Владимир Брюханов - Мифы и правда о восстании декабристов
Заметим, что как всякий профессиональный волшебник, Милорадович старался заранее готовить чудеса: появление магической шпаги было заготовлено с раннего утра. Если Милорадович обладал уникальной коллекцией полученных боевых орденов, то и дарственного и наградного оружия у него должны были быть горы — и держал он его наверняка не в доме Кати Телешевой! Значит все, что должно было произойти в этот день, обязано было завершиться запланированным чудом, ради которого Милорадович обзавелся подходящими символами власти: его скипетром и державой были шпага Константина и перстень Марии Федоровны!
Увы, не такой представлял себе заранее развязку предусмотрительный граф: при столь неблагоприятных условиях чуда произойти не могло!
Продолжение рассказа Корфа: «Переодетый отставной поручик Каховский, стоявший в толпе народа за лошадью графа, подкрался к нему и выстрелил почти в упор, из пистолета, в бок, под самый крест надетой на нем Андреевской ленты. Кроме этой, безусловно смертельной раны, Милорадович получил еще другую, довольно глубокую, штыком в спину. По следствию и суду открыто, что сию последнюю нанес, одновременно с выстрелом Каховского, другой офицер, утверждавший, впрочем, что хотел только ранить лошадь, чтобы принудить графа удалиться».
Странная формулировка — стоял за лошадью графа; очевидно, имелось в виду, что стоял за лошадью по другую сторону от Башуцкого — единственного свидетеля, бывшего заодно с погибшим графом. Еще раз подчеркивается причина, почему адъютант не смог его защитить! Хотя, возможно, Каховский прятался и от Милорадовича за головой лошади — и лишь в последний миг зашел сбоку, когда граф повернул голову и плечи в другую сторону. В любом варианте — сделано грамотно и исподтишка!
Более протокольная формулировка Доклада Следственной комиссии: «Каховский, как видно из многих показаний, наконец, подтвержденных и его собственным признанием, стрелял из пистолета и смертельно ранил графа Милорадовича, в ту самую минуту, когда он явился один перед рядами несчастных обманутых воинов, чтобы образумить их и возвратить к долгу. Князь Евгений Оболенский также ранил его штыком, хотел, как утверждает, только ударить лошадь, чтобы принудить его удалиться».
Последний поначалу почти бесцельно слонялся по Дворцовой площади, объясняя публике, что воцаряется на вполне законных основаниях.
Затем он занялся приемом прибывающих подкреплений. Саперный батальон был поставлен во внутреннем дворе Зимнего дворца, а батальон Преображенского полка — у его фасадов.
Добрался до Зимнего дворца окровавленный полковник Хвощинский, раненный, как упоминалось, Щепиным-Ростовским. Николай приказал ему удалиться, чтобы не пугать публику своим видом.
С Сенатской площади донеслась стрельба, а затем принесли вести о тяжелом ранении Милорадовича.
«Террорист» Якубович, несомненно перепуганный тем, что случилось с его старшим другом Милорадовичем, явился к Николаю. Последний так это описал: «он мне дерзко сказал:
— Я был с ними, но услышав, что они за Константина, бросил и явился к вам.
Я взял его за руку и сказал:
— Спасибо, вы ваш долг знаете».
Посланный в качестве парламентера, Якубович призвал друзей держаться крепко, так как их страшно боятся. Но тут он нарвался на вполне заслуженные оскорбления со стороны Щепина-Ростовского, после чего вообще покинул место действия; на следствии все это выяснилось, и в результате Якубович загремел в Сибирь. Историки высказывали предположения, что он пытался сыграть какую-то сложную посредническую роль. Это вполне возможно, тем более, что Якубович действительно понаслышке мог быть как-то осведомлен о планировавшихся, но сорванных хитроумных маневрах Милорадовича. Но его самого в тот день никто (кроме следователей и судей — и то позднее) не расценил всерьез.
Другой «террорист» — упоминавшийся полковник А.М. Булатов — протолкался целый день возле Николая с двумя пистолетами в карманах, но ни на что не решился.
Все это свидетельствует скорее о глупости молодого императора, чем о его смелости. Одновременно иллюстрируется и полная беспомощность заговорщиков, оказавшихся неспособными организовать покушение, которое разрешило бы все их проблемы — в отличие от убийства Милорадовича!
С удивлением разглядел Николай Павлович и знакомого ему полковника князя С.П. Трубецкого, не явившегося на Сенатскую площадь, а наблюдавшего события, выглядывая из-за угла Главного Штаба — в самом буквальном смысле этих слов.
Чуть позже в этот день с последним случился такой эпизод, рассказанный Герцену в сороковые годы непосредственным свидетелем — позднейшим попечителем Московского учебного округа графом С.Г. Строгановым: Трубецкой «расстроенный прибежал в дом к его[, Строганова, ] отцу и, не зная, что делать, подошел к окну и стал барабанить по стеклу; так прошло некоторое время. Француженка, бывшая гувернанткой в их доме, не выдержала и громко сказала ему: „Постыдитесь! тут ли ваше место, когда кровь ваших друзей льется на площади? так-то вы понимаете ваш долг!“ Он схватил шляпу и пошел — куда вы думаете? — спрятаться к австрийскому послу».
Почти так же поступил и Рылеев: он хотя и пришел на площадь, но, обнаружив, что нет Трубецкого, отправился его искать, и, очевидно, искал не за тем углом и не у того посла. Только Е.П. Оболенский честно и даже с лихвой отбыл свой номер.
А.Ф. Орлов привел, наконец, кружным путем, минуя Сенатскую площадь, конногвардейский полк в распоряжение императора.
К противоположной стороне также подходили подкрепления. Из казарм лейб-гренадеров у Большой Невки А.Н. Сутгов провел свою роту прямо по льду через Неву к Сенатской площади.
Стрельба, возникшая при покушении на Милорадовича, стимулировала присоединение к восставшим еще и Гвардейского флотского экипажа.
С ночи там энергично действовали агитаторы, включая Александра и Николая Бестужевых, Якубовича и Каховского (кроме моряка Николая Бестужева прочие затем переключились на иные объекты). В результате произошли долгие колебания, и экипаж все не приступал к присяге.
Внезапно кто-то закричал: «Ребята, слышите ли стрельбу? Ваших бьют!» — и, как сформулировано в Докладе Следственной комиссии, «экипаж побежал со двора, несмотря на усилия капитана 1-го ранга [П.Ф.] Качалова, который хотел матросов удержать в воротах. За всеми пошли и другие офицеры, дотоле не участвовавшие в беспорядках» — и матросы с офицерами (около 1100 человек) примкнули к каре на Сенатской площади.
Другой отряд лейб-гренадер, под командой Н.А. Панова, перейдя Неву у Петропавловской крепости, двигался затем к Сенатской площади по улицам между Зимним дворцом и Мойкой.
Они шли неорганизованной толпой. Панову, разумеется, не трудно было бы их привести в порядок и построить, но так больше импонировало им самим: как и солдатам 27 февраля 1917 года им хотелось действовать самостоятельно и полной грудью вдыхать воздух свободы — высокая миссия защиты законного императора вдохновляла их ничуть не меньше, чем свержение ига буржуазии Кирпичникова и его коллег.
На этой волне эйфории их понесло прямиком во двор Зимнего дворца (почему? зачем?) — позже сам Николай I, а потом Корф и прочие борзописцы попытались сделать из них зверских террористов, угрожавших всей царской семье, но даже и Следственная комиссия, и суд оставили эту глупость без последствий!
Очутившись перед строем Саперного батальона, Панов несколько очнулся и, с криком «Да это не наши!», вывел свое воинство наружу. Спустя много лет Сутгоф (очевидно — со слов Панова) пояснил, что Панов не разглядел внимательно сквозь ворота Зимнего дворца выстроенных во дворе саперов; приняв их за роту Сутгофа, он и совершил этот нелепый маневр. Данная версия хорошо объясняет реплику, выкрикнутую Пановым.
Фактическое бездействие противостоявших им войск — во главе с комендантом П.Я. Башуцким — так и осталось неразъясненной загадкой.
Тут лейб-гренадеры попались на глаза императору, который тоже уже получил повышение и восседал на лошади, обозревая находившуюся в его власти Дворцовую площадь. Встречая войска, продолжавшие прибывать с командирами, сохранившими подчиненность и порядок, он направлял их дальше к Адмиралтейству, концентрируя силы на подступах к Сенатской площади.
Заметив непорядок, Николай I ринулся на исправление: «уведел я в совершенном беспорядке со знаменами без офицеров Лейб-гренадерский полк, идущий толпой. Подъехав к ним, ничего не подозревая, я хотел остановить людей и выстроить; но на мое — „Стой!“ отвечали мне:
