Виктор Бердинских - Речи немых. Повседневная жизнь русского крестьянства в XX веке
Поспевает овес жать и снопы в кабаны класть. Тоже работа тяжелая и не женская, а приходилось делать. Потом появились тяжелые молотилки. На них, конечно, молотить было быстрее. Молотили с осени до весны. Возили снопы на конях. Зимы были холодные, а поле дальнее — за шесть километров. Было очень холодно возить снопы, но возили по всем зимам. Народ был, конечно, дружный. Работали за трудодни. На трудодень получали всяко — какой урожай вырастет, столько и получишь.
Зимой сидели с лампами керосиновыми. Днем работали, а ночь еще надо прясть куделю, ведь носить нечего. Денег взять негде, кроме как продать хлеба, а много продать тоже было нечего. Семья была большая, и все мелочь. Рабочих было три человека. Отец потом помер и оставил нас семь человек. Так что горя хватили много — сбирали, одевались очень плохо. Из семи ребят нас осталось только трое, четверо померли, все не дожили до пенсии, все были простужены. И померли молодые.
«Дела были плохи»
Беляков Михаил Анатольевич, 1910 год, Тамбовская губ.
Коллективизация прошла у нас быстро. Все сельчане почти сразу же вступили в колхоз. Сопротивления практически никакого не было. Вот только кулаки все середняков на свою сторону сманивали. Но кулаков было мало — всего две семьи. Середняков быстро сломали, а семьи кулаков собрали и увезли красноармейцы.
Очень много раз приезжали люди в кожаных кепках, все агитировали нас за колхозы, рассказывали что и как. Наша семья сначала сомневалась, но потом всем миром решили, что вступать надо, так будет легче. Но легче не стало, работали сначала за галочки или трудодни. Денег тогда нам и не думали давать. Много раз наш колхоз переименовывали в подсобное хозяйство или в совхоз, а зачем… мы работающие там, не понимали.
Когда все только записывались в колхоз, жалко было отдавать туда нашу скотину. И года через два как мы были в колхозе, у нас чуть ли бунба не была. Все крестьяне захотели обратно своих коров, потому как видели, где их скот содержали, как к ним относились, чем кормили. Мор страшный был среди скота. Но потом уладили все дела. Председатель ходил и всех успокаивал. Было очень строго с планом. В тридцатых годах, если ты там не выполняешь, все что обязался, дела были плохи, могло дойти и до расстрела. Ну а если в голодные времена ночью выберешься на поле унести колоски, то судили за это беспощадно и высылали далеко на север колымить или сажали до десяти лет.
Коров голодом морили. Тут рядом стоит стог сена, а коровы дохнут. Дак наши сельчане ночью коров кормили, из колхозного стога солому таскали.
«Желающих было немного»
Юдинцев Иван Александрович, 1914 год, дер. Нагаевщина
До коллективизации была хуторская система. В 1921 году был год голодный. Ели клевер, траву, десяти годовалую солому с крыш снимали. Но хутора в скорости ликвидировали. Начался передел земли, полос, много шуму было. Сделали небольшую подать, кто плохо жил, у того не брали. В начале тридцатых годов начали организовываться коммуны. Был у них общий дом, отдельная у каждого комната, все общее, питание бесплатное. Приели они все, что было от богачей, и коммуну распустили, распались.
Потом перешли на колхозный строй. Но желающих было немного. Приезжали уполномоченные из города: коммунисты, комсомольцы. Говорили, как работать, как что. Сутками длились собрания, уговаривали вступать в колхоз тех, кто не шел. Кто соглашался, писал заявление, того отпускали с собрания.
Брали вначале в колхоз тех, кто беднее. Если кто побогаче соглашался в колхоз, то его еще вначале не брали. Высасывали из него все, что нажито было. Больше зерна должен был отдать, т. е. подать больше. Так почти весь урожай забирали, а уж когда разорят совсем, тогда запишут в колхоз. Если было две коровы, то одну в колхоз. Если были амбары, конюшни, то забирали. Обломают — и в колхозные конюшни.
Кто не в колхозе был, тому все урезали, землю плохую давали. Пятьдесят соток выпаса определяли. Жить-то надо как-то, и вступали в колхоз. Как деревня, так свой колхоз. Но в деревнях в то время народу-то было много. В семье по пять-шесть детей. Вымерли, кто работал в колхозе, каждому свой осырок, примерно пятьдесят соток. Хочешь, сей какую культуру, а можно и на покос.
В колхозах работали за трудодни. В конце отчетного года подсчитывали в среднем, какой урожай. Примерно пятнадцать — двадцать центнеров с гектара. Обязательные поставки два центнера с гектара государству. Были отдельные государственные тракторные организации МТС, которые помогали в колхозе с техникой. Им колхоз тоже платил или деньгами, или зерном.
Иногда были года, когда на трудодень и по 200 грамм зерна да по 20 копеек. Если, например, в год 700 трудодней вдвоем то примерно 200 граммов, получалось 140 килограммов. И это уже на весь год надо растянуть. Иногда не хватало хлеба, так выписывали авансом. У нас в деревне одного раскулачили. Дом у него был пятистенок, мельница, молотилка и две коровы. Его сперва выселили из дома. Дом взяли под правление колхоза. Дети с женой уехали к сестре, а его на Урал, в шахты.
Многие и давились, когда их раскулачили. Жалко было своих трудов. В первые годы все было на счету, даже навоз. Вывезешь норму на колхозное поле, а уж потом всего телегу себе. Потом колхозы начали укрупнять. В маленьких колхозах председателя выбирали из своих. А в новые больше направляли из города коммунистов.
«Работали много»
Кривошеина Мария Матвеевна, 1922 год, дер. Зимник
Председатель стоит рукой машет — вот это, товарищи, надо сделать, это надо сделать. Все на канавах, где на дому-то, вот в нашей избе, где эко чудо людей уместишь. Собирали с палкой по окошкам, бежишь к каждому окну: «Эё, на собранье, на собранье». Где там решат собраться, туда и зовешь: «У Митьки под окошко!» Вопросы решали разные, смотря какое время было. Телефонов не было, на конях вот соберутся бригадиры, три бригады у нас было, три бригадира, один председатель.
Дак чо на сходе спокойно, решали сообща, чо надо вперед сделать, нет, раньше не ругались как-то, не орали. Это ведь счас без матерного слова за стол не садятся. Раньше так не матерились дома, боялись. Идет председатель, дак все ведь клонятся, а счас председатель скажет слово, дак ему двадцать в ответ. Раньше ведь не смели.
Табельный день у нас был с пять часов утра бежишь на конник запрягать и вперед до вечера, — от зари до зари пока светло, все пашешь.
Зимой, если молют, дак с трех утра, разные ведь работа-то были. Коней ведь мы вот гоняли, да сколь не охота вставать, даже ведь мешки заставляли ворочать. Зимой сено возили с лугов. Весна придет, тут уже пашня, посевная, потом навоз вывозят. Все до соломенки вывезут, под метелку все подметут. Запахивают этот навоз, потом сенокос.
Рано до солнца встаешь — косишь. В шесть-семь часов завтракать идешь, повернули сено — потом обед. Потом в копны метать, потом опять косим часов до десяти вечера — это сенокос, потом уборка. Сколь коней сменишь, все бегаешь. 400 снопов свяжешь — палку получишь (трудодень). Циновки расстилали, зерно убирали, дак не единого зернышка мимо не упадет. Циновка ткалась из мочала. Ребятишки лен теребили. Осенью мужики строят, женщины со льном барабаются да молотят его. Мужики зимой лапти плели, валенки катали, плотничали. Раньше ведь не давали лежать-то, телевизор-то глядеть. Да и не было его. Все, конечно, не опишешь — много работы. Работали много, одним словом.
Глава 5. Сталин глазами русских крестьян
«Всех вождей знаю»
Потапов Василий Михайлович, 1915 год, починок Соколовский, председатель колхоза
Когда в школе учился, у нас все сходки были, так я всегда на собрания с отцом ходил. Шли они в крестьянских домах. Путаница была страшная. Вечером говорят — записываемся в колхоз, утром уже переиграли — давай выписываться. Добровольности никакой не соблюдалось, и вообще вся эта коллективизация носила принудительный характер. В деревне, правда, был раскулачен один только дом. Жили там семидесятилетние старики. Самые трудолюбивые люди в округе! Раскулачили их зимой, да еще ночью. Выгнали из дому. Взять ничего не дали! У нас их жалели очень. С ними уж совсем не по-человечески обошлись. Варварства было много.
Отношение к Сталину… Что видел, считал неправильным. Однако дисциплину он держал. Это дело немалое. Хрущева я хорошо знаю, в шестидесятых был на трехдневном Всесоюзном совещании. Ездили туда по одному-два председателя колхоза с района. Я был вместе с председателем Лопьяльского колхоза, сидели с ним на галерке в старом еще дворце Кремлевском. Он мне хлопает по колену и говорит: «Какого чудака-то поставили!» Сделали на каждый район фотографию большую: в середине Хрущев, по бокам от него Полянский, Воронов.
