Юрий Семёнов - Мой «путь в первобытность»
Если специалист по истории цивилизованного общества может в принципе обойтись без теории, а тем самым и без знания философии, то реконструирование истории первобытного общества невозможно без создания теории, что предполагает привлечение философии. В этом смысле я оказался на своем месте. Философию я знал как профессионал. Этнографией я стал овладевать профессионально уже в процессе работы над книгой «Возникновение человеческого общества». В последующие годы и особенно после вхождения в состав вначале группы, а затем сектора истории первобытного общества, я окончательно превратился в профессионального этнографа и историка первобытности. Это не только не помешало моим исканиям в области философией, но в огромной степени им способствовало. Теперь, когда я наконец-то получил возможность публиковать и философские работы, я хорошо понимаю, что прочная основа для них была заложена в процессе моих исследований истории первобытности.
19. Исследование экономики первобытного общества и его значение для историологии и философии
В одной из своих работ А.И Першиц, проводя четкую грань между первобытными обществами, существовавшими до возникновении классового общества, и первобытными обществами, продолжавшими существовать после перехода к цивилизации, предложил именовать первые — апополитейными (от греч. апо — до и политея, или полития — государство), а вторые — синполитейными (от греч. син — одновременный).[39]
Ясно, что реконструкция развития апополитейного первобытного общества может основываться прежде всего на материале, полученном в процессе изучения синполитейных первобытных общества. Это может показаться кому-то обидным, но основной массив материала по синполитейным первобытным обществах добыт зарубежными этнографами, которые с определенного времени начали называть свою науку не этнологией, а социальной, культурной, или социальной и культурной (социокультурной) антропологией.
По мере накопления фактического материала в западной этнографии (социальной антропологии) первобытности началась специализация. В 20-е годы ХХ в. в рамках этнологии (социальной антропологии) возникла и оформилась научная дисциплина, специальным объектом исследования которой стали экономические отношения первобытного (собственно первобытного и предклассового) общества. На Западе она получила название экономической антропологии (economic anthropology), в нашей науке — экономической этнологии или этнографии.
Как это ни странно, но в нашей стране, в которой, казалось бы, господствующим было материалистическое понимание истории, экономической этнологии никакого внимания не уделялось. Большинство советских этнографов даже не подозревало о ее существовании. На Западе же экономическая антропология стала усиленно развиваться. За время существования экономической антропологии и особенно в 60–70 годы, когда эта дисциплина пережила подлинный бум, был накоплен поистине гигантский фактический материал, который настоятельно потребовал теоретического осмысления и обобщения. В результате в западной экономической этнологии возникли два основных идейных течения, между которыми развернулась упорная борьба.
Сторонники первого из них исходили из того, что различие между капиталистической и первобытной экономиками носит не качественный, а лишь количественный характер, и поэтому как к той, так и к другой в одинаковой степени применима формальная экономическая теория, или маржинализм. Они получили название формалистов.
Их противники — субстантивисты (К. Полани, Дж. Дальтон, М. Салинз и др.) — настаивали на коренном, качественном отличии первобытной экономики от капиталистической. Убедительно показав, что маржинализм является концепцией исключительно лишь капиталистической экономики, они настаивали на необходимости созданий особой теории первобытной экономики.
В ходе дискуссии, пик которой пришелся на 60-е годы, была убедительно показана полная бесплодность и практическая бесполезность формалистского подхода к первобытной экономике. Но и субстантивистам, несмотря на все их усилия, не удалось создать теории первобытной экономики. В результате на рубеже 60-х и 70-х годов западная экономическая антропология оказалась в состоянии глубокого теоретического кризиса. Материал продолжал накапливаться, а никакой теории создать не удавалось.[40]
С 70-х годов я начал интенсивно заниматься исследованием первобытной экономики. Уже 1973 г. появилась работа «Теоретические проблемы «экономической антропологии»«[41], в которой я впервые познакомил нашу научную общественность с основными достижениями этой дисциплины. Главной задачей стало для меня создание теории первобытной экономики. Результаты моих исследований были изложены в целом ряде статей[42] и, наконец, в монографии «Экономическая этнология. Первобытное и раннее предклассовое общество» (Ч. 1-3. М., 1993, XVI, 710 с.). В последней работе была представлена целостная система категорий, воспроизводящая не только статику, но и динамику социально-экономической структуры первобытно-коммунистического и первобытно-престижного общества. Были выявлены как основные стадии эволюции доклассовой экономики, так и закономерности перехода от одного такого этапа к другому. Была прослежена объективная логика развития экономики от стадии безраздельного господства первобытного коммунизма до зарождения политарного («азиатского») способа производства, с которым человечество вступило в эпоху цивилизации.
Создание теории первобытной экономики позволило в деталях реконструировать становление социально-экономических отношений, а тем самым и дать более глубокую картину становления человеческого общества. Это было сделано в написанных мною главах коллективных трудов «История первобытного общества. Общие вопросы. Проблемы антропосоциогенеза» (М., 1983. Главы 4 и 5) и «История первобытного общества. Эпоха первобытной родовой общины» (М., 1986. Глава 2), а затем в моей новой монографии «На заре человеческой истории» (М., 1989). Создание теории первобытной экономики позволило нарисовать целостную картину развития первобытного общества и превращения его в классовое. Но далеко еще не все.
Как хорошо известно, теория экономики возникла первоначально как теория исключительно капиталистической экономической системы. Это обстоятельство во многом препятствовало пониманию все прочих экономик. Слишком велик был соблазн строить их концептуальную картину, исходя из всего того, что было известно о капиталистической экономике.
В действительности же докапиталистические экономические системы столь разительно отличались от капиталистической, что многие ученые вообще отказывались считать их экономическими. Широкое распространение получила точка зрения, согласно которой лишь при капитализме существуют специфические экономические отношения, образующие в обществе особую систему со своими особыми законами, в других же общества особых экономических отношений нет, а их роль выполняют моральные, религиозные, политические, правовые и иные неэкономические отношения. Такого взгляда придерживались, в частности, все субстантивисты (К. Полани, Дж. Дальтон, М. Салинз и др.), хотя и не проводили его до конца последовательно.[43]
И основания для такой точки зрения были. Суть в том, что только при капитализме экономические отношения, выступая как отношения рыночные, прямо, непосредственно определяют волю людей, их поведения прежде всего в экономической сфере, но не только в ней. Именно это имеется в виду, когда говорится о господстве при капитализме экономического принуждения.
Иначе обстояло дело в докапиталистических обществах. В них экономические отношения, будучи столь же объективными, материальными, как и капиталистические, определяли волю людей, а тем самым их поведение не прямо, непосредственно, а через посредство морали, обычного права, права, политики и других неэкономических общественных явлений. Это и создавало иллюзию отсутствия в этих обществах экономических отношений. Они были скрыты под покровом волевых (моральных, правовых, политических) имущественных отношений.[44] Чаще всего именно это имеется в виду, когда говорят о господстве в этих обществах внеэкономического принуждения в сфере экономики.
Создание первой в истории науки теории одной из некапиталистических экономик, причем такой экономической системы, из которой, в конечном счете, выросли все остальные докапиталистические системы экономических отношений, открывает путь к пониманию всех этих докапиталистических экономик. В частности, опора на эту концепции вместо с профессиональным знанием этнографического материала, относящегося к предклассовым обществам, помогла мне решить проблему азиатского способа производства, а тем самым и вопрос о природе общественного строя, утвердившегося в СССР и странах «социалистического лагеря».
