Дмитрий Колупаев - Очерки социально-политической истории России IX-XX вв. Часть 1
Что касается главной производительной силы тогдашнего общества – земледельческого класса крестьян, то его социальное положение было достаточно размыто. Крестьяне, все ещё называемые «смердами». Селились в качестве длительных арендаторов на княжеской земле, и по мере временной исторической протяженности становились живой собственностью помещиков – дворян, обязанные поставлять им не только средства к жизненному существованию, но и боевых холопов для войны. По подобию своего положения с Золотой Ордой, московский князь возложил уже на своих привилегированных слуг – дворян право сбора налога с крестьян как в свою, дворянскую пользу, так и в пользу государства. Начался процесс всеобщего закрепощения социальных слоёв московского княжества государством.
Очерк 6. К вопросу о социально-политическом устройстве государства в средневековой Руси
В основе развития каждой культуры или цивилизации (в данном случае будем считать эти понятия синонимами) лежит некий неразложимый осадок, её инвариант. Среди растений и животных таким инвариантом является генно-хромосомный аппарат – геном, отвечающий за сохранение и передачу наследственной информации. Нечто похожее можно наблюдать и в общественной жизни, где «эволюционно сформировался подобный же инвариант, обеспечивающий негенетическое социальное наследование составляющих надбиологической жизни человечества».[19] Он получил (пока ещё не общепризнанное) название социогенома. В любом случае именно они придают качественное своеобразие определённой стране и делают Россию – Россией, Францию – Францией, при всех возможных изменениях, модификациях.
Как же развивался социогеном русского народа в его историческом центре – Москве? Политическое развитие в средневековой России в XIV–XV вв. проходило в обстановке сначала совместного «сожительства» в рамках одного государства и заимствования ценностных ориентаций в политической и социальных областях с Золотой Ордой, а затем уже борьбой с её осколками, а также с постоянным усиливающимся противостоянием с Великим княжеством Литовским, с Ливонским орденом, а впоследствии, и с войнами с Швецией. Поэтому Московское государство, постепенно складывается в форме разветвленной военной организации, главной социальной задачей которого является военное дело. Вся система экономической жизни России была направлена на поддержание обороноспособности страны. Этот принцип, заимствованный из политического наследия Чингисхана» определял характер власти в московском государстве, когда вся система принятия решений, и не только военных, сосредотачивается в руках одного государя. Этот восточный принцип «власти-собственности» стал наиболее значимым рефреном развития российской истории. При этом «власть – собственность» в Московском государстве сосредотачивалась в руках московского князя, и в его лице «…В государе – царе и великом князе всея Руси выступает власть единоличная с территориальным и политическим значением; он наследственный владелец всей территории, он правитель, властитель живущего на ней населения; его власть определяется целями общего блага, а не гражданскими сделками, не договорными служебными или поземельными отношениями к нему его подданных».[20]
Социально-экономической основой «власти-собственности» было неоспоримое право элиты на избыточный продукт, взимаемый в виде «ренты-налога». Весь результат экономической деятельности централизованно направляется в царскую систему распределения, а затем, расходится среди различных социальных слоев в тех параметрах, которые определяются степенью близости той или иной социальной группы к властным структурам. По мере постепенного упрочнения подобной социальной практики распределения социальных и материальных благ, постепенно проявляется тенденция приближенных к этому процессу лиц сделать институты подобного распределения и их формы (сначала земля, а затем, при Петре I и казенные заводы) своей собственностью. Однако этот процесс не превращает новообращенных хозяев в частных собственников, по крайней мере, в европейском смысле. К.Маркс, напомним, называл такую систему «азиатским способом производства».[21] Социальная структура раннего Московского государства, таким образом, внешне покоилась на старом, европейском фундаменте, а его наличие определяется долго сохраняемым институтом наследственного владения – «вотчины». Однако постепенно, в рамках повседневной социальной практики, она дополнилось видоизмененным азиатским, точнее, тюркским (по аналогии с турецкими «сипахами»), военно-служилым владением – «поместьем», которое давалось за службу князю, но не было наследственным владением. По мнению отечественных историков «… Этот факт сообщил всему строю Московского государства своеобразный характер. В других странах мы знаем государственные порядки, основанные на сочетании сословных прав с сословными обязанностями или на сосредоточении прав в одних сословиях и обязанностей в других. Политический порядок в Московском государстве основан был на развёрстке между всеми классами только обязанностей, не соединённых с правами. Правда, обязанности соединены были с неодинаковыми выгодами, но эти выгоды не были сословными правами, а только экономическими пособиями для несения обязанностей. Отношение обязанностей к этим выгодам в Московском государстве было обратно тому, какое существовало в других государствах между политическими обязанностями и правами; там первые вытекали из последних как их следствия; здесь, напротив, выгоды были политическими последствиями государственных обязанностей. Это различие отношения выражалось в том, что там сословные обязанности слагались с лица, отказавшегося от сословных прав; здесь, напротив, не позволено было слагать с себя обязанности даже под условием отказа от выгод, и часто обязанность оставалась на лице, не пользовавшемся соответствующими выгодами. Так, обязательная ратная служба в Московском государстве соединена была с поместным владением, но иному служилому человеку не давали поместья, если он и без того имел средство служить, владел достаточной вотчиной».[22]
Основываясь на дореволюционной традиции в русской историографии, американский историк Р. Пайпс определяет средневековую политическую систему средневековой Руси как вотчинную монархию, в которой функции главы государства и хозяина княжества-вотчины совпадают полностью.[23] Царь-собственник не только территории, но и, в известном смысле, населения, на ней проживающего. Последнее разбито на категории по функциональному признаку («государевы служилые люди», «государевы тяглые люди», даже «государевы богомольцы»). В данном случае американский исследователь русской истории исходит из традиционного для западного ученого процесса рассмотрения отношений собственности. Однако здесь видится внешняя сторона совпадения понятий, когда за формально внешними европейскими формами, оставшимися в виде мертвой исторической традиции, скрывается азиатское содержание самого социального явления.
Своеобразию политической системы Московского царства в определенной мере способствовал географический фактор. Но здесь господствовал не традиционный для марксистской историографии тезис о торговых связях, как стимуле становления государства. Москва, как город, лежал вдалеке от торговых путей, располагаясь на притоке реки Оки, причём последняя впадала в Волгу. Недаром, на протяжении столетий, главными политическими соперниками Московского княжества станут торговые города: Тверь, Нижний Новгород, и, особенно, Господин Великий Новгород. Имевшаяся в Московском княжестве природа позволяла русскому крестьянину обеспечить минимум его житейских потребностей и спастись в лесистой московской местности от татарских набегов, но она оставляла очень мало способов накопления прибавочного продукта, как это хорошо показано в работе Л. В. Милова. Россия, по его мнению, «была многие столетия социумом с минимальным объемом совокупного прибавочного продукта…»[24]. Московское государство постоянно забирало у крестьян не только прибавочный продукт, но и часто самое последнее, мотивируя подобную социальную практику высшими государственными интересами. Какого-либо внешнего интеллектуального влияния на московских властителей, кроме политических традиций Золотой Орды не было. Правда, нельзя исключать и определенное воздействие византийской политической мысли (через православное духовенство), но оно не могло быть значительным. Вряд ли русские князья усердно изучали труды византийских мудрецов, зато они прошли великолепную 250-летнюю практику ордынской политической школы. Сложившееся в таких условиях государство было не столько вотчинным, сколько военнослужилым. И таковым оно, в том или ином виде, оставалось до конца XX в. В таком государстве имелось много военной силы и разного рода командиров, но отсутствовали граждане. Оставляя до более благоприятного времени терминологические споры, отметим, что военнослужилый фактор в любом случае оставался, наряду с «властью – собственностью» доминирующим в истории России, неоднократно меняя форму, но сохраняя практически в неизменном виде содержание. В этой связи нелишне будет процитировать слова М. М. Сперанского, знакомого с нашей государственностью не «понаслышке»: «Россия есть, и всегда была государство военное. Гражданския ея установления суть средства, а не цели ея бытия. Начала ея управления были всегда совершенно военныя, всё и всегда управлялось одними дневными приказами, хотя форма их была различна».[25]
