Локомотивы истории: Революции и становление современного мира - Малиа Мартин

С учётом подобной многовековой перспективы дальнейшее движение к демократическому равенству было просто неизбежным; единственный вопрос заключался в том, будет ли оно революционным. И, почти как предсказал Токвиль, в 1848 г. стало очевидно, что «толчки» после землетрясения 1789 г. отнюдь не прекратились.

К 1848 г. появившаяся в XIX в. концепция революции как достижения политической свободы преобразилась в представление о революции как о движении к социальному равенству. Механизмы этой важнейшей трансформации исследуются на протяжении всей данной книги. Достаточно отметить, что в промежутке между потрясениями 1830 и 1848 гг. возникла магнетически притягательная идея социализма. К концу столетия она породила движение общеевропейского масштаба, готовое оспорить конституционно-либеральный курс, проложенный в 1776–1789 гг.

Разумеется, величайшим теоретиком этого движения был Карл Маркс — о чём также подробно говорится в книге (см. гл. 10). Однако здесь всё же необходимо в двух словах обрисовать суть его теории революции. Во-первых, потому что она знаменует переход к полной «социологизации» революции, намеченный Токвилем. Во-вторых, потому что почти все теоретики, о которых идёт речь здесь и в приложении II, работали в её тени.

Марксова концепция революции сформировалась незадолго до 1848 г., то есть примерно спустя десятилетие после того, как Токвиль выступил с идеей революции как эгалитарной демократии. Целью изысканий Маркса стало определение условий, при которых революция может произойти в Германии. Он пользовался теми же историческими данными, что и его либеральные французские предшественники. Следует подчеркнуть с самого начала: теорию Маркса вызвало на свет не зарождение «капитализма», как традиционно считается (такого понятия тогда вообще не существовало), а стремление открыть исторические законы, которые приведут Германию в лоно революционного процесса, начатого в 1789 г. Чтобы сформулировать эти законы, Маркс заимствовал у Гизо принцип классовой борьбы как движущей силы истории.

Разумеется, по версии Маркса, это борьба социально-экономическая, а не политическая. Исторические данные, лежащие в основе созданной Токвилем картины продвижения к равенству одного европейского класса за другим, он использовал для выстраивания чётко структурированного диалектического пути к «буржуазной революции» 1789 г. Эту жёсткую логику он, несомненно, взял у Гегеля. В конечном итоге появилась теория революции, толкающей человечество от рабовладельческого к феодальному, затем к буржуазному и, наконец, к социалистическому обществу. Данную теорию нельзя назвать компаративной. Она подразумевает линейное, хотя и диалектическое, развитие, общее для всей Европы и, собственно, для всего мира. Кроме того, она предлагает двухъярусную конструкцию из «надстройки» и «базиса», в рамках которой политика и культура — не более чем наросты на теле социально-экономических сил.

Первая часть теории — социологическая. Вот знаменитые строки из работы «К критике политической экономии» 1859 г.: «В общественном производстве своей жизни люди вступают в определённые, необходимые, от их воли не зависящие отношения — производственные отношения, которые соответствуют определённой ступени развития их материальных производительных сил. Совокупность этих производственных отношений составляет экономическую структуру общества, реальный базис, на котором возвышается юридическая и политическая надстройка и которому соответствуют определённые формы общественного сознания. Способ производства материальной жизни обусловливает социальный, политический и духовный процессы жизни вообще. Не сознание людей определяет их бытие, а, наоборот, их общественное бытие определяет их сознание» [342]. Из социального процесса рождается политический переворот, устанавливающий новый социальный порядок: «На известной ступени своего развития материальные производительные силы общества приходят в противоречие с существующими производственными отношениями, или — что является только юридическим выражением последних — с отношениями собственности, внутри которых они до сих пор развивались. Из форм развития производительных сил эти отношения превращаются в их оковы. Тогда наступает эпоха социальной революции» [343]. Её сценарий подробно изложен в «Манифесте коммунистической партии», который вышел в свет накануне революции 1848 г.: «Каждая из этих ступеней развития буржуазии сопровождалась соответствующим политическим успехом. Угнетённое сословие при господстве феодалов, вооружённая и самоуправляющаяся ассоциация в коммуне, тут — независимая городская республика (как в Италии и Германии), там — третье, податное сословие монархии (как во Франции), затем, в период мануфактуры, — противовес дворянству в сословной или в абсолютной монархии и главная основа крупных монархий вообще, наконец, со времени установления крупной промышленности и всемирного рынка, она завоевала себе исключительное политическое господство в современном представительном государстве» [344]. Согласно такой всемирно-исторической «логике» буржуазная эксплуатация в конечном итоге не может не привести ко второму 1789 г. на более высоком уровне, в виде пролетарской социалистической революции — правда, весь XIX в. подобный исход, конечно, оставался лишь в надеждах и прогнозах.

Тем не менее уже к концу века история прошлых революций стала переписываться с социалистической точки зрения. Начало этой тенденции было положено (и не случайно, как мы увидим) в самой отсталой европейской стране — России, книгой князя П.А. Кропоткина «Великая французская революция: 1789–1793», написанной в 1885 г. После 1900 г. за ней последовала «Социалистическая история Французской революции» Жана Жореса [345]. Реконцептуализация революции как социального, а не политического феномена на рубеже XIX–XX вв. устанавливает ещё одну предварительную границу нашего предмета.

С наступлением нового века социалистическая мысль наконец претворилась в дело. В качестве прелюдии демократическая революция впервые перешагнула границы Европы, произойдя в 1910 г. в Мексике, а в 1911 г. в Китае. Затем в 1917 г. российский Красный Октябрь поднял занавес в главной драме столетия: к власти в первый раз пришёл марксистский режим, провозгласив безотлагательной задачей «строительство социализма». С тех пор существовали два типа революции. А может, на самом деле даже два разных вида? В любом случае, 1917 г. разделил современную историю на «до и после», создав два антагонистических и непримиримых лагеря: адепты социалистического пролетарского восстания повели войну не на жизнь, а на смерть против либерально-конституционного, буржуазно-демократического истеблишмента. «Красная революция» самим своим существованием декларировала, что 1776 и 1789 гг. отменяются и все их половинчатые меры и частичные свободы аннулируются.

Наследники либерализма вынуждены были перейти к обороне. Знаковая примета того времени: американская республика, всегда считавшая себя революционной наставницей, подрывной международной силой, которая стимулировала мятежи 1820-х гг. в Латинской Америке и перевороты 1830 и 1848 гг. в Европе (за что прочно утвердившаяся французская республика вознаградила её в 1889 г., передав американцам в дар к столетию моментов основания двух наций Статую Свободы), на сей раз объявила большевиков варварами, находящимися за гранью цивилизации. Британцы предприняли ещё более энергичные действия — организовали против них вооружённую интервенцию. К ним присоединилась французская буржуазия, потерявшая вложения в облигации Российской империи ввиду отказа большевиков платить по царским долгам. Французы не признавали Советскую Россию официально до 1924 г., англичане — до 1928 г., американцы — до 1933 г. Фактически же за все 74 года советского коммунизма западные демократии, невзирая на «Великий альянс» во время Второй мировой войны, так и не согласились с легитимностью большевистского режима.