Юрий Воробьевский - Пятый ангел вострубил
– Есть такая монашеская мудрость: слова опровергаются словами, но кто опровергнет жизнь? Церковь дала миру обожившихся людей, которых мы называем святыми и которые даже после земной смерти чудотворят. Это – «аргумент», чтобы при – слушаться именно к ним. Кто же может сравниться с ними из масонских «старцев»?
– Новиков, Лопухин, Гамалея…
…Да, псевдоправославная фразеология этих классиков русского масонства до сих пор прельщает нашу интеллигенцию. И с якобы христианского древа их «мудрости» неофиты все срывают и срывают яркие плоды – каббалистики и талмудизма.
Архимандрит Киприан (Керн) писал, что в плоде с древа познания «было не чистое отрешенное зло (т.к. он цвел красотою), но и не чистое добро (т.к. он скрывал в себе зло), но смесь того и другого. Отсюда ясно, что подлинное добро по природе своей просто, однолично, чуждо всякой двойственности и сочетания с противоположным, а зло разнообразно и прикровенно, иным чем-то признается, а иным оказывается на опыте; и ведение его, т.е. опытное познание, делается началом и причиною смерти и тления».
Смерть ползет на «мушьих ножках»
А часы на ратуше все шли и шли назад.
И вот лукавый масонский язык назвал русскую императрицу Екатерину Минервой. Вскоре ей донесли: в Санкт-Петербурге основана ложа, гроссмейстером коей является граф Р.Л. Воронцов, а входят в оную молодые гвардейские офицеры. Императрица лишь посмеялась: ей уже сообщали, что это за масоны. (Впоследствии один из главных «вольных каменщиков» России, И.П. Елагин, напишет, что в ложах того времени умели только «при торжественном вечере за трапезой несогласным воплем непонятные реветь песни и за счет ближнего хорошим упиваться вином, да начатое Минерве служение окончится празднеством Бахусу»).
Но постепенно в ложах стали собираться уже не только легкомысленные выпивохи. В 70-е годы здесь все чаще звучали вольтерианские речи, царили идеи естественного права. Помесь физиократизма и интереса к магии была странной лишь на первый взгляд. Весь каббала и является Абраксасом, сочетающим одно и другое.
Преобразование вчерашнего христианина в существо нового типа сопровождалось ритуалами. В XVIII веке для этого еще требовался весь арсенал каббалы. Тут и французский иудей Калиостро подскочил со своими фокусами. Поселился не где-нибудь, а в доме все того же Елагина. Фокусы были в древнеегипетском стиле. Само слово «Мицраим» – завораживало тайной. И – на самом деле – весьма точно передавало происхождение продолженной публике магии. Ведь Мемфис – это еврейское название Египта. От впадения в екатерининскую Неву древнего Нила образовалась воронка, засосавшая многих с головой.
Поначалу Екатерина считала все это «детскими фантазиями». И решила разить масонов шуткой. Так появилось ее сочинение «Тайна противонелепого общества». Описанное общество – полная противоположность масонству с его кажущимися императрице нелепыми обрядами: «Ложа принятия должна быть комната, которая отнюдь бы не походила на корчму, а тем менее на лавку площадных врачей. Мушьи ножки, начерченные мелом, и прочие детские игрушки или шалости навсегда из оной изгнаны».
Нет, «мушьи ножки» (буквы еврейского алфавита?), не были шалостями. Эти мушки, агенты «повелителя мух» Веельзевула, уже занесли нам эпидемию пострашнее чумы.
Вскоре по рукам москвичей стало ходить стихотворение, в котором к масонам отношение – уже серьезное. Автор грозит им муками ада:
«Православных христиан мнити всех прельстити,
Чрез коварство поймав, к бесу уловити.
Не возможет желанно обрестися вами,
Идите, место пространно наполните сами.
Хорошее место там, и первые ложи
Отведены будут вам, о масонские рожи.
Играйте же комедию теперь, пока живы.
Играть вам трагедию, вечно несчастливы».
«Вечно несчастливы». Словно в воду глядел автор этих незамысловатых стихов…
Печать ложи «Латона», одной из тех, в которые входил Н.И. Новиков.
ГУЛЯТЬ ПО Бродвею
«Жил-был тролль, злой-презлой – сущий дьявол! Как-то раз он был в особенно хорошем настроении, потому что смастерил зеркало, отражаясь в котором все доброе и прекрасное почти исчезало, а все плохое и безобразное, напротив, бросалось в глаза и казалось еще отвратительней…
Ученики тролля, – а у него была своя школа, – рассказывали о зеркале, как о каком-то чуде.
– Только теперь, говорили они, можно видеть людей, да и весь мир такими, какие они на самом деле!
И вот они принялись носиться по свету с этим зеркалом; и скоро не осталось ни страны, ни человека, которых оно не отразило бы в искаженном виде. Напоследок ученикам тролля захотелось добраться до неба, чтобы посмеяться над Ангелами и Господом Богом. И чем выше они поднимались, тем больше кривлялось и корчилось зеркало, строя рожи, – трудно было в руках его удерживать. Все выше и выше, все ближе к Богу и Ангелам летели ученики тролля, но вдруг зеркало так перекосилось и задрожало, что вырвалось у них из рук, полетело на землю и разбилось вдребезги… Некоторые осколки, крошечные, как песчинки, разлетаясь по белу свету, падали, случалось, в глаза людям, да так там и оставались. И вот человек с осколком в глазу начинал видеть все навыворот или замечать в каждой вещи одни лишь ее дурные стороны… Другим людям осколки проникали прямо в сердце, – и это было хуже всего: сердце тогда превращалось в кусок льда».
(Ганс Христиан Андерсен. Снежная королева).
Безумная тоска. Страшная, ни на миг не оставляющая боль… Гулкая тишина моей большой квартиры. Совсем недавно здесь жила семья: муж, сын и я… Тишина пустоты и одиночества. И я не могу воскликнуть «За что, за что, Господи?!!» Я ведь знаю, за что. Я это точно знаю.
И ты, мой бедный муж, знаешь!
Я так и буду писать все это, обращаясь к тебе. Не только потому, что твое имя – масонская тайна. А потому еще, что пишу я тебе. Именно тебе, прежде всего тебе хочу напомнить, пересказать все то, что случилось с нами…
Я верю в милость Божью, надеюсь на чудо. Мне не ведомо, как далеко ты зашел на своем богоборческом пути, оставшись без меня. Но знаю: что невозможно человеку – возможно Богу… Вдруг эти воспоминания помогут тебе? Господи, вразуми меня, дай силы все вспомнить и все понять, все выразить так, как надо! Господи, благослови!
Масонская тайна… Ты помнишь, как я любила порассуждать на эту тему? С каким самодовольством и чувством нашей особой значимости, превосходства! Если бы тогда знать…
1993 год. У нас в гостях журналист, телепередачи которого о масонских истоках фашизма мы смотрели и обсуждали. Не догадывались, что наша личная жизнь уже предопределена одной моей идиотской фразой и дальнейшими поступками… Тогда, в 93-м, я уже посвящена в ученический, первый градус Великой женской ложи Франции, я гордо вожу в Париж свои «зодческие работы»… Мы угощаем журналиста кофейком и я говорю, говорю без умолку!
Конечно, говорить надо было бы тебе. Ты-то ведь уже к тому времени «тридцать третий», как – с лукавой простотой и скромностью – говорят твои французские братья. Ты уже достиг высшей степени посвящения – 33 градуса. Но наш гость добросовестно записывает в основном мою болтовню. Ты молчишь. Нет, когда меня слишком уже заносит, когда я начинаю что-то домысливать или довирать, ты, конечно же, важно роняешь две-три корректирующие фразы, но больше молчишь…
Мы прожили вместе с тобой всю жизнь. И всю жизнь я с тобой разговаривала. То есть, я говорила, говорила… А ты молчал.
Ты помнишь, как я «сделала тебе предложение»? Ты был тогда аспирантом заочного педвуза и жил в Москве без прописки в квартире сестры. Спал на кухонном диванчике между кошкой Кошкой и собакой Айкой, примерно на тех же правах. Ты получал стипендию 80 рублей, из которых честно платил алименты оставшемуся в Ярославле сыну. V тебя был зеленый, давно вышедший из моды костюм, развалившийся портфель с книжками, дурацкая войлочная шляпа, короткое из облысевшего бобрика пальто… Я до сих пор не знаю, чего было больше в моем «предложении» – любви, жалости или чего-то еще… Неуемные амбиции? Наглая уверенность в том, что я могу и умею все-все-все?
Позади ВГИК. Представляешь, чего стоило в те времена прорваться через бешеный конкурс на режиссерский и закончить его с красным дипломом? я чувствовала себя хозяйкой жизни. Удачные квартирные обмены и большие по тем временам деньги…
Я царственно вела тебя по своей просторной, только что отремонтированной квартире и трещала без перерыва: «Вот это теперь – твой дом! Здесь ты будешь писать свою диссертацию… А хочешь, я могу отдать тебе вот эту комнату? Вытащим мой мольберт, передвинем стол к окну… О деньгах не думай – нам хватит и моих, главное работай, работай на будущее, пиши, пиши…»
