Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Книга X. 1725—1740
Из Лейпцига Левенвольд отправился в Берлин, где имел с королем длинный разговор, подробно изъяснял ему ход польских дел, как Франция, стараясь возвести на престол Станислава Лещинского, имела в виду одно — проложить дорогу к польскому престолу французским принцам и привести Польшу в полную от себя зависимость, что было бы и Пруссии так же вредно, как и другим соседним державам. Оба императорские двора сначала вовсе не думали о курфирсте саксонском и хотели, согласно с желанием прусского короля, возвести на престол какого-нибудь Пяста; но при господстве французской партии, при употреблении огромных денежных сумм и при сильных вооружениях не было никакой возможности думать об ином кандидате, кроме самостоятельного государя, который был бы в состоянии содержать свою партию собственными силами и деньгами. Выбравши поляка, надобно было бы поддерживать его войском и деньгами, но прусский король объявил, что в польском деле деньгами помогать не будет, и прусские министры в Польше с самого начала держали себя в таком отдалении от министров русского и австрийского, что противная партия могла выводить отсюда самые благоприятные для себя заключения. Наконец, при таких обстоятельствах нельзя было найти ни одного поляка, который был бы так смел, что решился бы принять престол.
Король, выслушав все это, сказал: «А цесарь теперь находится в трудном положении от французов; как он из таких затруднений выпутается?» Левенвольд отвечал, что исход дела в руках его, Фридриха-Вильгельма, если с прямою ревностию вступит в дело, выставит побольше войска против французов или по крайней мере сбором и движением его покажет вид, что хочет содействовать восстановлению общего спокойствия. Король сказал на это, что дело требует еще долгого обдумывания и что ему прежде надобно знать подлинно, какую безопасность он в Пруссии будет иметь со стороны Польши, чтоб польская смута как-нибудь не обратилась во вред ему; что он совершенно спокоен относительно русских войск, но не может быть спокоен насчет поляков, если объявит себя против них и выведет свои войска из Пруссии. Левенвольд отвечал, что союз с Россиею служит для него лучшим обеспечением и, если он хочет, Россия может возобновить свою гарантию Пруссии, хотя и трудно себе представить, чтоб при существующем союзе между Россиею и Пруссиею поляки осмелились напасть на последнюю. Наконец Левенвольд коснулся главного пункта — вознаграждения Пруссии со стороны Августа III, упомянул, что дело об амте Гоморн может быть легко улажено, и просил короля объявить, чего он еще желает. Вместо ответа король спросил, чего от него хотят. «Признания Августа III королем польским и удаления отсюда французского министра Шетарди», — отвечал Левенвольд. «Немедленно велю своим министрам вступить с вами в конференцию», — сказал король и отпустил русского посланника. Но когда результаты конференции были донесены королю, то Левенвольду объявлено было требование, чтоб курфирст Август уступил Пруссии Курляндию и Померанию с городом Эльбингом, и требование предъявлялось на основании обещаний, полученных от русского двора. Взятие Данцига положило конец этим требованиям.
Союзную России Данию польские дела поставили в затруднительное положение. В марте 1733 года Бракель писал в Петербург: «Здешнее министерство насчет проезда короля Станислава чрез Зунд находится в сомнении: Франции прямо отказать не хотят и пропустить также не желают. Я буду уговаривать их, чтоб не пропускали и признали за повод к войне, если французская военная эскадра пойдет в Балтийское море». Французский посол толковал, что его государь вмешивается в польские дела для охранения польской вольности, стесняемой цесарем и его союзниками; Бракель внушал, что, наоборот, Франция стесняет польскую вольность, навязывая полякам Лещинского; датские министры отвечали, что им сомнительно в этом деле принять ту или другую сторону, но обнадеживали Бракеля, что будут содержать заключенный с Россией союзный договор. В мае французский посол потребовал, чтоб Дания по крайней мере оставалась нейтральною в польском деле, ибо как скоро хотя один человек войдет в Польшу для противодействия избранию Лещинского, то необходимым следствием будет война с Франциею. Датские министры отвечали, что король их не отступит от австро-русского союза. Француз грозил союзом Франции с Швециею, что производило впечатление на датчан. В начале июля французский посол объявил, что король его счел нужным отправить военную эскадру в Балтийское море, и так как французский двор находится с датским в добром согласии и дружбе, то он, посол, обращается с просьбою, чтоб для этой эскадры был свободный пропуск чрез Зунд и чтоб в нужном случае французские корабли могли найти пристанище и помощь в датских гаванях. Ему отвечали, что в проходе чрез Зунд никакой державе отказано быть не может и датские гавани открыты для французских кораблей, если только французская эскадра посылается не с тем, чтоб вступить в какое-нибудь неприязненное столкновение с союзниками Дании.
До сентября Бестужев не мог известить ни о чем важном. От 14 числа этого месяца он дал знать, что известие об избрании Лещинского в Варшаве произвело в Стокгольме несказанную радость как при дворе, так и в народе. Но радость эта скоро утихла, когда вслед за тем получено было известие, что Станислав с своими приверженцами должен был удалиться в Данциг и противная партия провозгласила королем Августа III. В конце октября Кастежа начал хлопотать, чтоб Швеция за деньги дала Лещинскому от 10 до 15000 вспомогательного войска. Видя нерасположение шведского правительства так явно вмешаться в дело, Кастежа начал набирать в Швеции охотников — солдат и офицеров — для отправления в Данциг к Станиславу. В офицеры было принято 40 человек молодежи, при каждом по два человека рядовых солдат, которые в паспортах были показаны лакеями офицеров. В конце года Бестужев доносил, что хотя в Швеции генералы все склонны к французской стороне, однако правительство держит себя нейтральным, и надобно надеяться, что не переменит своего поведения до будущего сейма. Король так явно выказывает расположение свое к России, что даже возбуждает народный ропот. Когда однажды Бестужев был у него и в это время пришли проститься с ним пажи, завербованные Кастежа в службу к Станиславу, мальчики от 14 до 15 лет, то король тихонько сказал Бестужеву: «Вот воины, которые едут выручать Данциг; да и между другими, отправляющимися туда, половина негодных».
Кастежа не переставал требовать, чтоб Швеция отправила корпус войска на помощь Данцигу, обещая за это большие деньги; с другой стороны, Англия предложила субсидии, с тем чтобы иметь наготове шведское войско для поддержания равновесия в Европе при настоящих конъюнктурах. Поставленный этими предложениями в затруднение, шведский Сенат определил в феврале 1734 года созвать чрезвычайный сейм. Положение русского министра в отношении к сейму было теперь совершенно иное, чем прежде. Мы видели, что прежде русские министры противодействовали всеми мерами придворной партии, избранию ее кандидата в председатели сейма или ландмаршалы, но теперь отношения переменились, и Бестужев с большим огорчением доносил, что Горну, продолжавшему враждовать с королем, удалось отстранить придворного кандидата и провести в маршалы человека противной партии, графа Левенгаупта, потому что только при торжестве королевской партии Бестужев рассчитывал на нейтралитет Швеции в польских делах. Впрочем, Бестужев утешал свой двор тем, что Левенгаупт считался добрым патриотом, притом он человек не очень искусный в делах и большой опасности от него ожидать нельзя; доброжелатели надеются, что он пойдет прямою дорогою из страха, что противная ему партия так же сильна, как и его; таким образом, ход дела будет зависеть преимущественно от того, какие члены будут выбраны в секретную комиссию. Скоро Бестужев уведомил, что выборы в секретную комиссию удовлетворительны: только треть членов подозрительны, а две трети королевской партии, да и вообще депутаты кажутся миролюбивыми, так что едва ли нынешнее лето Швеция окажет помощь Данцигу и Станиславу, несмотря на то, что французский посол волновал небо и землю, чтоб склонить шведский народ на свою сторону, и ежедневно угощает влиятельных лиц.
Но угощения не помогали; планы Кастежа расстраивались известиями о слабой помощи, какую французы подают Данцигу и Станиславу, и Бестужев все более и более уверялся, что Швеция сохранит нейтралитет. Когда разгласилось известие о сдаче Данцига, то вся охота помогать Лещинскому исчезла, и французов стали бранить, зачем они Станислава так безбожно и бесстыдно покинули. Но в то же время торжество России возбудило в Швеции сильный страх и раздражение и начали смотреть во все стороны, на что бы опереться против опасной соседки. В секретном комитете было решено отправить указ к шведским агентам в Константинополе, чтоб они наблюдали за поступками Порты, и если увидят склонность ее начать войну с Россиею, то обнадежить визиря, что немедленно будет отправлен в Царьград шведский министр для заключения союза. В то же время Бестужев дал знать, что граф Горн приходит в большую силу, сеймовый маршал действует во всем по его наставлению и русский доброжелатель Гепкин сильно трусит. Кастежа опять «начал делать великие движения». Но скоро Горн охладел к Франции: согласно желанию Англии, он завел дело о союзе между Швециею и Даниею в видах создать оплот против могущества России на севере, но чрез это произошла сильная ссора между Горном, Гилленборгом и Гепкином; голштинская партия, естественно не желавшая союза с Даниею, пристала к французской. Неприятели Горна стали внушать народу, что дело идет о браке между сыном принца Вильгельма кассельского и принцессою английскою и когда этот брак состоится, то Англия не только овладеет всею шведскою торговлей, но и может упрочить наследство шведского престола в кассельском доме. Кастежа воспользовался этим и чрезвычайно усилил свою партию в секретном комитете; он говорил, что хотя министерство ему и противно, однако он надеется посредством народа достигнуть своей цели. Бестужев отправился к Горну и, сообщив ему об этих разглашениях Кастежа, начал говорить, как неприлично иностранному министру сноситься с народом: ясно, что Кастежа хочет поссорить министерство с народом. Горн отвечал, что французский посол идет тою же самою дорогою, какою шли русский посол князь Василий Долгорукий и цесарский граф Фрейтаг во время приступления Швеции к ганноверскому союзу; впрочем, он, Горн, надеется, что и французский посол теперь получит такой же успех, как и те два министра.
