Джакомо Казанова - Мемуары
— Это знаменитая Нина!
— Почему знаменитая?
— Если ее история вам неизвестна, то она слишком длинная, чтобы я мог рассказать ее вам здесь.
Спустя несколько минут какой-то господин, прилично одетый, подошел к моему соседу и сказал ему на ухо несколько слов; сосед объявил мне, что донья Нина желает знать, кто я такой? Тогда, обращаясь к посланцу, я сказал ему, что если эта дама позволит, я буду иметь честь засвидетельствовать ей свое почтение после представления.
— По вашему произношению видно, милостивый государь, что вы итальянец.
— Да, я из Венеции.
— Синьора Нина тоже из Венеции. — И, отозвав меня в сторону, он прибавил: — Синьора Нина — танцовщица, в которую очень влюблен граф Риела, главный управитель Каталонии; вот уже несколько недель, как она живет в Валенсии, под специальным покровительством графа.
— Почему же она не в Барселоне, вместе с Его Сиятельством?
— Потому что епископ требовал ее удаления из этого города.
— Эта дама широко живет?
— Конечно; граф выдает ей ежедневно пятьдесят дублонов; но несмотря на все ее безумства, она не может потратить все эти деньги.
— В Валенсии, конечно.
Польщенный тем, что эта дама меня отличила, я с нетерпением ожидал окончания спектакля.
Когда зрители стали уходить, я отправился к этой прекрасной даме. Она отвечала на мой поклон грациозной улыбкой и фамильярно взяла меня под руку. Я довел ее до экипажа, везомого шестью превосходными мулами; когда я прощался с ней, она пригласила меня к завтраку на другой день. Понятно, что я не запоздал к назначенному часу. Нина жила в прекрасном доме, обставленном дорогою мебелью, с лакеями в ливреях, с неслыханною роскошью повсюду, но все без малейшего вкуса. Протискиваясь с некоторым трудом сквозь толпу полудюжины служанок, элегантно одетых, я услыхал громкий голос, доносившийся из соседней комнаты: это был голос моей красавицы. Она осыпала бранью купца, явившегося к ней с уборами. После первых приветствий на итальянском языке, и более чем фамильярных, она потребовала моего мнения относительно кружев, которые этот болван испанец, — как она его называла, показывая на него пальцем, — хотел продать ей как очень дорогие кружева. Я отказывался, ссылаясь на мое невежество в этом деле, и прибавил, что в такого рода предметах дамы — более тонкие судьи, чем мужчины. «Этот болван придерживается другого мнения, — отвечала она, — так как он не хочет со мной согласиться». — Тут купец несколько рассердился и сказал ей довольно грубо, что если кружева не нравятся ей, то их можно оставить для других. «Никто не будет носить подобных тряпок», — возразила Нина, и, говоря это, она схватила ножницы и разрезала на клочки кружева. Купец смотрел на нее и улыбался; но нечто вроде чичисбея, сопровождавшего ее вчера на бое быков, заметил, что жаль уничтожать такие прекрасные вещи. «А тебе какое дело, музыкант!» (Этот чичисбей был некий Молинари, гитарист по профессии, болонец и интриган.) «Сударыня, — отвечал он, — в Барселоне вы уже приобрели репутацию взбалмошной; что подумают о вас жители Валенсии?» — «А тебе-то что, болван?» — и тут же она наделила его звучной пощечиной. Молинари не сдался и обругал ее таким словом, которое не употребляется в приличном обществе. Поверите ли? Нина расхохоталась и, обращаясь к купцу, очень удивленному этой сценой, сказала: «Сделай счет». — Купец, человек ловкий, знающий, что вспыльчивость не рассуждает и не рассчитывает, прикрасил свой счет надлежащей цифрой, и синьора, подписавши, выгнала от себя купца, закричав ему: «Отправляйся к черту или к моему банкиру». Лицо этого почтенного господина, очень хорошо выражающее удовольствие по поводу сделки и неудовольствие по поводу ругательств, было чрезвычайно комично. Молинари вышел вместе с ним, избегая, вероятно, подобных же ругательств.
Как только мы остались одни, синьора приказала подать шоколад. Я не знал, как себя держать. Я был удивлен и в то же время ощущал непреодолимое желание смеяться. — «Не удивляйтесь, — сказала она мне, — тому, что я так обращаюсь с гитаристом. Это мерзавец, которого граф Риела поставил при мне в качестве шпиона. У меня есть цель обращаться с ним таким образом; ругательства, которыми я его осыпаю, позволяют ему зарабатывать деньги; без этого что стал бы он доносить своему господину? Его обязанность превратилась бы в настоящую синекуру».
Странная женщина, подобной которой я не встречал еще в моих скитаниях! Она рассказала мне свою биографию, в которой не было ничего интересного, за исключением, может быть, тона, в котором она ее рассказывала. Она была дочерью некоего Паланди, известного шарлатана, с которым я, должно быть, был знаком и который, если не ошибаюсь, продавал разные снадобья на площади Св. Марка… После этой исповеди Нина простилась со мной, приглашая меня к себе на ужин. «Я очень люблю ужинать, — прибавила она, — мы выпьем».
Эта женщина по наружности была действительно обольстительна, но я всегда думал, что одна красота не может внушать любви. Я никак не мог понять, каким образом мог влюбиться в такое существо вице-король Каталонии. Читатель видит, что Нина, несмотря на свою красоту, не вскружила мне голову, тем не менее, в сумерки я отправился к ней, из любопытства. На дворе был уже октябрь месяц, а между тем было так тепло, как в Италии в августе. Синьора была в саду со своим чичисбеем. До ужина Нина рассказывала мне скандальные анекдоты, в которых она играла главную роль, а между тем ей было всего двадцать два года! Наконец, мы засели за стол. Блюда были прекрасны, вино чудесно. Неприличные разговоры возобновились, но, не чувствуя себя в ударе, я после ужина раскланялся. Провожая меня, она сказала:
— Вы чем-то озабочены, точно наперсник в трагедии. Я не люблю чтобы со мной церемонились; не забывайте этого. Завтра вечером я буду ждать вас.
— Никак невозможно. Я уже взял место в карете и уезжаю завтра из Валенсии.
— Ошибаетесь, вы уедете только через неделю, когда и сама я отправлюсь в Барселону.
— Спешные дела…
— Ну так что же? Повторяю вам, вы не уедете. Не возражайте…
Тем не менее, я удалился с твердым намерением уехать из Валенсии во что бы то ни стало.
На другой день вечером я явился к ней с визитом, который должен был быть последним. Она встретила меня с аффектированной грустью.
— Молинари, — сказала она, — болен. Мы будем ужинать вдвоем, потом поиграем в карты: говорят, что вы известный игрок; посмотрим. Потом мы погуляем в саду, а завтра…
— Завтра, сударыня, я принужден буду уехать.
— Разговаривайте.
— Мое место взято на семь часов утра.
— Как бы не так! Я подкупила ветурино; его экипаж — в моем распоряжении на целую неделю: вот его расписка.
Все это было сказано с легкой, любезной настойчивостью, которая понравилась мне. Что было делать? Однако благоразумие требовало быть настороже. Я ей сказал:
— Ваш шпион донесет графу Риела, что мы ужинали вдвоем.
— Тем лучше.
— То есть, тем хуже.
— Вы, может быть, находите, что это компрометирует вас, или, может быть, вы трусите?
— Если я трушу, то за вас; я бы не желал быть причиной разрыва, невыгодного вам.
— Это очень деликатно, но успокойтесь. Чем более я бешу старого графа, тем более он меня любит, и каждое из наших примирений стоит ему очень дорого.
— Значит, вы его не любите?
— Я его люблю? За кого же вы меня принимаете? Человека, который меня содержит!
— Который осыпает вас подарками, выказывает вам всякого рода почтение…
— Этим он удовлетворяет свою страсть…
— Вас будут считать неблагодарной.
— А какое мне дело до мнения других? Я люблю графа… разорять. К несчастию, он так богат, что этого, кажется, невозможно достигнуть.
Она приказала принести карты, и мы стали играть в примере, азартную игру, до такой степени сложную, что какие-либо расчеты невозможны. Я проиграл двадцать пистолей, которые отдал с неудовольствием, вследствие печального состояния моих финансов. Нина взяла деньги, смеясь, советуя мне отыграться. Затем мы отлично поужинали. Весь следующий день я провел с нею, и мы опять принялись за игру в карты. В несколько дней мой кошелек пополнился тремястами пистолями, а в них я весьма нуждался.
Наконец, синьора получила от графа известие, что может безопасно приехать в Барселону. Король приказал епископу считать Нину лицом, служащим в городском театре; она могла провести там целую зиму, соблюдая лишь приличие. Передавая мне это известие, Нина прибавила: «Теперь вы можете уехать; не забудьте приходить ко мне всякий вечер в Барселоне. Но являйтесь после десяти вечера- это час, в который граф освобождает меня от своего присутствия». Весьма вероятно, что я бы не воспользовался этим приглашением, если бы не пистоли, которые синьора проигрывала с такою легкостью. Я выехал из Валенсии днем раньше ее, и въехали мы в Барселону каждый отдельно. Я остановился в гостинице Санта-Мария. Хозяин гостиницы был извещен о моем приезде, принял меня чрезвычайно любезно и сообщил мне таинственно, что получил приказ ни в чем мне не отказывать. Этот поступок синьоры был весьма неблагоразумен. Хозяин, правда, имел вид человека весьма опытного в подобного рода проделках, но все-таки Нина была покровительствуема графом, который имел в своем распоряжении всю полицию. Было весьма вероятно, что этот вельможа не любит шуток над собой. Сама Нина описывала его как человека с характером порывистым, ревнивым, мстительным. Хозяин сказал мне, что в моем распоряжении находится карета. Я его спросил, кто об этом позаботился?
