Павел Лукницкий - Ленинград действует. Книга 2
Последний караван с грузом из Новой Ладоги пришел в Осиновец 7 января 1943 года – всего за одиннадцать дней до прорыва блокады. План перевозки грузов по Ладоге, за период навигации определенный в 900 000 тонн, был выполнен с превышением: перевезено было больше миллиона тонн!
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ГОРОД СТАНОВИТСЯ НА ЗИМОВКУ
СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ.
СОБРАНИЕ В ФИЛАРМОНИИ.
ВО ВСЕВОЛОЖСКИЙ РАЙОН
ХОЗЯЙСТВО ТЕЛЕФОННОЙ СТАНЦИИ.
ХОЗЯЙСТВО СТРОИТЕЛЬСТВА No 5
В ДЕРЕВНЕ КУЙВОРА
В ДЕРЕВНЕ СЕЛЬЦЫ.
ТВОРЧЕСКАЯ РАБОТА.
ДВА СЛОВА О БЮРОКРАТАХ
НАСТРОЕНИЕ НАШЕ
(Москва, Ленинград, Всеволожский район.
Октябрь 1942 года)
14 октября, пройдя Ладогу на тральщике, я вернулся в Ленинград из поездки в Москву, куда был вызван на совещание руководства ТАСС и редакторов московских газет с военными корреспондентами ТАСС. Как и все, отчитывался в своей работе: за пятнадцать месяцев войны мною написано примерно двести корреспонденций, рассказов, очерков, статей, фельетонов и даже стихотворений.
Вернулся я в Ленинград «спецвоенкором ТАСС по Ленинградскому и Волховскому фронтам», подчиненным уже не ленинградскому отделению, а непосредственно центральному руководству ТАСС и ГЛАВПУРККА[50], то есть полномочия мои были значительно расширены… Кроме того, «Правда» и другие органы печати предложили мне теснее сотрудничать с ними, а Совинформбюро поручило давать корреспонденции для заграничной печати.
В моем дневнике – много впечатлений от пребывания в Москве, но эти записи не имеют отношения к обороне Ленинграда, и потому изложу здесь только впечатление от посещения Большого зала консерватории, где мне впервые посчастливилось прослушать Седьмую симфонию Дмитрия Шостаковича. Еще 9 августа исполнялась она в Ленинграде, но фронтовые скитания помешали мне услышать ее тогда.
Наступала зима. В Ленинграде моей городской «базой» стал холодный номер гостиницы «Астория», так как в разрушенной дальнобойным снарядом квартире моей на канале Грибоедова останавливаться в промежутках между фронтовыми поездками было уже невозможно.
Итак, в Москве –
Седьмая симфония
… Опять малярия, – ломит, крутит. С трудом заставляю себя встать. Был вчера у врача, говорит: «Лежать». Черта с два!
И я доволен, что не послушался врача! Вот только что…
… Небо – в тучах, а воздух свежий, будто весенний. Тьма – кромешная. Тороплюсь в гостиницу «Москва». Впереди, уже знаю, патруль, а время – без десяти минут полночь, а хождение по городу разрешается до 24-х часов… На улице Горького у телеграфа наталкиваюсь на груду сваленных «зимних» дров. Сзади – ночной, пустой, случайный двухэтажный троллейбус проплывает, обгоняя, как пакетбот в океанской ночи, – залит огнями. Но это только в такой тьме кажется, что он залит: тусклые синеватые лампочки за стеклами да узкий лучик, пропущенный сквозь щелочку прикрытой фары… А все-таки – свет!
И вот я в своем гостиничном номере. Скинул шинель. Можно даже, как в мирное время, принять теплый душ!..
У меня здесь уже совсем ощущение дома, жаль только, что дом этот – одинокий, холостяцкий и потому грустный.
Я вернулся домой с Седьмой симфонии из Большого зала консерватории.
Прослушал Седьмую с закрытыми глазами и наслаждался музыкой: Ленинград, поля сражений этой войны, зима, пережитая мною в блокаде, – возникали с конкретной, зрительной ощутимостью передо мной в звуках этой прекрасной симфонии.
Конечно, я не всю ее равно ощутил, моментами внимание ослаблялось и тема переставала конкретизироваться: надо было прослушать симфонию эту и еще раз, и два, чтоб осознать и запомнить всю. Но в основном все дошло до меня с предельной представимостью. И – первая (лучшая, по-моему!) часть, где стихия музыки была мирной, спокойной, и где – потом – начались волнения войны и механическое, деревянное постукивание темы приближения врага к городу, и нарастание тревоги, напряжения, гнева. И затем многозвучный, разросшийся до болезненного томления шквал налета, схватки, отпора нашего. Я видел маршевые колонны народного ополчения, и взрывы фугасных бомб, и бьющие в лунные небеса настойчивые, нестрашащиеся зенитки, и море огня… Такая патетика боя, от которой пальцы мои сжимали ручки кресла… И отраженный удар врага, и наступление тишины…
На этом закончилась первая часть.
После антракта – вторая, третья и четвертая части шли без перерывов. Тут были и оцепенение зимы, и торможение всего движущегося и дышащего, и то небывало ясное, лунное небо заметенного снегами, примолкшего города, какое я никогда не забуду. Дальше я ждал некоего «дане макабр», но его не оказалось. Шостакович почему-то не дал его, только в одном месте наметилась эта тема и сразу исчезла. И вот тут я потерял нить понимания и нашел ее не сразу.
Снова началась патетика. Столкновение стихий, волна нашего контрнаступления; слышалось, как громада вражеского нашествия откатилась, мне представилось отступление врага от Москвы или, может быть, другое – какое еще предстоит гитлеровцам, – от стен Ленинграда? Гибнущие в снегах наполеоновские солдаты? Во всяком случае – героизм побеждающей нашей армии!..
И симфония оборвалась для меня неожиданно…
Трудно, конечно, словами передать то, что я понимал и чувствовал Одно могу сказать: на фронте и в Ленинграде я часто думал о том, как эта война будет претворена когда-нибудь в художественных образах? И спасибо Шостаковичу, – я узнал это еще до окончания войны! Свидетелю, очевидцу, современнику кипящей сейчас войны, Седьмая была мне так близка, так понятна! Будто я заскочил на десять лет вперед и погрузился в образы уже легендарного времени!
Конечно, это – исключительное произведение композитора, которое будет живым и спустя века!
Странно было оказаться в обстановке консерватории (первый раз за эту войну): мрамор лестниц, яркий электрический свет в зале, публика – та, «довоенная», какую, казалось, уже никогда не увидишь! Было, пожалуй, только гораздо больше военных, чем в прежние, мирные времена. В публике я заметил и десятка два американских летчиков в их непривычной для нас форме.
Знакомых в толпе я не встретил, а зал был полон. Сидел я во втором ряду и скучал по близким, и казалось мне большой несправедливостью, что вот же сотни людей сидят здесь с родными и близкими, а я – одинок…
В Москве – переполненной людьми и теперь уже совсем не «фронтовой» – скучаю по Ленинграду, по его удивительно чистым, отвергнувшим все личное, не боящимся ни лишений, ни самой смерти людям… А ведь и там у меня не осталось никого из моих близких. Но там – родными стали все люди города, и чувства одиночества я никогда не испытывал, и никогда не бывало мне там так тоскливо, как здесь Я здесь все ощущаю иначе. Размышления мои о войне здесь особенно пространственны и остры.
Одиночество миллионов разлученных людей – вот что такое война! Это массовое томление людей, оторванных от своих жен, мужей, детей, ходит черным ветром по странам, по душам. И свист этого ветра я слышу ежеминутно, от него не спрячешь ушей, а выдерживать его непрерывно, вот уже полтора почти года, жить под него – слишком трудно. Человеку нужны воля и выдержка: противостоять давлению этого ветра, вытерпеть этот свист!
Стремлюсь скорей в Ленинград, вопреки всем отговорам (даже руководителя ТАСС) и множеству соблазнительных, но воспринимаемых как «лукавые» предложений Москвы Я знаю: так стремятся «домой» все нечаянно командированные сюда ленинградцы, все фронтовики, которые решили быть в родном городе – что бы там ни происходило! – до конца блокады!..
Собрание в филармонии
20 октября Ленинград
Сегодня в филармонии состоялось торжественное собрание актива Куйбышевского района. Обсуждались итоги работ по подготовке к зиме. Полным светом сияли четыре передних люстры. За столом президиума, покрытым лиловым бархатом и уставленным цветами в горшках, заняли свои места секретарь Ленинградского горкома и обкома партии Кузнецов, председатель исполкома Ленгорсовета П. С. Попков, первый секретарь Куйбышевского райкома партии Лизунов и другие партийные руководители, представители интеллигенции, отличившиеся в труде сотрудники жилищного управления, управхозы, домохозяйки, рабочие и работницы. Зал был полон.
В большой речи председатель райисполкома Пудов рассказал о работе по подготовке жилищ к зиме.
К 18 августа, когда были объявлены условия соцсоревнования, из пятисот двадцати девяти домов района – шестидесяти тысяч комнат – вода подавалась лишь в тринадцати домах. Остальные пользовались только уличными и дворовыми водоразборами. Триста пятьдесят подвалов были залиты водой, в некоторых домах вода проникла в первые этажи. Чтобы сделать ремонт в короткий срок, требовалось триста пятьдесят водопроводчиков, а было их в районе всего семьдесят четыре. Требовалось двадцать тысяч метров водопроводных труб.
