Евгений Богданов - Берег розовой чайки (Поморы - 2)
...В небе все так же стыли облака с сиреневыми размывами. Они были неподвижны. Фекла не замечала их неподвижности и только подумала, что они высокие, спокойные и чистые...
Борис лег на мох, сложив руки под подбородком, и долго смотрел на карминово-розовый ковер очитка. Цветки были мелкие, чистые и радовали глаз спокойной красотой своих оттенков. Оглядев мох вокруг себя, Фекла отыскала букетик, взяла его и понюхала, чуть пошевелив тонкими крыльями носа. Цветки ничем не пахли и начали вянуть... Она хотела было смять их в кулаке и выбросить, но раздумала и положила на землю подальше от себя. Борис ощутил на затылке прикосновение ее мягкой, теплой руки. Высвободив свою ладонь, он положил ее поверх Феклиной. Оба замерли, ощущая, как в жилах кровь пульсирует быстрыми сильными толчками. - Теперь уж ты мой... Навсегда, - сказала она. Голос ее дрогнул от волнения. - Мой! Он ненадолго закрыл глаза, потом открыл, и в них можно было уловить иронию. - Ишь ты... Откуда такая уверенность? - Сердцем чую. Вы, мужики, больше разумом чувствуете, а мы, бабы, сердцем. Разум иной раз и обманет, а сердце - нет! - Все может быть, - сдержанно отозвался он. - Пора идти. Дрова-то не колются... Еще искать нас вздумают... Во будет потеха! - он встал. - Я пошел. Ты чуть попозже, ладно? - Ладно уж... После полудня облака расступились, открыв чистое с золотинкой небо, и над водой обрадованно закружились чайки, то кидаясь вниз и чиркая крыльями по волнам, то взмывая вверх. Вскоре с северо-запада стала надвигаться сизая хмарь, и подул холодный, резкий ветер. Море нахмурилось, потемнело, и снова по нему понеслись в быстром беге злые, пенные барашки. Заметив перемену погоды, рыбаки, выйдя на обрыв, пытались угадать, надолго ли она испортилась. - Взводень лупит! - Николай безнадежно махнул рукой и в великой досаде поглубже нахлобучил шапку на голову. - Да-а-а, - протянул Дерябин, глядя вдаль помрачневшими, словно туча у горизонта, глазами и обхватив толстыми пальцами поясной ремень. - Каждый божий день что-нибудь да припрется с севера. Не везет! Борис Мальгин подался вперед к самому обрыву, напряженно вгляделся в кипенье волн. Рядом Фекла следила за морем из-под руки. - Гляньте, братцы, дора! - сказал Борис. - В самом деле. Вот чумные! По такой-то волне! - встревожился Дерябин. - К нам вроде идут. Зачем? Продукты есть, рыбы нету, грузить нечего... Дора летела будто на крыльях, кренясь на левый борт и то ныряя носом в волны, то выбираясь на гребни. Уже стало слышно, как напряженно работает двигатель. Подойдя к берегу и развернувшись носом к волне, дора стала на якорь. С нее что-то кричали, но что - не разобрать из-за рева моря. Дерябин, как старший на тоне, распорядился: - Борис, Николай, к карбасу! Мальгин мигом сбежал с обрыва, следом поспешил Николай. Они спустили на воду карбас, сели в него. Карбас мотался на прибойной волне, рыбаки гребли изо всей мочи и наконец отошли от берега. Подплыли к доре, кинули конец. Рулевой доры ждал, прячась от резкого ветра за рубкой. - Что стряслось, Трофим? - спросили семужники. - Чего пришли в такой штормину? Трофим в отчаянии взмахнул рукой и сказал громко, почти крикнул: - Война! - Война-а? Да ты что... Какая война? С кем? - выкрикнул Борис, все еще тяжело дыша от усиленной работы веслами, еще не веря в то, что он услышал от Трофима. - С Германией. С Гитлером... Фашисты напали... сегодня, на рассвете. Мобилизация идет... Мне велено объехать тони и привезти тех, которые по годам подлежат... мобилизации... Тебе, Борис, выпал жребий, и тебе, Николай. Собирайтесь поскорее. Еще четыре тони надо обойти, а взводень! Вон налетел! Давайте в избушку, соберите вещи, и на дору. Быстро! Дору мотало на волне. Цепляясь за все, что попадется под руку, Борис спустился в карбас, который тоже мотался вверх и вниз и бился бортом о бок доры. Они с Николаем отчалили и стали выгребать к берегу. Сообщив нерадостную весть Дерябину и Фекле, сбегали в избушку, собрали немудрые свои пожитки и вышли прощаться. Дерябин все не верил, что началась война, и, хватая Бориса за рукав, кричал: - Он так и сказал - война? Так и сказал? Может, ошибка?.. - Нет ошибки. Мобилизация объявлена, - ответил Борис хотя и растерянно, но утвердительно и, высвободив рукав из цепкой руки звеньевого, подошел к Фекле. - Прощай, Феня. Не знаю, свидимся ли?.. Он смотрел ей в глаза до крайности встревоженным взглядом, и в нем она прочла боль, жгучую боль оттого, что так неожиданно им приходится расстаться. Она кинулась к нему на грудь, повисла на нем, обняв крепкую коричневую шею так, что он едва устоял, - Боря-я-я! Да как же так? Борис оглянулся на рыбаков, отчаянно махнул рукой и, крепко обняв Феклу, поцеловал ее долгим прощальным поцелуем. Потом с усилием оторвал ее руки, белые на запястьях, от своего ватника, схватил мешок и побежал вниз, крича: - Прощай, Феня-я-я! Жди-и-и! Все прощайте! - Проща-а-айте! - вторил ему Николай, торопливо оглядываясь и печатая каблуками тяжелых резиновых сапог мокрый песок. - А ну, навалимся, сказал он Борису, взявшись за карбас. - Погоди, - удержал Борис. - Надо ведь карбас-то обратно кому-то гнать. Эй, Семе-е-ен! Семен был настолько ошеломлен известием о войне, что совсем не подумал о карбасе. Быстро он спустился вниз, а за ним - Фекла. Дора, взяв на борт мобилизованных рыбаков, снялась с якоря и побежала дальше вдоль побережья. Карбас вернулся к берегу, Семен и Фекла долго возились с ним, вытягивая его на катках подальше на песок. Крепко обмотали носовой цепью причальный столбик и стали подниматься на гору, к избушке. Там, на обрыве, под которым еще лежал с зимы снег, на ветру, они долго стояли и смотрели вслед удаляющемуся суденышку, пока оно не скрылось из виду. - Как же мы теперь двое-то? - озадаченно спросил Дерябин. - Управимся как-нибудь, - отозвалась Фекла и, закрыв руками лицо, заплакала. Дерябин посмотрел на нее с недоумением: "Будто по мужу плачет". И вдруг его осенила догадка: "Видно, любовь у них. Я, старый дурак, и не заметил ничего!" Он постоял рядом с Феклой, повздыхал сочувственно и пошел в избу. Фекла долго маячила над обрывом на холодном пронизывающем ветру и глядела на море, где разгуливал шальной взводень. 4 Дорофей с командой на мотоботе "Вьюн" дважды выходил в море миль за двадцать от берега за треской и оба раза возвращался в Шойну с полными трюмами. В третий раз смоленый крутобокий "Вьюн" лег носом к волне, снова и снова забрасывали невод и выбирали его с богатым уловом. Треска была отборной, крупной. Команда не знала отдыха. Родион и Хват стояли у ручной лебедки, а у штурвала бессменно - Дорофей. Команда невелика, дела всем хватало по завязку, и на частые смены у руля рассчитывать не приходилось. Все сильно уставали, после ужина валились на койки и спали до зари без просыпу, без сновидений, а потом, наскоро позавтракав, снова шли на палубу. На этот раз рыбакам не повезло: едва успели взять вторую тоню и спустить улов в трюм, с Баренцева моря накатился взводень. Крепчал ветер. Дорофей увидел из рубки потемневшее небо, пенные брызги у бортов. "Ни одного просвета в тучах, - подумал он. - Кипит море, Придется штормовать". Приоткрыл дверь рубки, крикнул в рупор: - Палубу прибрать! Люки задраить! Пока команда суетилась на палубе, прибирая снасти и наглухо закрывая люки в трюм, ветер совсем рассвирепел. Дорофей повернул судно к берегу. С полчаса летел "Вьюн", подгоняемый ветром и волнами к Шойне, и когда кормщик заметил полоску берега, снова повернул судно носом к волне. К берегу подходить нельзя, и на якоре не устоять. Бот могло выбросить на отмель, на подводные камни и повредить. Дорофей решил держаться с работающим двигателем в виду берега до тех пор, пока шторм не спадет. ...Рев моря, свист ветра, страшная болтанка. Двигатель стучит на малых оборотах, и "Вьюн" почти стоит на месте, переваливаясь с кормы на нос. Рыбаки, закрепив все на палубе, спустились в кубрик. В рубку к Дорофею втиснулся Анисим, мокрый, озябший. Дорофей передал ему штурвал. - Против волны держи, чтобы к берегу не сносило, - сказал он и вышел из рубки. Придерживаясь за леер1, Дорофей едва сохранял равновесие. Палуба из-под ног проваливалась, в животе что-то обрывалось, и было муторно. Когда он спускался в машинный отсек, то заметил скопившуюся в проходе воду, которая грозила просочиться к двигателю. Дорофей постучал в дверь, Офоня, откинув запор, впустил его. - Как двигатель? - спросил Дорофей. - Пока в норме. - Палубу заливает. Дверь в машинное отделение надо бы крепче задраить. - Надо. Попадет в машину вода - крышка. Забей-ка дверь снаружи. Есть гвозди-то? - Найдем. А вахту один выстоишь? - Выстою. Не на век же шторм! Дорофей принес топор, гвозди, наглухо заколотил дверь в машинный отсек. Поднялся на палубу, позвал Григория и Родиона: - Живо к помпе! Судно заливает. Хват и Родион стали к ручному насосу, откачивать трюмную воду. Дорофей протянул им концы, закрепленные за мачту, и велел обвязаться, чтобы не смыло за борт. Хват через голову надел петлю, затянул ее на поясе. - На помочах теперь! - крикнул он, повернув к Дорофею мокрое, с оскалом улыбки лицо. Дорофей осмотрел всю палубу и только тогда вернулся к Анисиму в рубку. - Отдохни, Дорофей. Я постою у руля, - сказал Анисим. Дорофей попытался вздремнуть, но не смог. Усталые руки, ноги, спина - все будто одеревенело. Прислушиваясь к работе двигателя, Дорофей думал о заколоченном в машинном отсеке мотористе.
