Альфонс Ламартин - История жирондистов Том I
Наконец, королевская семья, считавшая монархию своим неотчуждаемым уделом, а верховную власть — законным достоянием своего рода, была соединена браками, родством, союзами со всеми царствующими фамилиями Европы. Нападать на права монархии во Франции значило угрожать им в целой Европе. Уничтожить титул и права монархии в Париже значило отменить наследные права королей во всех столицах. Вот что история подсказывала жирондистам.
С другой стороны, республиканизм, миссию которого сознавал Конвент, внушал его членам следующие мысли: «Надо покончить с королевским троном. Назначение революции состоит в том, чтобы заменить предрассудки разумом, узурпацию — правом, привилегию — равенством, рабство — свободой. Королевская власть — это предрассудок, терпимый веками вследствие невежества и трусости народов. Единственное легальное основание его составляет привычка. Король с абсолютной властью — это человек, заменяющий собой все человечество; это передача человечеством своих титулов, прав, разума, свободы, воли, интересов в одни руки. Это значит создавать божество там, где природа поставила только человека. Это значит унижать, грабить, развенчивать миллионы людей, равных в правах, иногда даже стоящих выше короля по разуму и добродетели. Это значит уподоблять нацию праху, который она попирает, и отдавать цивилизацию и пережитые столетия в собственность одной фамилии.
Если республика и не составляет идеала разумного правительства, то в настоящую минуту она является необходимостью для Франции. Франция с низложенным королем, с вооруженным дворянством, лишенным власти духовенством, с монархической Европой на своих границах не найдет ни в какой умеренной монархии, ни в какой обновленной династии той нечеловеческой силы, в которой она нуждается, чтобы восторжествовать над столькими врагами и пережить такой кризис. Антей возрождался, касаясь земли. Франция должна была коснуться народа, чтобы найти в нем точку опоры революции. Республика составляет последнее слово революции, как и последнее усилие нации. Должно принять ее и отстаивать или жить постыдной жизнью народов, которые отдают врагам свои очаги и богов в обмен на жалкое существование».
Таковы были размышления, которые разум и страсть, прошлое и настоящее Франции поочередно подсказывали жирондистам, склоняя их к республике.
Однако они боялись, чтобы эта республика не попала в руки яростной и безумной демагогии. Десятое августа и 2 сентября тревожили их. Люди, пропитанные республиканскими идеями древности, когда свобода граждан предполагала рабство народа, хотели республики, но с условием, чтобы они одни управляли ею. Под именем республики эти люди разумели царство знания, добродетелей, талантов, привилегий, которые принадлежали бы их классу на все будущее время. Так как, по мнению жирондистов, конституция поправила бы то, что оставалось простонародного и бурного в республике, то они отделили мысленно плебс от нации. Служа одной, они рассчитывали предохраниться от другого. Они вовсе не хотели собственными руками, посредством нечаянной, необдуманной и смелой конституции, безропотно ковать себе топор, под которым их головам оставалось бы только преклониться.
Их преобладание, сохранявшееся еще в департаментах и в Собрании, ослабело в последние два месяца в Париже в виду смелости Коммуны, диктатуры Дантона, демагогии Марата и особенно перед обаянием Робеспьера.
Все усилия жирондистов умерить анархическое увлечение столицы только выказывали их слабость. Нация от них удалялась. Ни один из этих недавних любимцев общества не был выбран в Конвент городом Парижем. Все враги их, напротив, сделались народными избранниками.
Нетерпеливый народ требовал крайних решений у обеих партий. Популярность шла с публичного торга. Надо было соперничать в энергии и даже в ярости, чтобы приобрести ее. Монархическая оговорка, сделанная Верньо, Гюаде, Жансонне и Кондорсе в декрете о низложении упомянувших о назначении воспитателя королевскому принцу, навлекла на жирондистов подозрения. Эта монархическая подкладка обличала в них заднюю мысль восстановить монархию после низвержения. Якобинские журналы и трибуны старались извлечь выгоду из этого подозрения жирондистов в роялизме и умеренности. «Вы не сожгли своих кораблей, — говорили они, — пока мы сражались, чтобы низвергнуть трон, вы писали нашей кровью почтительные оговорки в пользу королевского сана».
Жирондисты не могли иначе отвечать на эти обвинения, не могли сделать ни шагу далее по пути якобинцев и Коммуны, не омочив ног в крови 2 сентября. Эта кровь внушала им отвращение, и они, не рассуждая, остановились перед преступлением. По воспитанию и по характеру эти люди были римлянами. Доступ к управлению всего народа, водворение той христианской демократии, которую Робеспьер превозносил в своих речах, никогда не входили в планы жирондистов. Перемена правительства исчерпывала всю их политику. Перемена общества оказалась политикой демократов. Одни были политиками, вторые оставались философами. Одни думали о завтрашнем дне, другие — о потомстве.
Итак, прежде провозглашения республики жирондисты хотели придать ей такую форму, которая предохранила бы ее и от анархии, и от диктатуры. Якобинцы же хотели провозгласить республику как принцип в любом случае, хотя, быть может, в результате пролились бы потоки крови, даже явились бы временные тирании. Дантон хотел провозгласить республику, чтобы вовлечь в дело революции всю нацию и сделать неизбежным и страшным столкновение между свободной Францией и тронами.
Наконец, многие другие, вроде Марата и его сообщников, хотели провозгласить республику как эру волнений и смут, в которую принижается то, что наверху, и возвышается то, что внизу. Пена нуждается в бурях, чтобы подняться и плавать на поверхности.
Каждая из этих партий должна была спешить, чтобы не предоставить другой выгоду первенства.
Жирондисты, гордые своей численностью в Конвенте, собрались на совет у госпожи Ролан и решились не допускать разговоров о перемене формы правления прежде, чем завладеют исполнительными комиссиями и особенно комиссией конституции. Но накануне первого заседания молодые восторженные члены Конвента Сен-Жюст, Лекиньо, Пани, Билло-Варенн, Колло д’Эрбуа и некоторые члены Коммуны, собравшись на банкет в Пале-Рояле, разгоряченные разговором и винными парами, единодушно осудили такую медлительность вождей и решили помешать их боязливой осторожности. Колло д’Эрбуа, недавний комедиант, обладавший звучным голосом и гибким телом, человек, предпочитающий разгул и дерзкие выходки, взял на себя смелость стать лицом к лицу с безмолвием, изумлением и ропотом Жиронды.
Слово, разражающееся среди нерешительного Собрания, внезапно вызывает решимость. Никакое благоразумие не может сдержать то, что обнаруживается в мыслях всех. Лишь только Колло д’Эрбуа потребовал уничтожения монархии, как одобрение поднялось со всех концов и показало, что этот единичный голос выразил сознаваемую всеми необходимость. Кинет и Базир потребовали, из уважения к новому учреждению, чтобы провозглашению республики предшествовало неспешное торжественное размышление. «Что за надобность рассуждать, — воскликнул Грегуар, — когда все согласны! Короли в нравственном порядке — то же самое, что чудовища в мире физическом. Истории королей — это мартиролог нации!» Молодой Дюко из Бордо, друг и воспитанник Верньо, понимая необходимость соединить голос своей партии с общим хором, сказал: «Составим декрет немедленно, он не нуждается в особых мотивах, будучи озаренным светом 10 августа. Мотивом нашего декрета об уничтожении королевской власти станет история преступлений Людовика XVI!»
Таким образом, республика была провозглашена с различными чувствами, но единогласно. Обязанная своим происхождением одной партии, но отнятая у нее завистливыми искательствами другой, республика оказалась темной пропастью, где каждый думал утопить своих соперников, устремляясь туда вместе с ними, — пропастью, которую все поочередно наполнили своими преступлениями, борьбой, добродетелями и кровью.
XXX
Жирондисты у госпожи Ролан — Обвинение против Марата — Речь Верньо — Разрыв между Дантоном и жирондистами
Больше всего радовались республике жирондисты. Собравшись вечером у госпожи Ролан, они праздновали осуществление своей мечты; набрасывая покрывало иллюзии на затруднения завтрашнего дня и на мрак будущего, они предавались самому великому наслаждению, какое Бог на земле даровал человеку. Взор госпожи Ролан искрился необыкновенным блеском, который, среди славы и радостей настоящей минуты, как будто освещал уже вдали эшафот. Старый Ролан, глядя на нее, словно спрашивал, не составляет ли настоящий день апогея их жизни, после которого оставалось только умереть. Кондорсе мечтал с Бриссо о необъятном горизонте, какой новая эра открывала человечеству. Петион, счастливый и вместе с тем опечаленный, видел, что популярность его покидает; впрочем, в мыслях он и сам добровольно отказывался от нее, как скоро платой за нее были преступления. Петион опять становился добродетельным человеком.
