Олег Лазарев - «Летающий танк». 100 боевых вылетов на Ил-2
Этот район я знал так, что даже картой не пользовался, летал по этому маршруту много раз. Попытался ему возразить, но тут же услышал: «Делать, как сказано!» Погода для полета на По-2 была несложной. Высота нижней кромки облаков – 100–130 метров, видимость до полутора километров. На подходе к Малино облачность поднялась до 300 метров, видимость увеличилась до 2,5 километра. На аэродроме перед нами открылась безрадостная картина: на летном поле на фюзеляжах лежало несколько самолетов. Два из них, по-видимому, столкнулись. Один наехал на хвост другому. На пробеге увидели остатки разбитого на мелкие куски самолета. По полю ходит техсостав. Встретились несколько женщин, в которых я узнал жен летчиков. Подруливаем к стартовому командному пункту. В сторонке от радиостанции стоят Корзинников, начальник штаба полка майор Шинкарюк, замполит Абрашкин. Командир полка Лацков доложил Осмакову о ЧП. Погибли летчик Кузнецов и его воздушный стрелок. Глядя на разбросанные тут и там самолеты, можно было представить, что здесь произошло.
Возвращаясь с полигона Белоомут, летчики в условиях плохой погоды не могли попасть в створ посадочного «Т», выскакивая на него у самой земли под разными углами. Только чистая случайность не привела к столкновению самолетов в воздухе, и тогда гробов было бы куда больше. Сумбурная паническая посадка произошла не столько по вине Лацкова и Конина, командира эскадрильи, сколько Корзинникова, контролера и наставника командира полка. О том, что погода была крайне неустойчивой, он хорошо знал и все же дал «добро» на полеты на полигон в составе эскадрильи, в которой помимо двенадцати своих машин была еще одна – контролирующего штурмана полка, Героя Советского Союза майора Просандеева. Все тринадцать самолетов на подходе к Коломне попали в мощный снежный заряд с низкой облачностью и горизонтальной видимостью. Пролетев несколько минут в заряде, Конин по рации доложил обстановку и спросил у руководителя полетов: «Какие будут указания и какая погода над аэродромом?» Лацков, растерявшись, стал советоваться с Корзинниковым. Георгий Михайлович дал команду ведущему идти домой, на Малинский аэродром.
По докладу Конина эскадрилья в отличном парадном строю вышла на аэродром. По гулу машин находившиеся на земле поняли, что самолеты вышли на аэродром точно. Корзинников запросил: «Какая видимость в районе аэродрома?» Конин ответил: «Временами видно только под собой». После небольшого раздумья Корзинников дал команду распустить эскадрилью по звеньям и заходить на посадку. Это было роковой ошибкой. Надо было срочно по радио или телефону запросить погоду в Подольске и направить эскадрилью туда. Однако ни одному из находившихся на земле начальников это не пришло в голову.
В Подольске в это время погода вполне позволяла произвести посадку – снежный заряд, в котором оказался Конин со своей эскадрильей, давно уже прошел. Стоило комэску подать команду на роспуск эскадрильи и посадку звеньям, как группа сразу же рассыпалась на одиночные самолеты, которые тут же потеряли взаимную зрительную связь. Фактически хороший строй превратился в неуправляемый рой самолетов. Летчики начали метаться вокруг аэродрома, пытаясь выйти на посадочную полосу. К ним добавились еще три самолета: два возвратились с маршрута и один прилетел из пилотажной зоны, почему-то не посаженный своевременно до закрытия аэродрома снежным зарядом.
Таким образом, над аэродромом одновременно кружили шестнадцать машин. Видя очередной садившийся самолет, Корзинников при видимости 30–50 метров давал, не называя позывного летчика – команду-подсказку: «Убери газ, убери газ!» И тут все, находившиеся в воздухе, считая, что команда касается лично его, убирали газ. Самолет при этом начинал резко снижаться. Однако, видя, что под ним дома деревни или макушки деревьев, а один даже колокольню села Малино, понимали, что команда подавалась не для него. К счастью, никто не сел вне аэродрома, иначе жертв было бы гораздо больше. Положение усугублялось еще тем, что летное поле было покрыто свежевыпавшим снегом. Даже если летчик заходил на полосу правильно, он не мог определить ни начала выравнивания, ни выполнить саму посадку – сажал самолет практически на ощупь. Если ко всему этому добавить сильный ливневый снегопад, забивавший остекление фонаря, не дававший возможности видеть впереди себя, то можно представить, в каких условиях находился летчик, летя над самой землей на скорости 280–300 км/час.
Выскакивая от леса на открытые участки местности, он фактически терял под собой землю и вынужден был переходить к пилотированию по приборам с немедленным набором высоты, чтобы не врезаться в землю. Так поступили несколько летчиков, в числе которых оказались два самых слабых. Другие пытались сесть, не важно как, лишь бы сесть. Одни плюхнулись на колеса, чаще под углом к полосе, на которую заходили со стороны деревни Харино. Проскочив деревню, они убирали газ и приземлялись с доворотами, рассчитывая таким образом оказаться на аэродроме. Другие, опасаясь полного капота, садились на фюзеляж. Сильный снегопад быстро засыпал разбросанные по посадочной полосе хвойные ветки, облегчавшие летчикам визуальную ориентировку. По ним производили начало выравнивания и выполняли остальные элементы посадки. Посадочная полоса полностью слилась с общим фоном поверхностного слоя снега. Понятно, в каком психологическом состоянии находились летчики, как были напряжены у них нервы. Каждый понимал, во что может обойтись ошибка на посадке. Хорошо, если останется жив.
Как разбился Кузнецов, видели все, кто стоял у командной радиостанции. Самолет появился из пелены снега и, не выходя из угла планирования, под небольшим углом ударился о землю невдалеке от посадочного «Т», большая часть которого была покрыта снегом. От удара машина мгновенно рассыпалась на мелкие куски, покрыв ими посадочную полосу на протяжении двухсот метров. Среди обломков нашли трупы летчика и воздушного стрелка. Двигатель валялся метрах в восьмистах от места удара. Случайно выскочив на посадочную полосу, летчик Петрыкин увидел под собой обломки самолета и принял их за хвойные ветки. Как он потом рассказывал, увидев ветки, подумал: «Вот молодцы, успели набросать «елочек» на полосу». Он тут же убрал газ и сел нормально.
А когда узнал, что это были за «елочки», ужаснулся. От расстройства всю ночь не мог заснуть. Двое летчиков, потерявшие под собой лес, не увидев полосы, не стали снижаться и приняли более разумное решение. Ими были Макаренко и Рыбаков. Оба в полку считались не самыми сильными и к участию в парадах не привлекались. Выскочив западнее аэродрома, они увидели в небольшие просветы под собой железнодорожное полотно, уцепились за него и ходили, пока не посветлело. Как только видимость улучшилась, оба нормально зашли на посадку и благополучно сели, став, таким образом, героями этого тяжелого в истории полка и дивизии дня.
Немалую и совсем неожиданную нервотрепку устроили Корзинникову с Лацковым жены летчиков. Со старта позвонили в штаб и сообщили, что разбился самолет, но кто именно, не сказали. Жены летчиков, живших рядом со штабом полка, узнали об этом. Наверняка каждая подумала: не мой ли муж погиб? И поэтому часть из них побежала на летное поле узнать, кто. О появлении женщин на полосе узнали, как только две из них добрались до командной радиостанции на СКП. Чистая случайность спасла их от большой неприятности. В итоге непродуманные действия при организации и проведении полетов стали причиной гибели двух человек, а также поломки десяти самолетов, не считая машины Кузнецовa, от которой остались мелкие обломки.
Комиссия ВВС МВО, проводившая расследование, выявила причины, приведшие к тяжелому летному происшествию. Их было несколько: недостаточно продуманный анализ метеоусловий во время проведения полетов, отсутствие четкого руководства полетами с земли при резком ухудшении метеоусловий, переоценка возможности летчиков, находившихся в воздухе, а также общая растерянность Лацкова и Корзинникова, не сумевших принять правильное решение в сложившейся ситуации. Оба были сняты с должностей. Конин отсидел десять суток на гауптвахте в Москве. Осмаков наказания не понес, так как в дивизию прибыл недавно и находился не в Малине, а в Подольске. Корзинников в новой должности не пробыл и месяца и практически все это время находился в своем полку.
За два с лишним года моей службы в полку я ни разу не видел чего-то такого, чему можно было бы пoучиться y Корзинникова в организации и проведении полетов. Работа велась так, как и во всех восьми полках, в которых мне довелось служить. Наш полк был одним из сильных, но в этом была заслуга не столько командира, сколько летного состава, действительно умеющего хорошо летать. Таким составом 135-й полк был укомплектован еще летом 1943 года. Тогда его собирались сделать ночным и собрали со всего корпуса летчиков, имевших хорошую технику пилотирования. Ночным он так и не стал, но летный состав в прежние полки возвращать не стали.
