Константин Федин - Необыкновенное лето (Трилогия - 2)
- Да, правда, - солгала Ася. - Хотя для пионов слишком поздно.
- Странный аромат. Одновременно - розы и взмыленной лошади.
- У тебя странное чутье. Ты всегда разлагаешь запах на прекрасное и гадкое.
- Беру в сочетании, а не разлагаю. Запах неразделен, как чувство. Кто хочет разделить чувство на составные части - либо теряет его, либо лишен его от природы. Чувство всегда - хорошее и плохое вместе. Отдели от пиона розу или взмыленную лошадь - и не будет пиона.
- У меня нет ничего плохого в чувстве к тебе.
Он погладил ее колено.
- Ты женщина физическая. Преимущественно. Тебе присущи раньше всего свойства. Как звездам. У них нет качеств. Они ни плохие, ни хорошие.
Он засмеялся.
- Господи, какую я несу чушь!
Потянувшись к ней, он сонливо поцеловал ее в оба глаза.
Они опять долго не шевелились, потом Ася сказала так, будто разговор не прекращался.
- Знаешь, ведь это тоже - Мятлева: "Как хороши, как свежи были розы".
- Подумать, что он соблазнил Тургенева! Как у него дальше?
Она прочитала:
Как хороши, как свежи были розы
В моем саду. Как взор прельщали мой.
Как я молил осенние морозы
Не трогать их холодною рукой.
- Что это была за жизнь? - изумилась она. - Как люди должны были жить и что были за люди, чтобы могло появиться такое стихотворение?
- С такими рифмами! - сказал Пастухов. - Если бы эти розы всерьез продекламировал конферансье Гибшман - "Бродячая собака" полегла бы костьми от хохота.
- Нераздельное чувство! - вздохнула Ася. - Ваша "Собака" все рвет на куски. И каждый озирается на нее из боязни быть высмеянным. Искусству не осталось ни одного цельного переживания. Для него смешно, что мы смотрим на звезды. Смешно, что вспоминаем стихи Мятлева. Смешно, что любим друг друга. Для него все смешно.
Он усмехнулся, ничего не ответив. Барабаня ногтями по чугунной решетке балкона, он будто предлагал оставить разговор неоконченным. Но заговорил снова.
- Мне ни разу не удалось додумать до конца - что же такое искусство? Всю жизнь им занимаюсь - и не знаю, что это такое. Ради удобства считаю, что мне все ясно. Иначе ничего не создашь. Поймешь до конца - захочешь делать безупречно. Но безупречного искусства не бывало. Оно больше, чем наука, чем всякий иной идеальный мир, делает петли, ошибается.
- Ошибайся, мой друг. Ты ошибаешься прекрасно...
Они расслышали топот бегущего человека. Звук приближался издалека, от собора, высокой тенью раздвоившего небосклон, переместился на площадь, стал громче, и они одновременно различили в свете звезд темную фигуру, стремившуюся прямо к дому.
- Почему он бежит? Уйдем, - шепотом сказала Ася.
- Погоди. Может, его ограбили?
Но они все-таки ушли с балкона и продолжали слушать из комнаты. Взвизгнул блок калитки, застонала от стука дверь.
- Где спички? Это к нам, - сказал Пастухов, обшаривая стол.
Они не успели зажечь лампу.
Прижимая руки к сердцу, к ним наверх взбежал их молодой покровитель директор театра.
- Идемте вниз! К папаше! Скажу всем сразу!
Он задыхался. На лестнице он не утерпел - новость распирала его и вырвалась одним паническим словом:
- Белые!
Александр Владимирович обжег пальцы догоревшей спичкой. Остановились в темноте.
- Идемте, идемте! - торопил директор.
Внизу он прикрыл щели на окнах шторами, заставил всех сесть. Его мать - медлительная, глуховатая женщина - непонимающе беспокойно ждала, что же должно последовать. Папаша, в жилетке и с засученными манжетами, переплетя пальцы, водрузил руки на толстый том иллюстрированного журнала. Он смотрел картинки и остановился на изображении библиотеки румынской королевы Елизаветы - Кармен Сильвы.
- В Тамбове донцы! Дорога перерезана! - возгласил мрачный вестник, найдя законченными несколько театральные приготовления.
Он рассказал затем, что один актер удрал из Тамбова на маневровом паровозе, которому удалось, рискуя столкновением, проскочить по левой колее, когда в городе уже хозяйничали кавалеристы корпуса Мамонтова. Перерезанный участок дороги беглец объехал на крестьянском возу, а потом сел на товарный поезд. Казаки с хода в карьер принялись за погромы. Большевиков ловят и вешают на телефонных столбах. По деревням крестьян истязают, как во времена Салтычихи. Всюду пожары, и мамонтовцы не дают тушить.
- Да они кто? - спросила мамаша.
- Белые.
- Да им словно бы и неоткуда взяться.
- Генерал привел. Белогвардейский генерал!
- Ах, генерал! - сказала мамаша и перекрестилась (Пастухов не понял от испуга или с благодарностью). - И чего народ мечется, как флаг на бане? - посмотрела она на мужа.
- Наше дело тихое. Мы в стороне, - сказал папаша, не поднимая глаз.
- Они могут очутиться у нас завтра. Конница, - сказал сын.
- Очень вероятно, что - конец? - несмело выговорила разрумянившаяся Анастасия Германовна.
- Чему конец?.. Все через ученых! Вон сколько книг-то, - сказал папаша, мотнув головой на библиотеку Кармен Сильвы.
Пастухов косвенно мог отнести этот жест на свой счет. Осаниваясь и тоже опуская глаза, он ответил:
- Не книги повинны в варварстве. Не ученые порют мужиков. Разум не отвечает за бессмыслие. Но вы правы в том отношении, что мы в стороне. Нам остается спокойно ждать событий.
Он поднялся. Больше обычного проступившая в нем статность была даже величественной. Афоризмы понравились ему самому.
- Если можно ждать спокойно, - дополнила их Ася и поднялась вслед за мужем.
- Что ж не посидите? Я подогрею самоварчик, - сказала мамаша, утирая пальцами губы и медленно поворачиваясь на стуле (глухота облегчала ей вопросы жизни уже тем, что уменьшала их число).
Но Пастуховы пошли к себе. До зари они не ложились в постель, рассуждая о предстоящем, поочередно успокаивая и волнуя друг друга. Только один раз Ася пошутила, выглянув на балкон, когда рассветало:
- Запах, который ты принял за пионы, сложнее, чем тебе казалось, Саша. В нем есть что-то от пороха.
- Ну, насчет лошадей-то я, во всяком случае, прав: пахло казаками.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Если вглядеться, каким представлялся набег Мамонтова рядовому Козловскому обитателю, который сначала по слухам узнал о внезапном захвате Тамбова белыми, а потом воочию увидел захватчиков у себя на улицах, то раскроется необычная картина.
Эти города с момента установления советского строя не знали никакой иной власти. Юг, изобиловавший сменами всевозможных мимолетных правителей, был отсюда далеко, фронт, казалось, обеспечивал прочность зачинавшейся новой жизни. Губерния коренная русская, притом не окраинная, а примыкающая к центральным, она - естественно - и в глазах своего населения составляла часть самой основы государства, его национально спаянного ядра, то есть именно России, установившей Советы и за них боровшейся.
Весть о падении Тамбова свалилась как снег на голову. Первый момент в Козлове вообще никто ничего не понимал - ни гражданские власти, ни рабочий люд, ни обыватели. Как мог вдруг очутиться целый корпус белых за двести пятьдесят верст от фронта, отрезав одним махом дороги на Саратов и на Балашов? Был ли дан бой, и где, и когда, и почему он проигран?
День спустя из Тамбова прорвался поток известий, но поток мутный: страшные новости по-прежнему ничего не объясняли, а только поражали.
Штаб Тамбовского укрепленного района оказался первым распространителем слухов о безнадежном положении города. Сам комендант открыто говорил, что на Тамбов наступают двадцать полков противника. Обороны на подступах к городу создано не было, подготовка к уличным боям не велась. Однако и приказа об отступлении не издали. Это внесло в части гарнизона расстройство и посеяло в умах чудовищную неразбериху.
За день до прихода мамонтовцев ранним утром автомобили и телеги столпились у железнодорожных пакгаузов и на товарных дворах. Грузили все, что нужно и что не нужно, вплоть до ломаных стульев и шкафов учреждений. Вскоре обозы потянулись в два ряда, и населению предстало зрелище бегства. В городе вспыхнула паника. Начальник броневого отряда, решив своим разумением, что паника должна быть подавлена, открыл пулеметную стрельбу по домам Советской улицы, а затем самовольно отошел с броневиком из Тамбова на Моршанск.
На станцию ворвались казаки. Курсанты пехотной школы начали с ними перестрелку. Она не могла принести ощутимого результата. Тамбов пал. Гибли отстреливавшиеся до последнего патрона не снятые с постов красноармейцы. Гибли в одиночку сопротивлявшиеся коммунисты.
Не прекращая марша, корпус Мамонтова взял западное направление и пошел на Козлов.
Это - главное, что узнали козловцы в первое время после падения своего центра - своей "губернии".
Городские власти Козлова пытались организовать сопротивление. Они заверяли, будто считают, что сил достаточно. Бригада большевиков с артиллерией была выслана на позиции верстах в тридцати от города. Около станции Никифоровка появились разъезды донцов. Бригада завязала перестрелку.
