Евгений Тарле - Сочинения. Том 3
Относительно блокады «нет ни одной державы, которая, будучи по виду с нами, не была бы втайне против нас и сердцем на стороне Англии», — вот что с убеждением сказал министру полиции банкир Лаффит в 1811 г. И при этом он указал именно на Россию, самую сильную и наиболее затронутую в своих интересах державу[101]. «Ничто не может заменить для нее английские фактории. Потери огромны, и там они падают на вельмож, а не на народ. Вельможи распоряжаются двором и армией, и один только факт позволит нам судить, каковы должны быть их стремления. До блокады рубль стоил[102] 3 франка, теперь он едва держится на 20 су».
Но Наполеон ничего не хотел слышать, ни с чем и ни с кем уже не желал считаться. Им овладела окончательно идея, которую он высказывал уже в 1810 г.: Англия — на краю гибели, еще некоторое усилие, и все клапаны, все выходы будут для нее закрыты, и она смирится.
1 апреля 1811 г. Коленкуру отправляется новая инструкция: Наполеон знает, что англичане посылают в Балтийское море новый караван торговых судов; что, конечно, контрабандисты будут стараться всеми способами завязать связи с континентом, но если понадобится, Наполеон обрубит своей саблей эти связи[103].
Отправляя Лористона в Россию, Наполеон изготовляет для него инструкцию (5 апреля 1811 г.). Положение натянутое, обе стороны давно не верят друг другу; Наполеон согласен на уступки и в польском вопросе, и в турецком, но всеми мерами нужно препятствовать английской торговле и указать в Петербурге, что малейшая видимость мира России с Англией будет сигналом к войне Наполеона с Россией[104]. Лористон должен через консулов следить за исполнением правил блокады.
Но все равно уже не могло быть и речи об изменении экономической политики России путем дипломатического давления[105].
А после сцены с Куракиным всей Европе стало ясно, что война — вопрос месяцев. Обе стороны усиленно готовились к вооруженному столкновению, которое между многими другими вопросами должно было разрешить и этот, один из наиболее важных и наиболее трудно разрешимых: окончательно ли освободится Россия от разорявших ее тисков континентальной блокады или же подчинится всецело требованиям Наполеона? И те же промышленники — именно левого берега Рейна (Кельна, Ахена, Штольберга и Крефельда), получив от префекта Рерского департамента известие о вступлении Наполеона в Москву и вопрос, чего бы, по их мнению, следовало потребовать от России, дали знать, что нужно потребовать уменьшения пошлин на французские фабрикаты, на французские вина, водки и т. д. Другие не успели высказаться: пришли новые вести — о гибели великой армии.
Значение континентальной блокады современниками понималось гораздо больше, чем потомством, и масса склонна была даже преувеличивать это значение, в утрированном стиле характеризовать его[106]. «Война с Россией не была предприятием из-за сахара и кофе, как сначала думал простой народ», — так говорит о двенадцатом годе Фуше. Фраза будет несравненно ближе к истине, если вместо слов «сахар и кофе» напишем слова «континентальная блокада»; конечно, и в таком случае необходимы будут дополнения и оговорки, но что в России важные экономические интересы были абсолютно непримиримы с самым принципом континентальной блокады, это французский «простой народ», о котором говорит Фуше, по-видимому, чуял инстинктом, хотя и выражал это наивно или даже нелепо. Но, как сказано выше, история континентальной блокады в России, ее последствия в русской экономической жизни не составляют сейчас нашей темы; мы тут знакомились лишь с экономическими отношениями между Россией и Францией в царствование Наполеона, а с переходом Наполеона через Неман эти отношения оборвались еще более круто, чем в войну 1806–1807 гг., и уже не возобновлялись, пока Наполеон находился на французском престоле. Нечего и говорить, что война с Россией 1812–1814 гг. и несравненно больше еще война Наполеона с Европой в 1813–1814 гг. опять нанесли тяжкий удар французской промышленности, особенно производству предметов роскоши, шелковой промышленности, выделке мебели, винной торговле. Но пожар общеевропейской войны, бушевавший почти без перерыва до марта 1814 г., конечно, совершенно заглушил на этот раз жалобы разоряемых промышленников и негоциантов.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
ФРАНЦУЗСКАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ В ЭПОХУ КОНТИНЕНТАЛЬНОЙ БЛОКАДЫ
Познакомившись с теми экономическими отношениями, которые создались между Империей и другими странами континента в эпоху полного (легального, если не фактического) изгнания английских фабрикатов из Европы, мы теперь должны обратиться к нашим документам с вопросом: к каким же конечным результатам привела континентальная блокада Францию? Рассмотрим, в каком состоянии оказались главные отрасли обрабатывающей промышленности в ту знаменательную эпоху, которую мы здесь исследуем, в каком положении были приморские города, как разразился страшный кризис 1811 г., как шла экономическая жизнь Империи в последние годы царствования Наполеона, 1812–1814.
Именно на эти вопросы наши документы дают часто весьма скупые, отрывочные, даже иногда неясные ответы. Но для читателя, ознакомившегося с первыми двумя частями моей книги, очень многое в этой третьей части будет даже по намеку, но вскользь оброненному в документе замечанию вполне понятно.
Глава XX
ХЛОПЧАТОБУМАЖНАЯ ПРОМЫШЛЕННОСТЬ
1. Хлопковый голод в эпоху Наполеона. 2. Общее состояние хлопчатобумажной промышленности. Периоды в истории ее развития после 1806 г. 3. Время 1806–1810 гг.
Как мы уже видели, эта отрасль текстильного производства находилась с 1806 г. под особым покровительством: запрещение ввоза каких бы то ни было бумажных материй в Империю было установлено еще декретом от 22 февраля 1806 г. Последующие мероприятия — континентальная блокада, изгнание всяких конкурентов из Италии — должны были еще расширить рынок сбыта для французских ситцев и бумажных тканей вообще. И действительно, хлопчатобумажное производство при Наполеоне окрепло и развилось, но далеко не в той мере, как этого могли ожидать (а ожидали в 1806–1807 гг.) промышленники. Одна коренная причина мешала полному расцвету: если континентальная блокада обеспечивала и расширяла рынок, то она же именно в этой области производства препятствовала проникновению во Францию необходимого сырья. Хлопок — заморский, колониальный товар — попал под самое серьезное подозрение, и Наполеон не переставал измышлять меры, которые бы сократили ввоз этого товара. Мы сначала посмотрим, что рассказывают документы о хлопковом голоде в царствование Наполеона, а затем перейдем к данным, касающимся развития хлопчатобумажной промышленности. Отмеченное внутреннее противоречие наполеоновской деятельности в области мер, касающихся хлопчатобумажного производства, выяснится для нас вполне.
1
Любопытно, что уже с первых дней новой эры в истории хлопчатобумажной промышленности, после декрета от 22 февраля, обнаруживалось живейшее беспокойство по вопросу о сырье.
Владельцы бумагопрядильных мануфактур департамента Сены подали императору тотчас же после выхода в свет декрета от 22 февраля адрес. Этот адрес производит, однако, впечатление вынужденного, а не добровольного изъявления: они пишут, что испуганы декретом, облагающим хлопок, и вместе с тем льстят себя надеждой, что декрет избавит их от конкуренции. (Да и не писались при Империи никогда такие коротенькие адреса.) Во всяком случае они в адресе как бы подчеркивают, что запретительные пошлины на хлопок — для них удар, но что этот удар может быть компенсирован, если строго будут исполняться и те правила, которые ограждают французский рынок от иностранных фабрикатов[1].
До декрета от 22 февраля 1806 г. Франция покупала ежегодно хлопка приблизительно на 20 миллионов франков; в 1810 г. исчислялось, что она покупает на 42 865 000 франков (из Бразилии — на 12 миллионов, из Соединенных Штатов — на 14,4 миллиона франков, из Испании — на 2 580 000, из Неаполя — на 3 415 000, из стран Леванта — на 10,5 миллиона). Но хлопок (летом 1810 г.) истощается; что делать дальше? Пусть правительство об этом подумает, докладывали фабриканты: никакой закон не может прекратить потребление бумажных материй, следовательно, либо запретительные меры, препятствующие ввозу хлопка, будут отменены, либо контрабанда обогатится, ввозя то, что нужно[2]. Ознакомимся теперь с показаниями о ценах на хлопок. Показания эти очень часто не согласуются и противоречат одно другому; цены быстро и круто менялись.
Цена хлопка от 1 августа 1807 г. до 15 февраля 1808 г. почти удвоилась[3]. Особенно быстро пошло вздорожание колониальных продуктов весной 1808 г. В лионском промышленном районе, например, одно и то же количество хлопка (41 килограмм 875 граммов) стоило 1 апреля (1808 г.) от 325 до 330 франков, а 31 мая того же года — 580–590 франков. «Все парализовано» вследствие вздорожания хлопка, красящих веществ и т. п., жалуется Лионская торговая палата, и хуже всего, что становятся недоступны именно эти продукты. Без кофе, без сахара и без какао (потребление которых из-за дороговизны уменьшилось вдвое сравнительно с «обыкновенными временами») обойдется еще «всякий хороший француз», «размышляющий о том зле, которое от этого получается для разъяренных против нас врагов». Но вздорожание хлопка и красящих веществ грозит полной приостановкой бумагопрядилен, голодом для рабочих[4].
