Александр Дюков - «Пакт Молотова-Риббентропа» в вопросах и ответах
Именно 23 мая можно считать окончательной датой принятия нацистским руководством принципиального решения о войне против Польши. Однако дата начала войны назначена не была; для этого Берлину, по-прежнему планировавшему боевые действия против Польши как локальный конфликт, следовало добиться политической изоляции Варшавы. «Успешная изоляция будет иметь решающее значение, — заявил в этой связи Гитлер. — Одновременного столкновения с Западом (Францией и Англией) ни в коем случае допустить нельзя».[72]
Позиция Советского Союза в будущем конфликте представлялась нацистскому руководству гораздо менее важной, чем позиция Франции и Великобритании. Польша не собиралась принимать советскую помощь (о чем по дипломатическим каналам информировала Берлин). Серьезной угрозой для нацистских планов было лишь создание англо-франко-советского союза. Англо-франко-советские переговоры оказались, как известно, безрезультатными, сам факт ведения таких переговоров был формой давления на Берлин.
В этой ситуации Германия предпринимала усилия для предотвращения возможности создания новой «Антанты». Именно этой цели служили зондажные беседы немецких дипломатов с советским представителями в мае — июне 1939 года. В июне Берлин предлагал Москве принять для ведения экономических переговоров принять специального уполномоченного германского правительства Шнурре. Замысел был прост: по словам самого Шнурре, «сам факт непосредственных германо-советских совещаний в Москве благоприятствовал бы тому, чтобы вбить лишний клин в англо-советские переговоры».[73] Однако Кремль, еще не потерявший надежды на заключение соглашения с Великобританией и Францией, принять Шнурре отказался. После этого Гитлер 29 июня наложил мораторий на какие-либо инициативы по советско-германскому направлению.
Ситуация изменилась после обнародования 24 июля японско-британского соглашения, «пакта Арита — Крейги». Для Берлина этот пакт стал неприятным дипломатическим поражением: использовать Японию для отвлечения Великобритании от европейских событий становилось невозможным. А это, в свою очередь, уменьшало шансы Германии добиться международной изоляции Польши.[74] Для Советского Союза заключение британского соглашения с членом Антикоминтерновского пакта, войска которого как раз в это время сражались с частями Красной Армии, стало свидетельством нежелания Великобритании заключать соглашение с СССР и ее готовности к новому «Мюнхену».
«Пакт Ариты — Крейги» развязывал руки Великобритании для более активного вмешательства в европейские дела. Примет ли Лондон участие в германо-польском конфликте? Для Берлина этот вопрос становился принципиально важным. Для его решения Германия в течение месяца настойчиво зондировала Лондон: 7, 11, 21 августа. Одновременно были активизированы контакты с Москвой: 2, 3, 10, 15 и 21 августа. Варианта было два: либо получить гарантии невмешательства в конфликт от Великобритании, либо скомпенсировать угрозу возможного британского вмешательства соглашением с Москвой.
21 августа Лондону было предложено принять 23 августа для переговоров Геринга, а Москве — Риббентропа для подписания пакта о ненападении. Согласием ответили и Лондон, и Москва.[75] Гитлер выбрал Москву, отменив полет визит Геринга в Лондон. Нацистский лидер считал своих бывших партнеров по Мюнхенскому сговору «жалкими червями» и был уверен, что после краха планов по заключению англо-франко-советского союза Великобритания не решиться на вмешательство в польский конфликт. А советско-германское соглашение возможность создания новой Антанты хоронило гарантированно. Содержание договора между Москвой и Берлином было не важно — важен был сам факт этого договора, который, по мнению Гитлера, должен был повлиять на Лондон. Гитлер был так уверен в своих выкладках, что уже 22 августа (Риббентроп еще только летел в Москву) отдал приказ о нападении на Польшу 26 августа.
Немецкие войска уже были готовы к нападению, когда 25 августа стало известно о подписании польско-британского договора о взаимопомощи. Для Берлина это был серьезный удар: получалось, что Лондон все-таки собирается вступаться за Варшаву. Приказ о нападении на Польшу был отменен, после чего последовала новая серия дипломатических контактов между Берлином и Лондоном. Ситуация прояснилось, когда Лондон передал через Муссолини в Берлин информацию о том, что «если урегулирование нынешнего кризиса ограничится возвращением Данцига и участков „коридора“ Германии то, как нам кажется, можно найти, в пределах разумного периода времени, решение без войны».[76]
Адольф Гитлер и министр иностранных дел Германии фон Риббентроп во второй половине 1939 годаДля нацистского руководства эта информация стала свидетельством готовности Великобритании к новому «Мюнхену». 28 августа Гитлер отдал приказ о нападении на Польшу 1 сентября. Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Франц Гальдер записал в дневнике: «Англия, возможно, примет наши предложения. Польша, по-видимому, нет. Раскол!»
Таким образом, утверждение о том, что именно заключение советско-германского договора о ненападении предопределило агрессию Германии против Польши, не соответствует действительности. Принципиальное решение об агрессии было принято в Берлине до подписания «пакта Молотова — Риббентропа». Что же касается окончательного решения о нападении на Польшу, то заключение советско-германского соглашения повлияло на это гораздо меньше, чем полученная 28 августа информация из Лондона, истолкованная в Берлине как свидетельство потенциальной готовности Великобритании к новому сговору.
Представитель польского командования и представитель немецкого командования во время церемонии капитуляции, г. ВаршаваВопрос № 10
Правда ли, что советское руководство считало неизбежным нападение Германии на Польшу после подписания советско-германского договора о ненападении?
Это утверждение восходит к хорошо известной специалистам фальшивке — так называемому «Выступлению Сталина на секретном заседании Политбюро ЦК ВКП(б) 19 августа 1939 года». Происхождение этой фальшивки подробно разобрано российским историком Сергеем Случем,[77] поэтому детально мы на нем останавливаться не будем. Для нас важно, что именно в этой фальшивке впервые было озвучена идея о твердой уверенности советского руководства в нападении Германии на Польшу после подписания советско-германского договора о ненападении. Создатели фальшивки (по всей видимости, это были французские спецслужбы) вложили в уста Сталину следующие слова: «Если мы примем известное вам предложение Германии о заключении с ней пакта о ненападении, она, несомненно, нападет на Польшу, и тогда вступление Англии и Франции в эту войну станет неизбежным».
Однако на самом деле никакой твердой уверенности в последующих действиях Берлина Москва не имела. Советское руководство едва ли испытывало сомнения в решимости Берлина решить «польскую проблему». Об этой решимости наглядно свидетельствовали разведывательные донесения. А вот о том, как будет решена эта проблема — путем войны или «мирных» переговоров по образцу Мюнхена — уверенности в Кремле не было.
Разведка докладывала о возможности обоих вариантов. Так, например, в агентурном сообщении от 19 июля 1939 года приводятся слова заведующего восточным отделом бюро Риббентропа П. Клейста о том, что, с одной стороны, «фюрер полон решимости обеспечить Германию на Востоке еще в течение этого года путем ликвидации польского государства в его теперешней территориальной и политической форме», а с другой — «фюрер сказал, что он до конца будет рассчитывать на мирное решение польской проблемы, но одновременно прикажет все подготовить для быстрого и успешного проведения военной кампании».[78] А 13 августа агентурная разведка сообщила в Москву: «Срок выступления против Польши еще неизвестен. Полагают, что Польше сделают еще раз предложение, которое должно будет ее убедить в бесполезности сопротивления».[79]
Судя по записям в дневнике советского полпреда в Лондоне Ивана Майского, Кремль все-таки склонялся к тому, что реализован будет «мюнхенский» вариант. 26 августа Майский записывает в дневнике: «В воздухе пахнет новым Мюнхеном… Если Гитлер проявит хоть минимум сговорчивости, может повториться прошлогодняя история».[80]
28 августа в дневнике появилась новая запись: «В Москве, видимо, господствуют иные настроения: войны не ждут, рассчитывают на новый Мюнхен. Вот факты. Несколько дней назад я запросил НКИД, целесообразно ли с уходившей тогда диппочтой посылать секретные материалы, ибо можно ждать перерыва ж-д сообщения и, может быть, даже открытия военных действий между Германией и Польшей в ближайшие дни. Получил ответ: отправляйте почту нормальным порядком — и причем в таком тоне, что точно из Москвы хотели сказать „не паникерствуй!“ Тем не менее секретных материалов я с курьерами все-таки не послал. И поступил вполне правильно. Сегодня узнал, что курьеры, о кот[орых] шла речь, застряли в Берлине. 27 августа НКИД известил меня, что я назначен возглавлять советскую делегацию на Ассамблее Л[иги] Н[аций], которая должна открыться 11 сентября. Спасибо за доверие. Сомневаюсь, однако, чтобы Ассамблея состоялась в нынешней обстановке».[81]
