Василий Молодяков - Несостоявшаяся ось: Берлин-Москва-Токио
Идея позвать в Париж русских, т.е. вести диалог в том числе с большевиками, популярностью не пользовалась. Из «вождей» толерантность к ней проявлял Ллойд Джордж – думаю, больше по популистским соображениям. Однако и он предложил собрать русских подальше, на Принцевых островах, куда потом вышлют Троцкого (вот как умеет шутить История!). Конференция, которую Никольсон назвал «водевилем», не состоялась: «красные» согласились, «белые» нет (их отказ упорно приписывали влиянию Клемансо). Зато двадцать лет спустя Ллойд Джордж, давно за бортом Большой Политики, мог изображать из себя большого друга Советской России, когда рассказывал свою «правду о мирных договорах». Тогда так было модно. А заодно позволяло отвлечь внимание от неприятных вопросов по поводу последствий. Еще более злободневно это звучало в 1944 г., после Тегерана, когда Ф. Марстон сокрушался по поводу неучастия в работе Парижской конференции «каких бы то ни было делегатов от России».[57]
А зачем им ответственность за такой «мир», мистер Марстон? Отвечайте уж сами!
Клуб обиженных«Великие державы» на Парижской конференции обычно перечислялись в таком порядке: США, Великобритания, Франция, Италия, Япония. Последняя наконец-то была формально признана одной из «великих» и получила место постоянного члена Совета Лиги Наций, как бы представляя там «небелые» страны: кроме нее, на конференции присутствовали Китай, Сиам (Таиланд), Геджас (Саудовская Аравия) и Либерия. Однако от решения многих важных вопросов ее отстранили – она не попала в Совет Четырех, поскольку во главе японской делегации был не действующий, а бывший премьер Сайондзи [Премьер-министр Хара и министр иностранных дел Утида, лишь недавно вступившие в должность, не рискнули надолго оставить страну.].
Перед Японией стояли две конкретных задачи: закрепить свои права на Шаньдунский полуостров и добиться включения в Устав Лиги положения о «равенстве рас». Первое отчасти удалось, второе нет.
Принцип равенства рас, являющийся ныне одной из основ «политической корректности», в начале века отнюдь не был общепризнанным. Против него единодушно выступили делегации Британской империи, включая доминионы и Индию, и США. Роль «плохого следователя» сыграл борец за «белую Австралию» премьер Билли (Уильям) Хьюз, более всего озабоченный собственным политическим будущим в преддверии выборов, – совсем как Ллойд Джордж в начале 1919 г., когда требовал «повесить кайзера». Лидеры этих стран видели в предложении Токио подвох – попытку устранить существующие ограничения на иммиграцию японцев. Действительно, оно не было проявлением чистого альтруизма, но преследовало более глобальные цели, нежели разрешение иммиграционного вопроса. Япония хотела сделать свое вхождение в клуб великих держав, объединенных не только цивилизационной и культурной, но и расовой общностью, окончательным и бесспорным, чтобы никто более не смел поминать про «желтую опасность» и тем более про «макак». Проще говоря, она хотела признания равенства японцев с англичанами, но не китайцев с японцами, поэтому китайская делегация, послушная протежировавшим ей американцам, предложение не поддержала – в отличие от Франции и Италии. Поначалу японцы рассчитывали на туманные обещания «полковника» Хауза и верность Лондона англо-японскому союзу, однако их надежды оказались тщетными. Предложение получило большинство голосов, но при имевшемся условии единогласного принятия решений было отклонено.[58]
Позиция «апостола справедливости» Вильсона показала истинную цену моралистских проповедей, столь популярных у американских политиков. Происходящим попыталась воспользоваться Советская Россия, но ее возможности были невелики. Приведу две любопытных цитаты. 27 ноября 1918 г. «Правда» писала: «Если бы на свете существовало какое-нибудь учреждение, которое бы выдавало орден за самую крупную низость, на которую только способен человек, то, без сомнения, такой орден нужно было бы выдать президенту продажной республики доллара, мистеру Вильсону. Никогда еще самые «святые» слова не прикрывали такой грязи, такого разбоя, такой утонченной, рассчитанной заранее, измеренной и взвешенной подлости, как теперь, когда необузданная жадность американского громилы соединяется с почти религиозным словоблудием отвратительного ханжи».[59] Умели большевики «сказануть»! Через шесть с половиной лет Чичерин многозначительно напоминал: «Япония чувствует себя под угрозой… Теперь, когда с усилением удельного веса доминионов вражда белого человека к цветным расам играет в политике многих государств все большую роль… для Японии имеет существенное значение обеспечение тыла… Чем больше Япония чувствует враждебное отношение английских доминионов и Америки, тем больше Япония должна искать для себя опору в азиатских международных отношениях и тем большую роль для будущей политики Японии должно сыграть сближение ее с нашим Союзом».[60]
Диктуя в марте-апреле 1946 г. свою версию событий (в предчувствии возможного вызова на Токийский процесс в качестве свидетеля, если не подсудимого), японский император четко заявил: «Если вы спросите про причины войны, то они лежат в содержании мирного договора, подписанного после первой мировой войны. Положение о равенстве рас, предложенное Японией, не было принято державами. Дискриминация белых и желтых продолжала существовать. И еще отказ в иммиграции в Калифорнию. Этого было достаточно, чтобы прогневать японский народ».[61]
В Шаньдунском вопросе оппонентами Японии были Китай, считавший, что бывшие германские владения принадлежат ему, и США, поддерживавшие китайские требования, вопреки японо-китайским соглашениям 1915 и 1918 гг. Япония угрожала отказом от подписания договора, если не получит Шаньдун, Китай – если Япония его получит. Несмотря на усилия мощного китайского лобби, Вильсон принял сторону японцев, чтобы не сорвать заключение мирного договора и Устава Лиги, хотя в душе предпочитал иное решение. Как заметил историк К. Тамура, «так называемый Шаньдунский вопрос технически был проблемой отношений Японии и Китая, но на практике стал проблемой отношений между Японией и Соединенными Штатами».[62] Передача Германией своих прав и привилегий в Китае Японии была закреплена статьей 156 Версальского договора. Китай покинул конференцию и не подписал договор, поэтому к вопросу пришлось вернуться два с половиной года спустя на Вашингтонской конференции.
Конференция по вопросам морских вооружений и положения на Тихом океане и в Китае открылась 12 ноября 1921 г. по иницативе нового президента США Гардинга. Вопреки идеалистическим официальным заявлениям, сразу стало ясно, что речь идет о попытке Вашингтона и «Лондона плюс доминионы» любой ценой ограничить японскую экспансию. «Япония решила подражать поведению западных держав в отношениях с Китаем, – писал главный аналитик японской делегации профессор Стэнфордского университета Я. Итихаси. – Однако… западные коллеги сурово критиковали Японию за то, что она делала то же самое, что и они».[63] Ни одна из сторон не была готова к уступкам, поэтому решение было возможно лишь в результате успешных дипломатических маневров, подкрепленных военной и экономической мощью. Япония, прежде чем принять приглашение, поинтересовалась конкретной повесткой дня будущей конференции, дабы не оказаться в ловушке, что вызвало небольшую дипломатическую сенсацию, потому что другие приняли приглашение без оговорок. Ни Советскую Россию, ни ее сателлита – Дальневосточную республику в Вашингтон не позвали.
Незадолго до конференции вышли две примечательных книги. В 1920 г. отставной японский генерал Сато Кодзиро обнародовал свои размышления о японо-американских отношениях. Признавая Американский континент сферой исключительного влияния США, он отстаивал аналогичную исключительность японских позиций в Китае, мотивируя это естественной необходимостью «жизненного пространства». «Географическая и историческая миссия Японии – развиваться во что бы то ни стало на азиатском материке. Это отнюдь не будет посягательством Японии на чужие права. Если развитию Японии на континенте будут поставлены препятствия, то это будет смертельной угрозой самому ее существованию». И далее: «Если Япония не прострет своих корней к континенту через море и если она останется на своей земле, подобно растению в горшке, ей не избежать участи зачахнуть и умереть… Как Англии необходимо мировое первенство на море, так Японии необходимо господство и влияние над землями Восточной Азии. Если кто-нибудь посягнет на это владычество – Япония должна отстаивать его с оружием в руках».[64]
Еще в конце XIX в. маршал Ямагата назвал Китай «первой линией обороны Японии». Курс на расширение военного и экономического присутствия в Китае, Маньчжурии и Корее получил название «континентальная политика», которая отделялась от «внешней (или заморской) политики» и рассматривалась как внутреннее дело Японии, как вопрос национальной обороны и безопасности. Относительно необходимости экспансии на континенте разногласий не было, хотя планы Ямагата поддерживали не все. Даже по окончании Первой мировой войны многие в Японии продолжали считать, что «континентальная политика» важнее, чем присутствие на Тихом океане и строительство мощного флота, способного конкурировать с британским и американским.
