Сергей Волков - Трагедия русского офицерства
На фронте переворот породил, конечно, новую волну насилий над офицерами. Прибывавшие разложившиеся пополнения вносили еще большую смуту в и без того напряженную обстановку. В сводке по Западному фронту сообщалось, что отказ частей от выхода на занятия стал общим и ежедневным. Отношение к офицерском резко враждебное, и настроение их угнетенное. В некоторых полках офицерском пришлось спасаться бегством, имели место аресты их во многих частях. Командиры полков и дивизий были вынуждены работать в присутствии приставленных к ним солдат. «29 октября в Режице большевиками захвачен эшелон с броневиками, командир и офицеры, пытавшиеся оказать сопротивление, посажены в тюрьму… при слиянии рот 68-го Сибирского полка с 31-м командир батальона штабс-капитан Ждановских избит за призыв к исполнению приказа… в 297-м полку положение офицеров сделалось невыносимым, т. к. находясь фактически в плену у солдатской массы, офицеры вынуждены терпеть унижения и оскорбления: они лишены вестовых, средств передвижения, возможности сносится друг с другом… толпа солдат 22-го Финляндского полка разгромила штаб, угрожая командиру самосудом… положение всех вообще офицеров невероятно тяжело…» Типичное впечатление офицера: «Невозможно описать человеческими словами, что творилось кругом в нашей 76-й пехотной дивизии, в соседней с нашей и вообще, по слухам, во всей Действующей Армии!. Еще совсем недавно Христолюбивое Воинство наше, почти одними неудержимыми атаками в штыки добывало невероятные победы над неприятелем, а теперь… разнузданные, растрепанные, вечно полупьяные, вооруженные до зубов банды, нарочно натравливаемые какими-то многочисленными «товарищами» с характерными носами на убийства всех офицеров, на насилия и расправы»… [79]
После захвата власти большевиками командному составу пришлось делать нелегкий выбор: уйти или остаться. С одной стороны, казалось невозможным служить под властью врагов российской государственности, с другой, уйти значило оставить фронт в руках людей, совершенно неспособных к управлению, следствием чего явилась бы полная анархия и, возможно, поголовное истребление офицеров. Разумеется, для тех, кто успел снискать особую ненависть большевиков, этот вопрос не стоял, но остальные решали его по-разному. Некоторые, считая, что верность союзническим обязательствам потеряла теперь всякое значение, склонялись к тому, чтобы признать власть Совнаркома, чтобы спасти остатки армии. Часть офицеров, не представляя себе сути и задач большевистской партии, наивно полагала, что те, взяв власть, будут заинтересованы в сохранении армии (нормальному человеку, а офицеру в особенности, трудно было представить себе, чтобы могла существовать партия, принципиально отрицающая понятие отечества и всерьез ставящая целью мировую революцию). Существовало и еще одно обстоятельство. «Воспринятое с первых шагов службы сознание чувства долга перед родиной, укорененное в течение долгих лет, обратившееся в привычку точно и беспрекословно исполнять приказы начальников, заставляли офицера задумываться над вопросом неисполнения даже и противозаконного приказа, идущего сверху от новых властителей Родины, хотя бы эти приказы и разрушали впитанное с ранних лет чувство национальной гордости русского офицера. Как ни странно, но эта привычка к беспрекословному повиновению сыграла во многих случаях роковую роль в жизни офицеров. Перед каждым из нас встал тяжелый вопрос: повиноваться ли велениям, идущим сверху, и, умыв руки, точно выполнять все приказы, возложив ответственность за судьбы Родины на отдающих эти приказы, — или же, стряхнув с себя наваждение, сказать открыто:
— «Вы губите Россию!» — а самим уйти… куда? В неизвестное будущее, против многомиллионной России?… Да и верен ли тот путь, который, помимо открытого неповиновения, не дает гарантии, что решение, мною принятое, является действительно верным решением? Может быть, для спасения России более правилен путь повиновения большевикам, а мое офицерское достоинство и все прошлое — это лишь соринка, которую каждый из нас должен принести в жертву во имя блага России? Вот почему многие из доблестнейших офицеров, проявившие в боях полное самопожертвование, но не смогшие разобраться в политическом моменте того страшного времени, остались инертны и не восстали против происходившего вокруг предательства»[80]. Но другие не строили себе иллюзий. Как записал в своем дневнике 31 декабря, откликаясь на известие о резне офицеров в Севастополе, ген. А. П. Будберг: «Большевики хорошо понимают, что на их пути к овладению Россией и к погружению ее в бездну развала, ужаса и позора главным и активным врагом их будет русское офицерство и стараются вовсю, чтобы его истребить»[81].
В середине ноября после смещения адм. Развозова с поста командующего Балтийским флотом, у адм. М. К. Бахирева на «Чайке» состоялось совещание флагманов, на котором наиболее непримиримо отнеслись к мысли остаться на службе при большевиках адмиралы Развозов, Бахирев, кн. Черкасский, Паттон, Старк, М. Беренс и Тимирев, кроме них подали рапорты об увольнении Пилкин, Шевелев и другие. В Гельсингфорсе по инициативе группы молодых офицеров было проведено собрание, на котором около 200 морских офицеров единогласно высказались против службы при большевиках. В дальнейшем, правда, некоторые из них отказались от этого решения, мотивируя это тем, что больше пользы принесут, оставаясь на службе и участвуя в подпольной работе для сокрушения советского режима[82].
Назначенный большевиками вместо генерала Духонина Главкомом прапорщик 7-го Финляндского стрелкового полка Н. В. Крыленко, прибыв 11 ноября в Псков, сместил командующих Северным и Западным фронтами (Главкозапом был поставлен большевик подполковник В. В. Каменщиков), находившимися в пределах его досягаемости, и стал готовиться к походу на Ставку. Между тем она не собиралась сопротивляться. Явившимся к нему с намерением защищаться командирам ударных батальонов Духонин приказал покинуть Ставку, сказав: «Тысячи жизней ваших будут нужны родине. Настоящего мира большевики России не дадут. Я сам имел и имею тысячу возможностей скрыться. Но я этого не сделаю. Я знаю, что меня арестует Крыленко, а может быть, даже расстреляет. Но это — смерть солдата.» (Сразу же по вступлении большевиков в Ставку он был убит, а выражение «отправить в штаб к Духонину» пришлось с тех поручик услышать перед смертью многим и многим офицерам.) В ночь на 20 ноября из Быховской тюрьмы были освобождены содержавшиеся там руководители августовского выступления. Генералы Деникин, Лукомский, Романовский, Марков, Эрдели и другие будущие вожди Белого движения, переодевшись в гражданскую одежду, направились на Дон по железной дороге, а ген. Корнилов с преданным ему Текинским конным полком двинулся на юг походным порядком. В ту же ночь Ставку покинули ген. кварт ген. Дитерихс, полковник Кусонский, начальник связи Сергиевский, почти все офицеры оперативного отдела и многие другие офицеры. Часть генералов и офицеров во главе с М. Д. Бонч-Бруевичем осталась.
Больших жертв среди офицеров в самой Ставке не было, но с ее занятием большевиками исчезла последняя преграда, хоть как-то защищавшая офицеров от озлобленной солдатской массы. Те генералы, которые формально остались на руководящих постах, ничего не могли поделать, им лишь оставалось констатировать полный развал армии и какое-то время продолжать доносить по инстанции сведения о происходящих расправах. Овладев армией, большевики по-прежнему продолжали опасаться ее и продолжали политику «слома старой армии». Им еще пришлось какое-то время над этим поработать, поскольку, несмотря на все, в армии сохранялись еще боеспособные части и соединения. Как отмечал В. Шкловский: «У нас были целые здоровые пехотные дивизии. Поэтому большевикам пришлось резать и крошить армию, что и удалось сделать Крыленко, уничтожившему аппарат командования и его суррогат — комитеты. Судьба нашего офицерства глубоко трагична. Положение офицера было, конечно, тяжелее положения комитетчика: он должен был командовать и не мог уйти. «Окопная правда» и просто «Правда» преследовали его и указывали на него как на лицо, непосредственно виновное в затягивании войны. А он должен был оставаться на месте. Лучшие оставались, именно они и пострадали больше всего. Мы сами не сумели привязать этих измученных войной людей, способных на веру в революцию»[83]. Это запоздалое признание адепта Временного правительства особенно ценно.
После занятия Ставки и заключения перемирия полным ходом пошла «демократизация» армии. Во всех частях власть переходила к военно-революционным комитетам и повсеместно вводились выборы командного состава. 30 ноября по частям было разослано «Временное положение о демократизации армии», по которому офицерские чины, знаки отличия и ордена вовсе упразднялись. Это вызвало новый подъем озлобления против офицеров, настроение которых было крайне угнетенным и подавленным благодаря неопределенности их положения как в настоящем, так и в будущем. Последовали эксцессы на почве требований снятия погон и т. п. (Например. 1 декабря был убит начальник 6-й Сибирской стрелковой дивизии генерал-майор Петров и едва избегли смерти ее начальник штаба полковник Колецкий и командир 22-го полка полковник Гловинский, а в 21-м полку — капитан Тугаринов и чиновник Тимонов.) Во многих частях офицеры были лишены кухни и вестовых. С началом демобилизации офицерском старших возрастов (тех же, что и демобилизуемые солдаты, т. е. свыше 39 лет) было разрешено вернуться домой. Однако не во всех частях они смогли это сделать, поскольку соответствующим распоряжением комитетам предоставлено было право решать — отпустить этих офицеров, или, арестовав их, задержать при части.
