волшебные свойства высокорисковых (или «мусорных») облигаций, которые использовались для захватов компаний рейдерами и специалистами по LBO. О долге как финансовой инновации говорили и в 1920-е годы, когда крупные акционеры компаний додумались до того, чтобы использовать долг для выкупа акций публичных компаний с рынка с целью консолидации контроля над ними [Galbraith 1993, р. 18, 21].
Аргументы относительно наступления «новой эры» приобретают убедительность и подогревают энтузиазм инвесторов по мере того, как на рынке растет доходность. Чем хороша идея нового мира помимо трудностей с отделением зерен от плевел? Раз парадигма меняется, то есть игра начинается заново, инвестору кажется, что на этот раз он успел к раздаче слонов и настал его час озолотиться. По этому поводу блестяще высказался Чанселлор: «Сущностью спекуляции является утопическая острая тоска по свободе и равенству, которые перевешивает гнетущий рациональный материализм современной экономической системы с его неизбежным экономическим неравенством» [Chancellor 2000, р. 29]. Как поется в «Интернационале»: «мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем».
Оригинальное объяснение тому, почему инвесторов тянет к образу нового мира как мух на варенье, дал и Гелбрейт, который пишет: «В спекулятивных эпизодах всегда есть элемент гордости за открытие того, что кажется новым и очень обещающим в части финансовых инструментов или инвестиционных возможностей. Индивид или институт, который в это инвестирует, думает, что он сильно опережает толпу. Его проницательность подтверждается, как только другие бросаются эксплуатировать ту же идею в более поздней модификации. Это ощущение чего-то нового и исключительного вознаграждает эго участников, и ожидается, что вознаградит и его бумажник тоже. Какое-то время так и происходит» [Galbraith 1993, р. 1 8–19].
Идею нового мира блестяще критикует Талеб: «Аргумент в пользу «новых вещей» и даже более «новых новых вещей» звучит следующим образом: посмотрите на драматические изменения, которые были привнесены новыми технологиями, такими как автомобили, самолеты, телефон, персональный компьютер. Обывательские выводы (выводы, очищенные от вероятностного мышления) привели бы к тому, что человек поверил бы, что все новые технологии и нововведения революционизируют нашу жизнь. Но ответ не так очевиден: здесь мы видим и учитываем только победителей, а проигравших исключаем (это все равно как сказать, что все актеры и писатели богаты, игнорируя тот факт, что актеры – в основной своей массе официанты – и рады этому, а менее миловидные писатели обычно подают жареную картошку в McDonald’s). Проигравшие? В субботней газете перечислены десятки новых патентов, которые могут революционизировать нашу жизнь. Люди склонны заключать, что поскольку некоторые изобретения революционизировали наши жизни, инновации в принципе стоит поддерживать и мы должны предпочесть новое старому. У меня противоположная точка зрения: стоимость альтернативы (opportunity cost) того, чтобы пропустить «новую новую вещь», такую как самолет или автомобиль, – это ничто по сравнению с токсичностью того мусора, через который нужно пробраться, чтобы достать драгоценности (предполагая, что они привнесли улучшения в нашу жизнь, в чем я сомневаюсь)» [Taleb 2003, р. 59].
Примерно в том же духе высказывался ранее и Уоррен Баффетт. Его аргументацию вы найдете в моей книге «Философия инвестирования Уоррена Баффетта, или О чем умалчивают биографы финансового гуру».
Из экономистов-академиков о том, что пузырь может случиться там, где инвесторы принимают технологический прорыв за финансовый, предупреждал еще Кеннет Эрроу (Kenneth Arrow) в своей знаменитой статье 1982 года (!) «Представление о риске в психологии и экономике» («Risk Perception in Psychology and Economics»).
Идея о новом мире помогает рационализировать высокие цены на активы. Такая рационализация завышенных цен характерна для периода мании. Как пишет Роберт Рубин в своих мемуарах «В изменчивом мире» («In an Uncertain World»), в конце 1990-х «меня удивляло не только то, что финансовые рынки дошли до предела, но и то, что когда они это делали, люди вырабатывали интеллектуальные оправдания для новых уровней. Эти оправдания казались правдоподобными, потому что они отражали позитивную экономическую ситуацию и потому что текущая динамика рынков, казалось, подтверждала их. К 1999 году, после восьмилетнего бума, многие комментаторы утверждали, что рост производительности труда будет продолжаться более быстрыми темпами и что бизнес-циклы ушли в прошлое. Два других широко распространенных убеждения состояли в том, что ФРС всемогуща, что рынок неправильно понимал акции в течение всей своей истории и что исторические премии за риск, которые требуют инвесторы, инвестирующие в акции вместо того, чтобы покупать гособлигации, были слишком высоки… это верно, акции показывали более высокую доходность, чем облигации, на долгосрочном интервале, но некоторые сделали отсюда вывод, что вложения в акции являются безрисковыми на длинном интервале или что краткосрочные падения всегда будут временными и цены быстро вернутся обратно» [Rubin, Wesberg 2004, р. 326].
Наверное, новизна идеи/сложность оценивания объекта является основным условием надувания пузыря. Помимо этого есть, как мы увидели, и другие факторы, которые являются предпосылками его зарождения[164]. Какой же набор факторов должен сложиться «в одном месте в одно время», чтобы надулся финансовый пузырь? Итак, надуванию пузыря способствуют:
• Благоприятная экономическая ситуация в стране, появление сбережений и желания инвестировать. То, что пузыри скорее возникают в эпоху процветания, заметил еще Шумпетер. Гелбрейт же по этому поводу сказал так: «Спекуляция скорее всего разразится после длительного периода процветания, нежели на ранней стадии выхода из депрессии» [Galbraith 1975, р. 188]. Мы наблюдали благоприятную экономическую ситуацию во всех макропузырях – от ранних до Японии, Кувейта и США в XX веке. По моему мнению, здесь играет роль и то, что процветание позволяет относительно легко заработать деньги, а экономические агенты легче рискуют шальными деньгами, чем заработанными потом и кровью. Мы показали это на примере схемы Caritas в Румынии. «Легче рискуют» – в переводе на формальный язык экономики означает в том числе и применение инвесторами более низкой нормы дисконта для оценки тех или иных активов, что, естественно, ведет к повышению его расчетной цены.
• Радикальные экономические изменения в обществе, массовый выход на финансовые рынки новых игроков без опыта (переход к рыночной экономике в странах Восточной Европы, быстрое преодоление феодальной экономической отсталости Японией в 1960–1980-е годы). Как вы помните из глав 11 и 16, в новую игру труднее играть, и люди медленнее вычисляют равновесную цену активов.
• Возникновение новых средств коммуникации, упрощающих и/или удешевляющих торговлю акциями, или возникновение новых инструментов (финансовых инноваций, технических изменений), повышающих ликвидность. В случае с «Компанией Южных морей» это упрощение перерегистрации акций, в 1920-е годы – появление возможности сделать заявку на покупку/продажу акций по телефону, в 1990-е – появление интернет-трейдинга. Кроме того, бум на фондовом рынке 1990-х годов совпал по времени со взрывным развитием систем распространения финансовых новостей, что для непрофессионального инвестора создает видимость удешевления получения необходимой информации.
• Отсутствие возможности коротких продаж (никто не дает переоцененные активы взаймы). В некоторых секторах, таких как, например, недвижимость, короткие продажи в принципе не распространены в силу объективных причин – все дома разные, нет объективной рыночной цены.
• Институциональные ограничения (возникновение объективной ситуации, когда инвестору выгоднее «делать как все», нежели придерживаться независимых стратегий).
