Евгений Тарле - Северная война и шведское нашествие на Россию
Келин со своим гарнизоном защищался отчаянно. Русские за два дня, по позднейшим подсчетам, потеряли 1319 человек из гарнизона и деятельно участвовавших в бою жителей города, а шведы, тоже сражавшиеся с большим упорством, потеряли до 2200 человек: 21-го — около 500 и 22-го — около 1700. 22-го они, например, уже побывали на верху вала, и всякий раз их после яростного боя сбрасывали вниз. Осажденные полтавцы били ядрами, а когда не хватало ядер, то швыряли камнями, которые подносили мужьям, сражавшимся на валу, их жены и подростки-дети. К ночи 22 июня шведы прекратили бой, ничего после тяжких потерь не добившись.
Таковы были заключительные штурмы в эпопее полтавской осады. Геройское население города ждало нового штурма и твердо решило погибнуть, но не сдаться. Толпа в эти дни растерзала человека, заговорившего о сдаче.
24 июня был день некоторого перелома в истории осады Полтавы. Петру снова показалось невозможным осуществить "главное наше намерение", т. е. ударить на шведов с двух сторон одновременно (от реки Псел и от Ворсклы). И мысль царя обращается к саперным работам, к рытью ретраншемента и подготовке редутов для предстоящего боя. 24 июня отправляется приказ С. А. Колычеву изготовить "восемь тысечь лопаток, да три тысечи кирок", и первую же партию (три тысячи лопаток и одну тысячу кирок), "не мешкав", доставить в лагерь под Полтавой.[530]
Приближалось время отчаянной схватки с неприятелем, время "генеральной баталии". Царь надеялся битвой спасти город, но еще за восемь дней до сражения не был уверен, что удастся успеть сделать это.
Еще 19 июня Петр писал коменданту Полтавы Келину: "По неже, как сами вы видите, что мы всею силою добивались камуникацию зделать з городом, но за великими болоты i что неприятель место захватил, того ради за такою трудностью того учинить невозможно…" А потому царь уведомляет коменданта, что если русскому войску не удастся пробиться открытой силой к городу через «окоп», который шведы "паче чаяния" устроят, то должно будет, выведя все население из Полтавы, взорвать дома, сжечь город, взорвать пушки или побросать их в колодцы, а самим добираться до русского стана.
Но этот план должно было исполнить лишь в случае отступления русского войска (т. е. его поражения в бою). Самое письмо свое царь приказывал держать в строжайшей тайне.[531] Надеясь на победу, Петр на всякий случай делал распоряжения, которые должны были, даже при неудаче русских в бою, лишить шведов их главной добычи — города Полтавы.
К счастью, городу Полтаве не суждено было в 1709 г. сгореть так, как в 1812 г. сгорела Москва, и Келину не пришлось выполнить посланный ему приказ "в две недели от сего дня", т. е. считая от 19 июня. Прошло всего восемь дней, и грянул Полтавский бой. Но уже через неделю после письма от 19 июня Петр очень сильно приободрился и счел необходимым написать Келину (26 июня) новое совсем иное письмо: "Понеже, когда мы с прежнаво места сюды за реку пошли, тогда для всякого случая вам дали указ, что ежели на сих днях вас за какою причиною не можем выручить, чтоб вам iз города вытить. Но ныне iнако вам повелеваем, чтоб вы еще держались, хотя с великою нуждою до половины июля i далее, понеже мы лутчаю надежду отселя, с помощию божиею, iмеем вас выручить…"[532]
Прошло всего несколько часов после отправления этого письма. Наступала ночь с 26 на 27 июня, и Петр отдал свой знаменитый приказ: "Ведало бо российское воинство, что оной час пришел, который всего отечества состояние положил на руках их: или пропасть весма, или в лучший вид отродитися России. И не помышляли бы вооруженных и поставленных себя быти за Петра, но за государство, Петру врученное, за род свой, за народ всероссийский, который доселе их же оружием стоял, а ныне крайнего уже фортуны определения от оных же ожидает. Ни же бы их смущала слава неприятеля, яко непобедимого, которую ложну быти неоднократно сами ж они показали уже. Едино бы сие имели в оной акции пред очима, что сам бог и правда воюет с нами, о чем уже на многих военных действиях засвидетельствовал им помощию своею силный в бранех господь, на того единого смотрели бы. А о Петре ведали бы известно, что ему житие свое недорого, только бы жила Россия и российское благочестие, слава и благосостояние".[533]
Таков первоначальный, основной текст этого приказа, передававшегося впоследствии в нескольких вариантах. И сам Петр, говоря с частями армии перед боем, излагал свою мысль не в строго одинаковых выражениях. А эта мысль была ясна: наступала грозная минута, когда решалась участь России. Эта мысль была понята и умом, и чувством русской армии.[534]
7
У нас есть свидетельства о том, что делалось, о чем говорилось в шведском лагере и, в частности, в королевской ставке в последние дни перед Полтавским сражением. Эти свидетельства исходят от того же королевского камергера Густава Адлерфельда, которого мы уже цитировали. Он и всегда был при короле, а со времени раны, полученной Карлом, можно сказать, не отходил от него. Заметки свои он заносил ежедневно на бумагу вплоть до 26 июня, когда написал последние строки. 27 июня, в день Полтавы, он был убит наповал русским ядром, когда находился близ носилок короля, разбитых почти в тот же момент другим русским ядром. Его заметки, изданные в 1740 г. в Амстердаме впервые на французском языке спустя тридцать один год после смерти автора, дают ясное представление о последних днях шведского завоевательного похода на Россию. Для читателя этих беглых заметок становится ясно, в каком мире самовнушений и утешительных выдумок жил шведский штаб и шведский король.[535]
Тяжелая рана, полученная 16 (по шведскому счету 17) июня, и необычайно мучительная операция, перенесенная вечером, — все это ничуть не уменьшило несокрушимого оптимизма короля. Уложенный хирургом Нейманом в постель, он все последующие дни выслушивал самые бодрящие доклады. Вот 17 июня русские в количестве 1200 человек напали яростно (avec beaucoup de furie) на шведов, но шведский гвардейский полк принудил их вскоре повернуть обратно. Вечером остальная часть московской армии перешла через реку и вошла в свой новый лагерь, а полтавский русский гарнизон продолжал работать над укреплениями. Но и король приказал графу Реншильду выстроить новые редуты под прикрытием нескольких полков. И 18 июня тоже все обстоит весьма благополучно: правда, русские усилили стрельбу из своих новых редутов, подведенных ближе к шведской линии укреплений, правда, этот огонь произвел некоторую сумятицу, кое-какой пожар. Наконец, русские выстроили на другом берегу реки свою кавалерию, и эта кавалерия, казалось, хотела перейти через реку. "Но его величество (король) отдал приказ подкрепить нашу гвардию близ реки", и русские не предприняли ничего. Неприятно только, что солдаты все спрашивают о состоянии здоровья короля и, "кажется, очень беспокоятся".
Наступает 19 июня. По-прежнему "все спокойно". Правда, русские продолжают вводить в свой ретраншемент новые и новые силы и выстроили вдоль реки семнадцать редутов. Это заставило Реншильда податься на четверть мили к Полтаве, так как у него была только кавалерия. Но это ничего: у неприятеля (т. е. у русских. — Е. Т.) на другом берегу реки напротив Полтавы войск мало. И поэтому "все спокойно".
20 июня — уже не так спокойно. Произошла тревога у Реншильда. Несколько русских эскадронов "около шести тысяч всадников, не считая казаков, приблизились в боевом строю, делая вид, что хотят атаковать". Но Реншильд повел на крупных рысях свою кавалерию и, врубившись в ряды, отогнал русских, рассеял их и целую милю преследовал, не давая оправиться. "Русские потеряли много народа, особенно во время бегства, и насчитано было по дороге пятьсот трупов", а в плен взяли одного "важного офицера и несколько солдат". Вот как доложили Карлу о кавалерийском поиске, предпринятом князем Волконским 20 июня, чтобы отвлечь внимание неприятеля от происходившего в это время вполне успешного перехода частей русской армии через Ворсклу!
Конечно, 21 июня пришлось доложить королю, что уже вся русская армия перешла через Ворсклу и сосредоточилась у села Петровки и что на другом берегу реки никого не осталось. Но, по-видимому, раненый Карл, которому как раз 21 июня стало хуже, не задавал вопроса своему окружению о том, как это якобы великолепная победа Реншильда над русской кавалерией (в шесть тысяч человек!) ни в малейшей степени не повлияла, на русских, которые в это самое время преспокойно перевели всю свою армию через реку и подвели ее прямо к шведскому лагерю? Но Карл XII и в здоровом состоянии тоже никогда не спорил, когда ему преподносили даже самые курьезные выдумки, если только они клонились к славе шведского оружия.
В этот же день, 21 июня, шведы узнали, что царь будто бы говорил генералу Боуру о ране шведского короля и что спустя несколько дней "шведы будут атакованы всеми силами царя". Но стоит ли его величеству по этому поводу беспокоиться, если, "жители столицы Москвы уже в смертельном ужасе" (dans des craintes mortelles). До такой степени москвичи в ужасе, что, очевидно, за неимением русских войск или за их неумелостью, в Кремль введены семьсот саксонцев, которые дезертировали из шведской армии Любекера (в Ингерманландии). Теперь эти семьсот саксонцев и введены в Кремль, чтобы оборонять его в случае предвидящейся атаки со стороны непобедимого шведского воителя!
