Анатолий Нутрихин - Жаворонок над полем
Фешка пощипывал струны, подбирая незамысловатую мелодию песни "Жил-был дурень", и посматривал: не подходят ли дружки, чтобы поважничать перед ними. Вместо ребят появился папаня, Кожевников-старший, высокий, слегка сутуловатый мужик со следами ожогов на лице. Увидев сына, он протянул ему кулек:
- Угощайся, хлопче, леденцами. Как балалайка? Получается у тебя на ней что-нибудь? Если обедал, можешь прогуляться в нижний город. Там твой приятель, гимназист, вернулся из деревни. Я его на Богоявленской встретил, куда-то с братом шел. Можешь его навестить...
Северьян дал сыну гривенник и сказал, что посылает его не просто болтаться по Тобольску, а с умыслом. Надо покрутиться возле жандармского управления и посмотреть, что там делается:
- Где управление? Что забыл? Белый дом в конце Большой Архангельской. Там жандармы сейчас и обосновались. Скорее всего, ничего особенного не увидишь, но все же - чем черт не шутит? Вдруг мелькнет знакомое лицо. Например, человек из отряда Галкина. Будь осторожен! Зря фараонам глаза не мозоль...
- Не маленький, - успокоил отца Фешка.
Он пошел в избу и наскоро похлебал щей. Потом обул сапоги, которые носил лишь по праздникам, в холодную погоду и в особых случаях. Теперь был как раз такой случай... Завернув в чистую тряпицу ломоть хлеба, Фешка сунул его в карман: вдруг придется задержаться.
Он шагал по Большой Спасской походкой бывалого человека. А его уверенность основывалась на умении всегда защититься от врагов, которых у него было, впрочем, мало, а приятелей и добрых знакомых - тьма. Однако в этот раз Фешка неожиданно подвергся нападению каких - то пришлых сорванцов. Они с криками выскочили из-за Воскресенских ворот старого городского вала. Первым подбежал босяк лет восьми и стремительно сунул руку прямо в Фешкин карман:
- Гроши е?
- А ну, отвали! - Фешка оттолкнул нахала и увидел, что подбегают еще четверо. Самый рослый из них держал в руке небольшой и довольно не страшный нож. Этот парень - по всему было видно, он вожак - и получил по носу, да так метко, что потекла красная юшка. Остальная шушера растерялась и попятилась. А Фешка отбежал шагов на двадцать и показал противникам загорелый кулачок... Когда горе - грабители остались позади, он надумал завернуть на базар и купить кедровых орешков.
На Торговой площади, возле Захарьевской церкви, был обычный базарный день. В Гостином ряду бродили хозяйки с сумками. Кухарки наметанным глазом определяли, что из провизии получше и подешевле. Продавцы взвешивали покупателям картошку, капусту, репу, огурцы... Фешка подался в сторону Иртыша. Там, возле дровяного рынка, торговали живностью. По воскресеньям бойко шла продажа лошадей, коров, овец, коз. Били по рукам, заключая сделки, купцы и крестьяне, гуртовщики и посадские.
Сейчас здесь лишь молодая татарка продавала ягнят. Да седой вогул принес на продажу корзинку со щенками. Мохнатые комочки скулили и тыкались друг в друга носами.
- Подари, дед, песика... - попросил Фешка. - Ему у меня будет хорошо.
- Это сибирская лайка, - недовольно прошамкал продавец. - Даешь полтинник - бери любого.
- Беру! - воскликнул мальчик, - В долг...
Седобородый потянул руку к палке, и Фешка. не теряя достоинства, удалился. Прежде чем возвращаться в верхний город, он решил прогуляться по нижнему... Из отворенных настежь дверей церкви лились бередящие душу, трогательные голоса хористов. Их пение завлекло Фешку внутрь храма. Присмотревшись, он увидел людей, обступивших гроб: шло отпевание. В звучание хора вплетался плавный речитатив священника:
- Зряща мя безгласна и бездыханна подлежаща, восплачьте обо мне, братия, други и знаемые. Вчера бо день беседовал с вами и внезапну найде на мя страшный час смертный... Придите все любящи мя и целуйте мя последним целованием!
Люди двинулись к гробу. Преодолев оцепенение, Фешка подался к выходу. На улице облегченно вздохнул и пошел по Большой Пятницкой. Засмотрелся на огромный дом на углу Туляцкой улицы. Говорили, что когда-то он принадлежал богатому откупщику, а сейчас в нем обитает губернатор. Прямо дворец! Посмотреть бы, как внутри... Фешка потянул на себя золоченную ручку парадной двери и несмело вошел в вестибюль. Небольшая лестница, всего в несколько ступеней, вела в длинный коридор. Фешка стал подниматься. Но тут справа возник привратник в синей шинели, обшитой по краям серебристой лентой:
- Куда, посадский?
Швейцар мог запросто надрать уши, пришлось выкручиваться:
- Господин офицер, у меня тут тетка в горничных. Лукерьей кличут.
- Нет у нас Лукерьи, - подумав, ответил привратник. - Иди, иди.
На улицах, между тем, происходило немало занимательного. Из кабака с вывеской "Питейный дом" сиделец выпихнул пьянчужку. Тот свалился в траву, и к нему потрусила тощая свинья, потыкалась рылом в лежащего, словно соображая можно ли чем поживиться... Фешка поднял с земли прут и вытянул хавронью по спине. Отступая, она успела потянуть зубами пьяницу за ухо. Тот ойкнул и выругался. На него уставились две старушки, сидевшие на скамеечке возле соседнего дома. Остановился молоденький чиновник во фраке и цилиндре. Перестали щипать траву и подняли головы две лошади, пасшиеся в проулке. Возможно, их тревожил бой барабана, долетавший с плаца линейного батальона, где маршировал взвод новобранцев.
- Левой, левой! Тяни носок, деревня! - командовал полный унтер с перевязанной платком щекой. Казалось, он страдал и от солдатской неумелости, и от зубной боли.
Проходя по Большой Архангельской, Фешка поравнялся со зданием казармы кантонистов. Из нее вышел мальчик в невообразимо красивой форме. Как одеваются люди! Зависть сына кузнеца достигла предела, когда юный щеголь, отойдя от казарменных ворот, извлек из кармана брюк тускло блеснувший портсигар и, оглянувшись по сторонам, закурил.
Было бы глупо не стрельнуть у кантониста курева. Но Фешка вспомнил, что обещал отцу не брать в рот табачную отраву. Вздохнув, он пошел в верхний город. Те карманники, наверняка, убрались восвояси. На всякий случай Фешка подобрал с земли ржавую подкову, отер ее о траву и сунул в карман. Потом поглазел на казармы Сибирского линейного батальона и Дом городовых казаков.
Так, по Большой Архангельской, он дошагал до штаба жандармов. Возле белого двухэтажного здания с красной железной крышей росли высокие тополя. А площадка перед домом была обсажена густой акацией. Фешка укрылся в ней и начал наблюдать за подъездом. Но ничего особенного там не происходило.
Прохаживался возле караульной будки постовой. Приехали и уехали четверо конных жандармов. Прогромыхала в соседний двор телега Феди-водовоза... Некоторое время никто не появлялся. Потом к подъезду подкатила рессорная коляска, запряженная чубарым рысаком. Из нее выскочил офицер и, придерживая саблю, взошел в подъезд. Через стеклянную дверь было видно, как он покрутил перед зеркалом усы, застегнул воротник и поднялся на второй этаж.
"Где же я его встречал?" - напрягал память Фешка. Ему вдруг припомнилась облава на городском базаре, шум, крики, выстрелы... Какие-то люди, вцепившиеся в рослого парня. Ими командовал этот офицер!
Фешка выждал момент, когда караульный повернулся к нему спиной и метнулся из акаций к зданию. Возле самого дома он, как кошка, залез на тополь, толстые ветви которого касались балкона. И ему понадобилось приложить немало усилий, чтобы перебраться с дерева на площадку балкона. Здесь он затаился за одним из выступов стены.
Это было рискованно, зато с Фешкиной позиции просматривалась почти вся просторная комната, расположенная на втором этаже. В ней, за длинным столом, покрытым зеленым сукном, сидел толстый начальник в жандармском мундире. Перед ним стоял приехавший офицер. По случаю теплой погоды окно было распахнуто, и до Фешки долетали обрывки разговора, хотя всех слов ему разобрать не удавалось.
- Дела наши дрянь, капитан. Да вы садитесь, - говорил начальник, - Я уехал в Обдорск всего на неделю. Помирил там вогулов с исправником. Возвращаюсь, а меня вызывает гражданский губернатор Энгельке и жалуется на беспримерную наглость воровских людишек. Оказывается, во время моего отсутствия среди бела дня под самым Тобольском угробили Нефедьева. Только этого не хватало! Энгельке спрашивает: что доложим Горчакову в Омск? Задавать-то вопросы легко...
Толстяк - это был глава тобольских жандармов майор Петровский - вытер платком вспотевшее лицо и строго глянул на подчиненного.
- Я своей вины не отрицаю, - сухо ответил Шадзевич. Фешка замелил, что у капитана дернулась щека.
- Вы не волнуйтесь, - смягчился начальник. -Такая у нас работа... -Петровский повернул голову к окну, за которым шелестела густая листву тополя и продолжил:
- Скоро пойдет дождь и смоет следы на лесных тропах - найти разбойников будет труднее.
- Если и не смоет - не найдем, - откликнулся с горечью капитан. - Да и кто у нас разбирается в следах? Собак-ищеек нет... А Нефедьева, конечно, жаль, хотя человек он был надменный, чванливый...
