KnigaRead.com/

Сергей Сергеев-Ценский - Движения

На нашем сайте KnigaRead.com Вы можете абсолютно бесплатно читать книгу онлайн Сергей Сергеев-Ценский, "Движения" бесплатно, без регистрации.
Перейти на страницу:

И Антон Антоныч обнимает его за плечи и ласково трясет на ходу.

Старик поднимает палец - широкий, плоский и с желтым жестким ногтем, тихо водит им и, показывая на голову Антона Антоныча, говорит:

- О-о-о-о! Там так-то, как котел, кипит-то: фру-фру-фру-фру-у...

Это выходит у него высоко и тонко, как фальцетное пение, он косит добродушным глазом, и морщины на его лице проворно строятся в длинную затяжную, как зима, улыбку.

День солнечный, теплый, такой, что Антон Антоныч говорит о нем: "Теплее, чем... чем валенки..." И Тифенталь соглашается: "Да-а... Ну-у, как тулуп-то..." - и кивает ушатой шапкой.

От снега идет уверенность в чем-то неизбежном, и он весь лучится мелкими иглистыми колкими лучами. У молоденьких, густо облепленных елок вдоль дороги кокетливо-важный вид, как у пухлых институток на общей прогулке. На лапчатых соснах повисли пышные тяжести желтыми и синими рыхлыми грудами и держатся цепко. И пахнет: смолою, снегом, горелым копытом из кузницы под усадьбой, дорогой и только что испеченным где-то на мызе ржаным хлебом.

Герр Тифенталь все хочет повернуть и уйти к себе в школу, все прощается и берется за шапку, но уйти от Антона Антоныча нельзя.

- Тоже еще - скажите пожалуйста! Комэдия! - говорит презрительно Антон Антоныч. - Шо вы там такое у себя не видали, добрейший?.. Глобус?

И герр Тифенталь идет с ним обедать в дом.

За обедом старик говорит о том, что он служит здесь уже сорок лет и что все хочет купить рояль, для чего за сорок лет скопил сто рублей.

- Ну-у-у, они не здесь-то, - там, в банке, - машет он гордо рукою. Сто рублей-то!

- Да какой же рояль вы купите за сто рублей? Что вы, герр Тифенталь! пышно колышется от смеха Елена Ивановна.

- Не-ет, нельзя, добрейший, не-ет! - качает головой Антон Антоныч и наливает ему вина в стакан.

Старик и сам знает, что нельзя, но у него есть тетка - живет на своей мызе в тридцати верстах, - у нее какие-то деньги; к ней - вот уже шесть лет - в праздники летом он ходит пешком, неуверенно шмурыгая ногами, и у нее просит еще хоть пятьдесят рублей на рояль, но она не дает.

- Восемьдесят и два еще года-то... Ну-у-у... сто лет-то жить хочет, разводит он извиняюще руками.

От рояля Елены Ивановны он не может отойти, не попробовав косными пальцами звук. Потом незаметно садится он, хитро оглядываясь косыми глазами, и вот уже бьет по клавишам и, раскачиваясь, поет разбитым, но убедительным голосом:

Что он ходит за мной,

Всюду ищет меня

И, встречаясь, гле-едит,

Так лукаво всегда?

Он щурится, отбрасывает назад голову и поводит синими стеклами очков влево, вправо:

Слова нет, он хорош,

Брови, нос и лицо,

Но глаза... - за глаза

Ненавижу его... Ха-ха-ха!..

Смех здесь как будто не нужен - так кажется Антону Антонычу, и как-то нехорошо он выходит у старика: глухо и совсем не весело.

Голубые они

И так жарко горят,

Но как яду полны,

Будто съесть вас хотят... Ха-ха-ха!..

Антон Антоныч садится перед ним с кружкою пива и смотрит.

Сумерки подсинивают окна. В комнатах повисает что-то вроде тонких серых паутинок. Начинается это с потолка и углов, потом выползает и спускается ниже. Дашка в столовой, как что-то вечное, гремит посудой. Елена Ивановна пьет чай. Здесь почему-то она пьет чай без перерыва весь день, иногда и ночью, и самовар выносят только затем, чтобы внести другой. От терракотовых тарелок на стене напротив легли направо правильные тени в виде черных полумесяцев. У стульев с высокими узкими спинками вид неприятный, поджатый, как у необщительных, сухих людей. Тифенталь сед и днем отчетлив, но от сумерек он становится расплывчатым, мягким, и что-то есть в нем мышиное, серое: появится и исчезнет.

Антон Антоныч медленно пьет пиво и слушает.

Ах, отстаньтесь, прошу,

Не следитесь меня,

Этих дьявольских глаз

Я боюсь, как огня!..

Старик откачивается и делает вид, что боится каких-то дьявольских глаз: он поднимает руки вровень с лицом и прячется за этими широкими, но теперь, в синих сумерках, как будто мертвыми руками; но боится не он - боится Антон Антоныч. Это не боязнь, может быть, - это только близость боязни, что-то беспричинное, что бывало с ним только в детстве, но он морщится, чмыхает носом, говорит:

- Э-э-э... этого... герр Тифенталь, как сказать... Как-то у вас голос... простужен, га? Ну, дребезжит, как... как горшок худой... Вы меня простите, голубчик, ну, а только дребезжит, как... как собаке к хвосту жестянку от сардинок привяжут если, да тюкнут, а она по дороге вскачь... в карьер!..

- Неправда, неправда, герр Тифенталь! Хорошо, очень! - защищает его Елена Ивановна из столовой. - Прекрасно!

- А может, я не понимаю в этом деле, так тогда я и судить не могу, говорит отходчиво Антон Антоныч, - а только мне так шо-то казалось, что... И усиленно трет пальцы.

- Ну-у-у... Я старик-то, - объясняет герр Тифенталь. - Мне шестьдесят лет и восемь-то...

Нижняя губа его отвисает, глаза тухнут, и долго обиженно бренчит он без всякого толка и ладу, пока не начнет своей второй песни о деревянном гусарике. Тогда в сумерки, густеющие все сильнее, врывается совсем пискливый голос старика, от имени "малютки-красотки" пристающего к маме:

Какие здесь, мама, игрушки,

Букашки цветущей степи!..

А вон деревянный гуса-а-арик,

Гусарик, мама, о - купи!

Антону Антонычу старик кажется маленьким и хитрым: почему живет он так, как живет, зачем ему рояль и зачем он поет это, - не может понять Антон Антоныч. Пройдет год или два - едва ли он будет служить в школе: если не умрет к тому времени тетка, - отвезут его в богадельню. Тени густеют. Звуки рояля, тупые, глухие, где-то около сыплются, как горох; голос - точно ножи точат. Мать предлагает девочке ларчик, но девочка хочет гусарика:

Не нравится, мама, мне ларчик,

Не нравится ларчик мне твой,

Мне мил деревянный гусарик,

Гусарик, мама, о - купи!

Антон Антоныч знает, что потом старик уйдет к себе в школу, где он жил сорок лет один; ляжет спать - один; проснется - один.

Когда старик уходит, то просит Антона Антоныча, если поедет в город, купить ему книгу "В чаду любви".

- Я это люблю-то читать... про любовь-то... Ну-у, это мне-то понравится!

И при свече в передней глядит на него хитрыми косыми синими стеклами.

XII

Деревья в инее... Спокойная, холодная, чистая красота земная. Солнце в тонком дыму. От солнца сочится к деревьям свет притушенно-красный. На укатанной дороге гладкие следы от полозьев блестят, как медные обручи. Звуки влажны.

Антон Антоныч говорит помощнику уездного начальника Подчекаеву:

- Но только, дорогой мой Иван Асинкритыч, не однотавровые балки в потолки, - нет! Однотавровая балка на таком большом перегоне, как сказать, обязательно даст про-вес... Однотавровая балка мягка - сюда ней-дет, нет!

- Да ведь я по этой части швах-швахом! Не знаток, не знаток, совсем не знаток! - поспешно отзывается Подчекаев. - Я про эти балки так только вспомнил, что вот по случаю купить можно дешево, думал, вам на постройку кстати, только-только, а то ни-ни... Знаете ль, Антон Антоныч, снегу уж очень много набивается в калоши, и все прочее... Мы бы лучше когда-нибудь после, а?

Подчекаев небольшой, плотный, и так как-то все у него: и голова, и усы, и плечи, и шинель, и сапоги - плотное и небольшое; и шаги он делает небольшие, но ноги ставит плотно к земле. Глаза у него черные, бойкие, в набрякших веках, щеки круглые, молодые, чисто выбритые, лоснятся и при ходьбе чуть дрожат. Погоны лежат дужками, выгнутыми в середине.

- Та-ак!.. Шо ж так после? - укоризненно смотрит на него Антон Антоныч. - И тут же все-таки тропинка, как сказать, - сквозь проруби рыбу ловят, - за сто пятьдесят рублей сдал, дешево. Ну абы... Тут же з салазками ездят... Ну, посмотрим - и завтракать!

- Да я ведь знаю, господи Иисусе!.. Раньше вас это озеро знаю, знаю... Ведь вот хотел вам балками угодить, - не сумел... а озеро это я отличнейшим манером знаю. Полиция все должна знать.

Он поворачивается на каблуках, окидывает бойкими глазами сосны в инее, берет под руку Антона Антоныча и говорит ему тихо, но убежденно:

- У вас, Антон Антоныч, по угодьям, и все прочее, имение такое, что в уезде равного нет... другого такого нет, поверьте!

- А шо! - радостно вскидывается Антон Антоныч. - Ну, да я это еще когда покупал, дорогой Иван... а-а... как сказать... Асинкритьевич, - еще тогда видел!.. Это я еще тогда, - глаза в руки, - и - и отлично видел! Где что лучшее, то я вижу, то уж от меня не уйдет, тому нужны дики козьи ноги, чтоб от меня уйти!.. Это именье, как... как сторублева скрипка, но-о без смычка, только без смычка, голубчик, только приставь к ней смычок к струнам... э-э-э!.. То не я буду, если я из этого не сделаю... божьего раю!.. То не я буду!..

Антон Антоныч грозит кулаком и кричит, и голос его здесь, в лесу, где звуки влажны, полносочен и ярок, а сосны слушают и молчат - устойчиво молчат каждой иглой, опушенной синим инеем, и идущий впереди к дому Подчекаев стережет каждый свой шаг, как бы не набрать снегу в калоши, и из-под околыша форменной фуражки его выплывает светлый затылок, плотный, уверенный в себе и обидно спокойный.

Перейти на страницу:
Прокомментировать
Подтвердите что вы не робот:*